минута - и он низринется в нее, и чудовища растерзают его. - Как Прометей мифологический, хищник небесного огня, - прикован он цепями нужды к ужасной скале нищеты, а коршуны - страсти неумолимо терзают его сердце: его вопли теряются в воздухе!..
О ты, Собрат мой по скорбной, печальной жизни, - - внемли мне, умоляю Тебя, если только жестокосердие, неблагодарность и злость людей не оледенили Твоего сердца; внемли для жалости - - мне 20-ть лет, но я не знал, что такое радость, счастие, и жизнь моя до сей поры была не иное что, как продолжительное мучение. - Не зная лично Тебя, я разгадал Твою душу, я проник ее - Я познал Тебя - и печальные, унылые строфы Твоих поэм были друзьями, утешителями моего увядшего сердца. - Ко многим я обращался, ко многим, коих почитал достойными видеть свои слезы, - но они отвергли меня или с хладнокровием говорили мне: терпение!.... Теперь обращаюсь к Тебе, и надежда, единственный остаток от моей мгновенной юности, шепчет мне, что Ты не без сострадания услышишь голос собрата Твоего ужасно обманутого мечтами и жизнию...
Твоя молодость - прости меня за многословие! может быть протекла среди шума пиров и звона чаш; Твое отрочество наверное подарило Тебя воспоминаниями невинности, спокойствия - я, - ах! не знал дней младенчества души и спокойствия, и половина юности моей протекла в тяжелом заключения, врознь от общества и людей, подарила меня угрюмостию и мрачными мечтами; - после я сорвался с цепей своих как тигр и, стремясь в родную дебрь, погряз в тине смрадного болота; Твое мужество украшала, может быть, любовь, хотя и безнадежная; дружба вела Тебя за руку и, прижимая к сердцу, целила Твои язвы: в любви и дружбе я вижу то фантастические призраки Пери, то нагие, отвратительные скелеты; сам Ты сказал, что поэзия Тебя нигде не оставляла, ни среди пиршеств, ни в пустыне, ни среди многолюдного города; исполнилось Твое назначение - Ты [и] пел - и жадно внимали Тебе; Ты утешал сердца. Ты проникал в них - - и я не чужд был этих мечтаний, коварных обольстителей моего сердца, друзей на минуту. - Были минуты, когда кровь моя пылала, в кои мрак отдаленных веков яснел пред моими умственными взорами, и предо мною являлись два призрака древности во всем своем гигантском величии - - минута, другая - и после вещественность снова, еще жесточее обхватывала меня, как змей, забавляющийся своею добычею: то разовьет он свои кольцы, и добыча его, вздыхая свободно, мыслит о побеге и свободе, - то снова стискивает он ее в своих губительных объятиях.
Ты может быть, о мой Собрат! начнешь презирать меня, за нижеследующие строки, но не могу удержаться, чтоб не воскликнуть: пагубный, губительный дар фантазии - зачем достался ты мне в удел; зачем мои потребности не ограничиваются желаниями удовлетворения грубой природе! - Отрицаюсь от тебя, дар губительный!.. Без тебя я не был бы преступником своих должностей; лишенный тебя, не взирал бы я на небо главами Манфреда, стоящего на скале и готового низринуться в пропасть; не имея тебя, я не томился бы желанием Фауста - - ( о суетный, безумный изыскатель!) - - приподнять завесу, разделяющую наш вещественный мир от мира духовного; в двадцать лет не мыслил бы, с ужасом, что может бы<ть> мне приведется много, много жить на белом свете; не стенал бы на ложе своем, во время всеобщего спокойствия, как заживопогребенный в тесном гробе!.......
Повсюду страсти роковые
И от Судеб защиты нет!..
Как часто, в ожесточении сердца, я хотел убить жар сердца и души подобно мужам древности, Диогенам, Драконам, Регулам, Брутам, Катонам... Я торжествовал, мысленно почитая себя сходным с ними; находил в себе ту же твердость, то же презрение к жизни - - и нечаянно открывалась под ногами моими западня искушения, и я лежал за мгновенное спокойствие, и отдых<ал> долго, долго в объятиях порока, иногда самого гнуснейшего - - - о милосердый творче! Существо всех существ, умилосердись надо мною! Ущедри создание твое, владыко!..
Еслиб я жил не в этом болотном, гранитном Петербурге, где повсюду гранит: от памятников и тротуаров до сердец жителей - - я готов был бы бежать в дремучие дебри: там, днем прятался бы я от насмешливого, укорительного дневного света, а ночью, при выходе тихих звезд, жителей безмятежного эфира, подобно дикому зверю, наполнял бы поляны и рощи рыканием и стонами, проклиная самого себя, терзал бы свою грудь и рвал волосы............
----
Утомленный тяжестию горестных воспоминаний, подавленный ими, я не в состоянии более продолжать рассказа о печальной моей жизни, утешая себя надеждою, что не смех воспоследует за прочтением моего письма. Наверное сердце Ваше тронется и пред умственными взорами Вашими воскреснет память о собственных Ваших страданиях и печалях. - Помогите мне, если можите. - Река течет среди селений, а иногда в капля воды в состоянии возвратить жизнь путнику, погибающему среди жгучих песков пустыни. - - - - Скрепив сердце - - - я испрашиваю у Вас денежного пособия, не превышающего 550 рублей, с тем условием, что ежели Вы по благородству души Вашей дадите мне оное, - не будите отказываться принять оное обратно, когда труд и старание позволят мне возвратить Вам вышеупомянутую сумму. Также умоляю Вас доставить, ежели можите, случай поправить свое положение на службе обществу
В сих случаях прошу адресовать в С.-Петербург, в 3-ю роту Измайловского полка 12-й в дом г. Сурина, что против лавочьки, на имя Никанора Иванова, живущего в дворе, во флигеле вышеупомянутого дома.
Если ж - - письмо это, длинное письмо! - отвлекши Вас, может быть, от важного труда, оскорбляет Вас, - - то простите нижеподписавшемуся за безрассудные просьбы и утомление многоречием ради бога и человечества!
Милостивейший государь
Александр Сергеевич!
Покорнейший слуга Ваш
Никанор Иванов.
NB. Не зная, где именно живете Вы, я адрессовал письмо это [на имя] к книгопродавцу А. Ф. Смирдину, полагая, что ему без сомнения известно место Вашего жительства, и просил его переслать к Вам. - Может быть, он будет столько добр, что отделит от дня четверть часа и не пожалеет 60 коп. для отсылки письма на почту.
О, не медлите, умоляю Вас!... Будьте подобием ангела- спасителя для человека, отринутого всеми, униженного судьбою и близкого уже не к погибели тела, а к совершенной гибели души. - - По крайней мере удостойте обратившегося к Вам несчастливца несколькими строчьками: и его сердцу будет легче, сердцу, на коем со дня младенчества тяготеет свинцовая лава судьбы. - Дополните Вы сами то, что я не сказал здесь; перо не в состоянии выразить чувств души - - но еслиб могло, то клянусь, самый бесчувственнейший из людей, слушая повесть моих злоключений, по малой мере на полтора дня лишился бы аппетита. - - Ужасный жребий Жильберта или Чаттертона угрожает мне - - а знаете, хоть как не умствуй, а собственное сердце трепещет, замирает и говорит: а вечность? - Небо отвергло меня, хотя и распростирался пред ним в смирении и прахе; люди, коих я прижимал к сердцу, сжимая меня а объятиях, вонзали мне кинжал: on dit, que la folie est un mal; on a tort - c'est bien.... я бы желал помешаться или клянусь, за счастие почел бы, еслиб мог родиться грубым, беззаботным, но спокойным поселянином, или выбрать жребий дикого, воинственного сына степей и гор. -
1107. И. И. Лажечникову. 3 ноября 1835 г. Петербург.
Милостивый государь,
Иван Иванович!
Во-первых, должен я просить у вас прощения за медленность и неисправность свою. Портрет Пугачева получил месяц тому назад, и возвратясь из деревни узнал я, что до сих пор экземпляр его Истории вам не доставлен. Возвращаю вам рукопись Рычкова, коей пользовался я по вашей благосклонности.
Позвольте, милостивый государь, благодарить вас теперь за прекрасные романы, которые все мы прочли с такою жадностию и с таким наслаждением. Может быть, в художественном отношении, Ледяной Дом и выше Последнего Новика, но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия останется всегда поэзией, и многие страницы вашего романа будут жить, доколе не забудется русский язык. За Василия Тредьяковского, признаюсь, я готов с вами поспорить. Вы оскорбляете человека, достойного во многих отношениях уважения и благодарности нашей. В деле же Волынского играет он лице мученика. Его донесение Академии трогательно чрезвычайно. Нельзя его читать без негодования на его мучителя. О Бироне можно бы также потолковать. Он имел несчастие быть немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и в нравах народа. Впрочем он имел великий ум и великие таланты.
Позвольте сделать вам филологический вопрос, коего разрешение для меня важно: в каком смысле упомянули вы слово хобот в последнем вашем творении и по какому наречию?
Препоручая себя вашей благосклонности, честь имею быть с глубочайшим почтением,
