Совета депутатов трудящихся?
Мехман, не смутившись, достал из папки выписку и предъявил Кямилову.
- Не было никакого законного основания для привлечения к ответственности Саламатова, - решительно заявил Мехман. - Наоборот, по материалам дела видно, что бригадир немало потрудился для колхоза. А в своих показаниях он довольно убедительно говорит о том, что стал жертвой клеветы классовых врагов, вернее, их остатков...
- Выходит, значит, что мы были ротозеями?
- Во всяком случае, райисполком вынес неправильное постановление о привлечении Саламатова к судебной ответственности. Я, конечно, освобожу бригадира из-под ареста, тщательно проверив дело сам, и привлеку к ответственности подлинных виновников.
- А наше авторитетное постановление? - спросил Кямилов, косо посмотрев на Мехмана. - Мы... мы все таки не маленькие люди.
- Ошибочное постановление не может быть достаточным основанием. Мы несем ответственность перед законом.
- Решение местной власти - вот самое большое основание! Как будто мы не знаем свои колхозы и своих людей... - Кямилов так закашлялся, что даже почернел от натуга. Гнев душил его.
- Какие еще нужны основания, дорогой? Для чего нам другие основания? В нашем лице тут сидит само государство. Что же тебе еще нужно? Основание то, что мы пишем. О каком другом основании может идти речь? Не понимаю. И вообще, что за миндаль такой - это основание? Горький или сладкий? Откуда ты взял его? Основание? Забудь это слово, забудь с самого начала, чтобы оно не испортило всю музыку. Наверно Рустам Залов оставил тебе это слово, а ты ухватился за него. Каждый раз, когда поручали этому бывшему прокурору в чем нибудь разобраться, он требовал какие-то 'основания'.
Какое же еще основание, какой еще закон может быть сильнее постановления Совета депутатов трудящихся?
- Основание должно быть законным...
- Законным? Отлично. Мы, дорогой, знаем, как составляется закон, сами присутствуем там, наверху, когда утверждают законы. Этот Рустам Залов тоже таскал ко мне в кабинет целые тома. Однажды мне это надоело, я запер дверь на ключ и сказал: 'Слушай, эти книги нужны тебе, а не мне. Изучай их сам, изучай внимательно, мне нечего в них заглядывать. Я один из тех, которые заложили первые камни фундамента, самое основание этих законов!' - Кямилов провел рукой по своей взъерошенной голове, и его жесткие волосы как будто встали дыбом. - Мне подозрительно, что ты так часто говоришь про законы. Этот Залов тоже красиво начал, но плохо кончил. Как будто сердце мое чуяло, постепенно научился брать взятки. Товарища Вахидова не было еще тогда здесь, я взял этого взяточника за руку и сказал: 'Послушай, Залов, так нельзя...' Но Залов считал, что ему нечего бояться... Вот на этом стуле, - Кямилов театральном жестом показал на место Вахидова, - сидел тогда другой, его друг, Залова. Он, то есть товарищ Вахидов, пришел позже... Этот, с позволения сказать, прокурор превратился в черного ворона, запачкал себя. Вот чем кончилось... Прокурор должен с обнаженным мечом днем и ночью бороться с врагами-грабителями, а не ревизовать решения исполнительного комитета, как этот Залов. Вот как бывает. Сегодня читают нам лекции о законе, выдают себя за идеальных его блюстителей, а назавтра так себя пачкают, что и целой реки не хватит, чтобы смыть с них пятна! - Кямилов перевел дыхание.
Снова слово 'пятно' прогремело в ушах Мехмана. Почему его предупреждают все время? Почему напоминают о честности? А разве можно жить иначе, по-другому?
Вахидов заметил, что Мехман задумался, что слова Кямилова тяжелым камнем упали на душу молодого человека.
- Не смущайтесь, Мехман, - сказал он ласково. - Жизнь есть борьба. В этой борьбе побеждают те, у которых крепкая воля и чистая совесть. Вы даже побледнели от обиды, когда я полчаса назад тоже произнес это неприятное слово 'пятно'. Но вы молоды, поэтому мне хочется заранее предупредить вас. Все наши поступки должны быть чистыми, как зеркало. Без единого пятнышка. Вы еще совсем молоды, сердце ваше нетронуто. Внутренняя чистота, внутренняя убежденность, преданность делу партии - вот неприступная крепость в борьбе против зла.
- Мне это говорили... Я понимаю... Иначе бы я не выбрал такую профессию...
- Вот и прекрасно, - сказал Вахидов, снова ласково взглянув на Мехмана. Ему все больше нравился этот статный молодой прокурор, немногословный, сдержанный, с умными внимательными глазами и гордым размахом густых бровей. 'Надо будет познакомить их с Салманом, - подумал Вахидов. - Пусть поговорят, побеседуют...' И еще раз повторил: 'Да, совесть прокурора должна быть незапятнанной...'
- Верно, - поддержал Вахидова обрадованный Кямилов. - Ты еще почти дитя, мальчик неопытный. А что получается? Не успел еще сесть в кресло и положить локти на письменный стол, а уже зазубрил это 'основание' и критикуешь решения местной власти. Какое тебе нужно основание, когда ты имеешь мою резолюцию, мое решение? - И, ударив себе кулаком в грудь, добавил: - Ради Кямилова брось эти затеи, сынок.
Мехман был взволнован.
- Нет, я освобожу его! - твердо и решительно заявил он. - Я освобожу Саламатова.
- По какому это праву, дорогой? - Кямилов искусственно засмеялся. Может быть, ты шутишь, а? Шутишь?
- Я не шучу.
- А мы? Мы оба? Ты думаешь, мы будем с тобой шутить? Ни я, ни товарищ Вахидов не разрешим тебе вот так, сразу, ни с того ни с сего выпустить на волю Саламатова, сорвавшего весенний сев.
- Мне не нужно вашего разрешения. Я сделаю то, что требует закон. Не Саламатов виноват в том, что сев провели плохо.
- А кто же? Может быть, мы? Зачем, дорогой, сидя в лодке, ты воюешь с лодочником?
Кямилов, похлопывая в ладоши, захохотал. Это был его испытанный прием озадачить, обезоружить, толкнуть как будто в бездонную пропасть и тем самым поднять свой авторитет в глазах совершенно обитых с толку людей.
Но Мехман, несмотря на свою молодость и неопытность, с первого же дня своей работы начал понимать обстановку, сложившуюся в этом районе. С прежней настойчивостью он повторил:
- Этот человек невиновен, и он должен быть оправдан. А клеветники понесут заслуженное наказание.
Кямилов повернулся всем корпусом к Вахидову:
- Я вижу, товарищ Вахидов, что лучше Муртузова мы никого не найдем для нашего района.
- Кямилов...
- Я уже сорок лет Кямилов. Надо по совести говорить открыто: какое бы решение ни выносили мы в райкоме или в исполкоме, Муртузов из кожи вылезет, но выполнит наше решение. Ему и в голову не придет мешать нам работать. Он не будет искать какие-то основания. 'Посади!' - 'Есть, посадить!' 'Освободи!' - 'Есть, освободить!' Муртузов не станет спорить с нами, не посеет меж нами рознь.
- Муртузов подчиняется мне. И только мне! - резко сказал Мехман, решив, что он ни в чем никогда не уступит этому 'взбесившемуся вельможе'. Следователь не имеет права что-либо делать втайне от прокурора.
- Ну что же, дорогой, пускай не имеет права... Но учиться ведь никому не стыдно. Ты молод, а он старый волк. Изучай обстановку, изучай жизнь. Так ведь тоже не годится, неудобно...
Кямилов смекнул, что слишком разгорячился. Прокурор оказался зубастым, лучше пока что кончить миром, замять дело. Но уже потом, в удобный, благоприятный момент, неожиданно нанести тяжелый, сокрушительный удар этому щенку. Любыми средствами Кямилов решил защищать своего подручного Муртузова, доказать, что у Мехмана нет причин сомневаться в следователе.
- Он старый юрист, - говорил Кямилов мягко. - Зачем растаптывать его, подрывать его авторитет в народе? Я дал ему лошадь, чтобы повысить его авторитет, а вы хотите свалить его с лошади и посмеяться над ним...
- У меня есть сведения о том, что Муртузов не совсем порядочный человек, - неожиданно сказал Вахидов. - Пускай новый прокурор это знает. Может быть, 'пятно', о котором я говорил, замарало уже этого человека... Есть материалы, что этот кладовщик кооператива... как его... - Вахидов перелистал настольный блокнот и нашел фамилию, подчеркнутую дважды. - Да, Мамед-хан... что они большие друзья с Муртузовым, почти братья.
Кямилов заерзал на стуле. Несколько растерявшись, он сердито посмотрел на Мехмана и снова повернулся к секретарю райкома.
- Товарищ Вахидов, - сказал он, вытягивая шею, как будто помогая себе извлекать из глотки необходимые оправдания, - я сам, если вы хотите знать, не особенно уважаю Муртузова. Но если говорить по совести, я вас уверяю, что у него совесть чиста, как цветок... Больше десяти лет он работает здесь следователем: каждый, начиная от маленького ребенка и кончая стариком, знает его. Есть люди, которые верят ему, прямо боготворят его. Надо же быть
