числе 18/т.<ысяч> едва ли вошли долги его Варшавские, как то: Плещеева, Гута, Аничкова и многих других: вот уже около 4/т.<тысяч>.
1036. Неизвестной. Январь (?) 1835 г. Петербург. (Черновое)
M
Voici le livre en question. Je vous supplie de ne pas le montrer а qui que ce soit. Si je n'ai pas eu le bonheur de vous l'apporter moi-mкme - Vous me permettrez de venir au moins le reprendre.
1037. И. И. Дмитриеву. 14 февраля 1835 г. Петербург.
Милостивый государь Иван Иванович, молодой Карамзин показывал мне письмо вашего высокопревосходительства, в котором укоряете вы меня в невежливости непростительной. Спешу оправдаться: я до сих пор не доставил вам своей дани, потому что поминутно поджидал портрет Емельяна Ивановича, который гравируется в Париже; я хотел поднести вам книгу свою во всей исправности. Не исполнить того было бы с моей стороны не только скупостию, но и неблагодарностию: хроника моя обязана вам яркой и живой страницей, за которую много будет мне прощено самыми строгими читателями.
Вы смеетесь над нашим поколением и, конечно, имеете на то полное право. Не стану заступаться за историков и стихотворцев моего времени; те и другие имели в старину, первые менее шарлатанства и более учености и трудолюбия, вторые более искренности и душевной теплоты. Что касается до выгод денежных, то позвольте заметить, что Карамзин первый у нас показал пример больших оборотов в торговле литературной.
Не знаю, занимает ли вас участь нашей академии, которая недавно лишилась своего секретаря, умершего на щите, то есть на последнем корректурном листе своего словаря. Не известно, кто будет его преемником. Святое место пусто не будет; но место непременного секретаря было довольно пустое, даже не будучи упразднено.
Современник ваш, о котором изволите упоминать в письме к А.<ндрею> Н.<иколаевичу> К.<арамзину>, слава богу, здравствует я продолжает посещать книжную лавку Смирдина ежедневно, а академию по субботам. В лавке забирает он свои сочинения, вс еще нераспроданные, и раздает их в академии своим сочленам с трогательным бескорыстием.
С глубочайшим почтением и преданностию честь имею быть, милостивый государь, вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою.
Александр Пушкин. 14 февраля 1835. С. П. Б.
1038. И. И. Пеньковский - Пушкину. 19 февраля 1835 г. Болдино
19 февраля 1835 году Село Болдино
Милостивый государь
Александр Сергеевич!
Относился я к Вам 30-го октяб<ря> на счет взыскания Московского Опек.<унского> Совета по залогу сельца Кистенева, что поступило из Вашей части 7200 руб. из С<анкт-> Петербургского Опекун.<ского> Совета, части Сергея Львовича 1270 руб. и при оном переслал из указов выписку, на ето я и получил Ваше приказание от 10 ноября, что долг Ваш в Москов.<ском> Опек.<унском> Сов.<ете> Вы сами уплотите, а из доходов болдинских не должно тратить ни копейки; долг Сергея Львовича уплотить.
По оному приказанию немедля уплотил долг Сергея Львовича 1270 руб. и тогда же упросил Нижегородское Губернское Правление на Ваш долг отсрочку на 4 м<еся>ца - она коньчилась 11-го февраля.
Тоже 15 генваря сообщал Вам, что еще поступило взыскание по залогу села Болдина части Сергея Львовича из С.<анкт-> Петерб.<ургского> Опекун.<ского> Сов.<ета> на 11,114 руб., и при оном переслал копию указа.
На ето получил от 27-го генваря Ваше распоряжение, дабы немедленно внести 4000 за Сергея Львовича, а остальные за Вашую долю получить отсрочку на 4 м<еся>ца.
Требует С.<анкт-> Петерб.<ургский> Опек.<унский> Сов.<ет> с Сергея Львовича по залогу села Болдина асыгнациями 11,114 руб. кроме 7200 руб., которые следует внести за Вашую часть, числеющуся в сельце Кистеневе - всего по требованию Москов.<ского> Опек.<унского> Сове.<та>и С.<анкт-> Петербургского следует уплотить по залогам 18 314 руб. асыгнациями.
У меня по сие число находится из разных сумм наличных денег 12000 руб. монетой, оные деньги я бы к Вам отправил в генваре м<еся>це еслибы не было так большого взыскания на село Болдино - теперь я полагаю нужным удовлетворить Опек.<унский> Сов.<ет> по залогу болдинскому, а остальные, куда прикажите к Вам пересылать.
По приказанию Вашему на ету почту отчетов за 1834 и 1835 год не успел зготовить - оканьчиваю овес молотить, который поступить в продажу до 25 числа етого м<еся>ца, рожь коньчил молотить по 20 генваря, и всю продал в генва<ре> м<еся>це; 380 четв.<ертей> по 17 руб. 20 ко. и 230 четв.<ертей> по 16 руб. 40 ко. Сего числа насыпаю овес в Лысково, почем продам уведомлю на будущей почте.
В селе Болдине и Кистеневе все благополучно - о чем доносит с истинным высокопочитанием и таковую же преданностию Ваш
милостивый государь
всепокорнейший
слуга
И. Пеньковский.
1039. И. И. Дмитрнев - Пушкину. 4 марта 1835 г. Москва.
Милостивый государь
Александр Сергеевич.
Не хочу верить, чтоб невинная моя шутка в письме к А.<ндрею> Н.<иколаевичу> К.<арамзину> принята была вами за действительную вам укоризну. Это было бы для меня крайне прискорбно. Но хорошо, что я с молодых лет держусь филозофии Панглоса; вс к лучшему. Книги вашей еще и теперь не получил, но твердо надеюсь получить ее, а вдобавок к тому еще утешаюсь и тем, что мнимый упрек мой доставил мне удовольствие пробежать несколько строк любезнейшего из наших поэтов, за что от всего сердца благодарю его.
Благодарю также и за добрую весть о моем сверстнике: приятно мне слышать о двойной благостыне его ( charitй - извините). Что же касается до свежей нашей потери: она важна, конечно всем нам чувствительна, но я соглашаюсь с вами и с старинной пословицей: 'Святое место не будет пусто'.
Почиет Соколов, но бдит еще Языков.*
И на что лучше его в приемники? работящ и любознателен, ктому же и к новизнам не падок.
Впрочем с искренним моим почтением и преданностию имею честь быть,
милостивый государь,
покорнейшим вашим слугою
Иван Дмитриев.
P. S. Естьли любезные ваши родители в П.<етер>б.<урге>, то прошу Вас сказать им искреннее мое почтение; то же и Катерине Андреевне с ее семьею и В. А. Жуковскому.
* (прозаик)
Москва
1835
Марта 4 дня.
1040. В. С. Голицын - Пушкину. 21 марта 1835 г. Москва.
Москва, 21-го марта 1835.
Любите ли Вы музыку, Обером сочиненную на Немую? - Как не любить! - Приятно ли было бы Вам слышать оную в Москве, где не существует иностранного театра, на котором 9/10 зрителей не поняли бы слов? - очень лестно бы послушать, но как? - а вот как; я Вам переделаю возмутительную поэму Скриба, выброшу из французской пьесы заговор Фомы Аниело, по нужде перекрещу его самого с братьею и даже оперу назову другим именем. Это не глупо, да измерили ль Вы силы своей, и не ужели достанет у Вас духу увеличить репертуар подражанием, переводом или как сами назовете свою работу, подобным водяным произведениям переводчиков Фрейшюца, Весталки, Роберта Диавола и проч. и проч. - Это не ваше дело, мой почтеннейший, ведь я не из того бьюсь, чтоб публика из-за моих слов забыла музыку, следовательно стихи мои могут быть посредственные (а иных, виноват, писать не умею), мое дело удержать, по возможности, смысл пьесы, дабы слова не ругались над напевом, а еще более соображаться с мнением мудрого Голохвастова, с важностью индейского петуха и едва ли не с равной ему разборчивостью председательствующего в Московском Ценсурном Комитете; и так за работу!
----
Вот вам, почтеннейший Александр Сергеевич, сущность разговора моего за шесть тому недель с испытанным меломаном, (но не с Иваном Александровичем Нарышкиным); три дни после оного первый акт был кончен, и я с авторским подобострастьем к своему первородному, едва ли не на всех перекрестках столицы огромного размера, читал свои плоские стихи; - меня слушатели ободряли, вероятно, чтоб скорей отвязаться, и я, легковерный, принялся за прочие акты; вот они наконец! все условия сохранены свято и ненарушимо, заговора нет, стихи переведены от первого до последнего в точную меру, музыка на них приходится как по
