якутянин, и я желаю блага своей Родине! Ты помнишь что говорил великий якутский патриот и писатель Иван Мычаах? <Я зрю сквозь века... Я вижу счастливый свой народ на прекрасной земле, которая зовется моей Родиной, и которая могущественна и свободна. Я вижу его расцвет и величие; и я вижу его равным среди самых больших народов нашей планеты, и никакой враг не смеет грозить ему. Я вижу это так, как я вижу солнце, или небо, или зеленую траву летом, и я убежден, что будет так.> А? - Да ты - националист, Софик, - хихикая, сказала Надя, - но у тебя нет узких глаз. Ничего не выйдет! - Чепуха, - рассержено произнес Жукаускас и отрезал одно поджаренное яйцо от глазуньи. - Я - патриот, я люблю свою страну, свою землю, свой клочок пространства, свой родимый пейзаж. Все будет замечательно. Мы свергнем гадов, скрестимся с аборигенами и создадим новый язык. Сегодня я пойду на сбор, и все будет ясно. Я хочу тебя. - После завтрака! - воскликнула жена. - Хорошо. Но ничто не собьет нас с пути к счастью. - Уедем в Удмуртию? - предложила жена. - Никогда! - ответил Жукаускас и немедленно доел яичницу. - Я должен быть здесь, и я буду здесь и здесь. Молчание охватило кухню, словно мистическое озарение, наступающее в храме для всех, устремленных внутрь и ввысь. Жукаускас пил кофе, мрачно смотря в окно на родной город. Надя Жукаускас терла сковородку зеленой тряпкой. Софрон думал о величии, издавая хлебающие звуки, и гордость за себя и за всех остальных зрела в его душе подобно яйцу, зарождающемуся в птице, или в ящерице, участь которого неизвестна и непонятна, и возможна, как продолжение рода и любовь, или же как пустая гибель в зубах неизвестно кого. Но печали не должно быть места в сверкающем будущем, и поэтому уверенная улыбка подлинного деятеля утвердилась на лице Софрона после того, как он решил, что все - прекрасно, отлично и чудно; и ничто дурное не разрушит идиллию сотворяемого мира, который присутствует везде, словно атомы, из которых он состоит. - Ура! - крикнул Софрон и отодвинул от себя чашку. - Спасибо, дорогуша моя; прошлое закончилось, мы осуществим прорыв. - Я, конечно же, за тебя, Софрон Исаевич, - серьезно ответила жена, моя чашку. Но ведь сейчас только с Лениным разобрались; везде слышно - <ленинщина>, <ленинщина>, как будто он один во всем виноват. Нет, дружок, прошлое продолжается; пока над нами будут тяготеть Плеханов и Маркс, ничего не выйдет. - Плеханов мечтал о справедливости, - сказал Софрон, - а у Маркса надо взять рациональное зерно. Ленин все извратил. Он скрыл записку Маркса своей любовнице К., в которой примерно говорилось: <На хер коммунизм в России и в Африке?> Отсюда все и пошло. А у нас вообще ни то и ни другое; у нас - Якутия, поэтому-то мы и примем американскую модель. - Якутия когда-то была в Африке, - мечтательно проговорила Надя. - С чего ты взяла?!! - Я знаю это, - убежденно сказала Надя. - Все это - женская чушь, - отмахнулся Жукаускас, - Маркс не виноват, что Ленин... - Знаю я все это! - перебила Надя. - Никто ни в чем не виноват, все хотели добра, а получилась в результате Советская Депия. - Да нет же! - возмутился Жукаускас. - Все виноваты! - Знаю я все это, - опять сказала Надя. - Все во всем виноваты, все хотели власти своего тельца, а в результате получилась Советская Депия. Так что? Человек человеку коммунист? Значит, так и должно быть, Софочка, и вы ничего не сделаете. - Наша Якутия по ошибке попала сюда. Ее место не здесь,- вдохновенно проговорил Софрон. - Она заслуживает неба и любви. И я тоже хочу тебя, моя попочка родная... - Тьфу, - сказала Надя. - Якутия есть страна, явленная в мире, полном преданности, тепла и доброты, важно сказал Жукаускас и поднял вверх указательный палец. - Все это развлечение, - прошептала Надя. - Якутия есть женщина! - Я не очень хочу. - Ну, Наденька, ну, прошу тебя. - Отстань, Исаич, мои мысли заполнены иным. - Дай мне!.. - Бее! - О, мое солнце, река и небо! Когда я люблю тебя, то горы перестают сиять, и просторы перестают цвести. Когда я с тобой, то реки выходят сами из себя и планеты перестают вращаться вокруг оси. Я должен сделать это, я буду с тобой, только с тобой, царица дня, Якутии и Вселенной. Иначе мир перестанет течь, и солнце перестанет образовывать протуберанцы. Иди ко мне, ты! - Ну ладно, Софрон, - сказала Надя, расстегнув пуговицу. - Я знаю, что ты не отстанешь. Хотя ты и такой, я - такая. Хрен с тобой, мальчик, дерзай. Пусть во мне ты найдешь силу для свершений во имя какой-нибудь Родины. Пошли. Она прошла в комнату, легла на кровать, задрала юбку и сняла трусы. И Софрон пришел туда. - На, пожалуйста. - Это - чудно! - воскликнул Софрон, снимая трусы и штаны. Он поцеловал Надю в пупок и начал совершать половой акт.
Амба вторая Как путешествие по дикой и мрачной реке, как открытие новых секунд, хранящих суть очарования; как путь, обращенный вперед сквозь пустоту, или вечную страну, как стремление к цели - такой была дорога, существующая здесь; и по ней ступали стопы Софрона, и его душа воспринимала всю реальность, как нечто, созданное именно для него. Впереди была работа, заполненная бумагами и телефонами, и здесь был Якутск, имеющий любой облик. Он шел в этом Якутске, разноцветные небоскребы блестели на солнце, и великая Лена отражала их контуры и огни. Вечная мерзлота была под Софроном, словно недра, полные секретов, и тальник шелестел в такт свистящему ветру, сдувающему пыль с его листьев. Он шел мимо скособоченных изб, стоящих среди болотных камышей, и они были черны и грязны; и никаких прямых линий не было здесь, только кривые трубы, помойки и блеклые здания; и серый мрак заполнял все это утро, словно добавляя некую забавную неприглядность в окружающее, и на пыльных травинках блестела роса. Витрины, лишенные света, были будто обнажены, как девушки на утро, и, манекены стояли в них, демонстрируя разноцветные наряди, и загадочно молчали, пусто наблюдая идущих мимо жителей этой страны. И там, за бульварами и витринами, были пляжи Лены, которые золотились воздушными дюнами из чистого песка; и девушки ступали по голубой воде, улыбаясь солнцу, как любви; и прекрасные слова звучали в воздухе, в котором умирали нагретые комары и мошки. Пальмы росли из этого песка, как призраки, или подлинные деревья, и маленькие полярные финики трогательно зрели наверху, словно дети свиньи, доверчиво впившиеся в ее сосцы. Город состоял из чумов, квадратных якутских балаганов и костров. Мерзлота была видна в каждой вещи; лошади скакали через улицы и поля, и их доисторические гривы развевались на ветру, как древнеякутские флаги. Якутия была призрачной, как и полагалось настоящей стране. Город Якутск, словно молекула, по своему определению обладающая свойствами какого-нибудь вещества, заключал в себе все самое лучшее и характерное для этой чудесной земли. Здесь должно было быть все, что угодно, и здесь было все, что угодно. Ведь только единственное бытие имеет право существовать, и Якутск был этим единственным бытием; и только единственный город имеет тысячу ликов и один облик, и Якутск был этим единственным городом. Софрон ступал по его булыжникам, по его гудрону, по его земле, по его песку, по его траве, по его льду, и восторг истины и жизни воцарялся в сердце Софрона с каждым шагом. Огромные мосты висели перед ним, как лабиринты грез, или полярные просторы; сияющие дома вставали справа и слева, словно воздушные дворцы, или скалы, или Ленские столбы. Предстоящая работы манила своим величием, ненужностью и легкостью; справедливая политическая цель радовала душу и щекотала нервы. Белые домики умиротворенно образовывали свои очертания сквозь рассвет, как нежно замеревшие цветы на поверхности реки; туман окутывал набережную, и мостовая была покрыта выбоинами и вмятинами, как будто по ней прошел огромный ископаемый зверь. Свет от далекого солнца словно рождал светлых призраков, присутствующих в каждом блике на белых стенах, и черные двери с огромными засовами, наверное, были входами в роскошные жилища, таящие пустоту и уют, а, может быть, вели в нищие квартиры, или комнаты, в которых стоят пестрые диваны и висит календарь. Софрон посмотрел направо и увидел торжественный дом с большим подъездом и фонарями. Над подъездом был герб, изображавший двух мамонтов, стоящих на задних лапах друг напротив друга, а в центре находился полукруглый щит, заштрихованный косыми линиями и квадратиками, и над ним была надпись:
REPEAT MUNDUS FIAT YAKUTIA
Это был дом Степана Лйчыыылыйы, видного якутского горожанина, но сейчас тут располагался детский сад для детей коммунистов. Айчыыылыйы был замечательным богатым якутом, бежавшим из Якутии в Японию, которая тоже существовала, после того, как коммунисты захватили власть в стране. Когда он шел по родному Якутску, одетый в шубу и унты, то все кланялись этому человеку, потому что он действительно имел право на все, что имел. Золото было с ним, и золото было для него. Мычазх был абсолютно неправ, когда в своей пьесе <Николай Осипов> назвал таких людей, как Айчыыылыйы <куркулями и кровопийцами своего бедного народа>. Мычаах был низкорослым студентом ублюдочного вида, с которого постоянно слетало пенсне, когда он нагибался. В Петербурге друзья называли его <Ванька-встанька>. Его поздние сочинения, написанные на якутском, полны всевозможных мистических озарений, посетивших его, в большинстве своем под влиянием мухоморов, к которым он пристрастился в последние годы жизни. За год до смерти он принял посвящение в шаманство под Намцами. Когда он умирал, он сказал: <Шэ.> Сейчас Софрон видел памятник ему рядом с площадью Орджоникидзе; красногранитный Мычаах стоял на постаменте, вперив очкастый взор в небо, и в своей правой руке он держал книгу. - Ауа, - сказал Софрон и продолжил свой путь. Слева возвышался дом Семена Марга. Говорили, что род его был древним. Подъезд был прекрасен; герба не было; ананасы, словно чудесные плоды, росли в зеленом саду. Марга был убит своим сыном, который вступил в партию коммунистов, и затем