- Тогда надо быть бдительным! - Прокурор республики говорил совсем тихо, как будто думал вслух. - Нет, нельзя быть милосердным к врагам, к убийцам, к взяточникам и всяким прочим преступникам. Нигде - будь то самый отдаленный колхоз или маленький магазин кооператива. Нигде нельзя допускать злоупотреблений, воровства. А для этого первейшим условием, одним из главных условий является идейность, честность самого работника юстиции. Как может говорить о священности нашего закона работник юстиции, совесть которого нечиста?
- Такой не посмеет! - с волнением ответил Мехман.
- Каким мылом ваш Муртузов или наш толстяк Абдулкадыр смогут смыть пятна со своих душ, когда они запачканы до мозга костей и давно уже стали черными, как вороны? Пятна на одежде не особенно трудно вывести, но смыть пятно с души - дело невозможное. - Прокурор республики спросил у своих заместителей: - Сколько кусков мыла надо истратить чтобы смыть всю грязь с души этого Абдулкадыра?.. Так как вы намерены поступить? - обратился он снова к Мехману.
- Расследовать дело объективно, до конца, доказать, посадить на скамью подсудимых виновника. Я не вижу другого пути, товарищ прокурор.
Тот пожал руку Мехману.
- Вот так, неуклонно, неустанно отстаивайте линию нашей партии, нашего государства. Всегда оставайтесь честным и принципиальным...
Мехман почтительно склонил голову.
Выйдя из прокуратуры, Мехман сразу же пошел к профессору. У кровати больного сидела заплаканная дочь. Бледная Зивер-ханум клала ему на лоб холодные компрессы. Лицо Меликзаде пылало от высокой температуры, он был так слаб, что не мог вымолвить ни слова. Но взгляд его был выразителен и нежен, - профессор как будто напоминал ученику о своих заветах. С глубокой печалью простился Мехман с женой и дочерью Меликзаде. Он шел домой, с волнением спрашивая себя:
- Неужели взгляд профессора был прощальным? Неужели мне не суждено его больше увидеть?
38
Был выходной день. Хатун сидела дома. Она очень огорчилась, узнав о том, что Мехман сегодня уезжает.
- А ты не можешь еще на денек задержаться, сынок? - спросил Хатун. Хоть на один денек...
- Разве я тебе не надоел, мама? - пошутил Мехман, ласково глядя на Хатун.
- Нет, мне показалось, что вернулись прежние времена...
За эти несколько дней Хатун снова привыкла к тому, что сын с ней дома. Она не хотела больше расставаться с ним, не хотела отпускать его. Чем больше она думала, тем сильнее терзали ее сомнения. Она не хотела отдать сына во власть Шехла-ханум, - она презирала эту женщину. А что, если Мехман попадет в беду, пострадает из-за жадности и корыстности тещи? Разве это невозможно? Очень даже возможно. Ведь он так молод... Хатун не вынесет, если с Мехманом случится какое-нибудь горе... Мать страдала все сильнее. Мехман почувствовал это.
- Хочешь, поедем к нам? - сказал Мехман, обняв мать. - Вместе поедем, мама?
- Об этом и говорить не стоит, - ответила Хатун, печально глядя на сына. - Как бы я ни старалась, хоть бы в одном котле с Шехла-ханум варилась, - все равно мы останемся чужими.
- Почему, мама?
- Потому что, сынок, мы созданы по-разному, из разного теста сделаны.
Мехман задумался: 'Мы сделаны из разного теста!' Ну, а они с Зулейхой из какого теста сделаны? Из одного? Вместе они будут бороться с влиянием Шехла-ханум или только он один?
Да, мать права. Сложное положение создалось в его семье после приезда тещи. Очень сложное. Ведь она не перестает лицемерить, не перестает лгать. Она на черное скажет белое и на белое - черное, она, не задумываясь, поклянется в чем угодно. А Зулейха? Ее никак не оторвешь от матери. Если он станет настаивать на отъезде тещи, она опять будет стонать, плакать, пугать его. А потом эта дружба с Зарринтач. Правда, следуя его настояниям, Зулейха перестала с ней общаться, но если она останется совсем одна, эта дружба может возобновиться.
Думал Мехман о Зулейхе, а возник перед ним образ Дильгуше Меликзаде, ее полные грации жесты, приветливость, скромность, ясность суждений. А ее работа? Ведь она инженер! Как счастлива семья, где людей соединили разум, общность взглядов и интересов, взаимное уважение, проверенная, испытанная любовь. А их с Зулейхой связало только увлечение. Правда, Зулейха его давно любит, со школьной скамьи. Как она плакала тогда, на скамейке в парке. У Мехмана при этом воспоминании заныло сердце, и ему очень захотелось прижать сейчас ее головку к своей груди.
- Но Шехла-ханум! Ох, Зулейха, Зулейха, если бы ты знала, какую пропасть роет между нами твоя мать с ее вечным притворством, ложью. Как вода подтачивает камень, так и эта ржавчина разрушает мое доброе к тебе отношение, разъедает мою душу.
Пока Хатун собирала сына в дорогу, Мехман ходил взад и вперед по комнате, все думал и думал о своей жизни.
Ведь если ему не удастся оторвать Зулейху от матери, вырвать ее из-под влияния Шехла-ханум и ей подобных, он не примирится, не сможет жить с Зулейхой. Что же тогда, развод? Но ведь он любит Зулейху, любит по-своему, сурово, требовательно, но любит. Ну, допустим, они расстались... а что, если родится ребенок? Его ребенок! Ведь отец не может не полюбить своего ребенка. Оставить его у жены, платить алименты! Но кто ответит за судьбу, за счастье малыша, за душу его, если он вырастет покинутым, не будет знать своего отца, если другие дети насмешками и колкостями заставят его маленькое сердце сжиматься от обиды? Кто будет виновен в искалеченной жизни этого маленького человека?
Мехману предстояло в районе много серьезных и трудных дел. Ему хотелось отдаться им целиком, со всем присущим ему пылом, хотелось заранее многое обдумать, наметить. Но мысли о личном не оставляли его в покое. Как, каким путем, какими средствами и способами обуздать аппетиты Шехла-ханум? Что сделать, как поступить, если Зулейха не изменится, а все больше и больше - и склонностями, и характером - будет походить на свою мать? Нельзя загонять язвы внутрь, их надо вылечивать до конца. Иначе рана загноится, и страшный дух разложения отравит всю семью. Как сложна жизнь, как серьезны противоречия, с которыми он столкнулся! Только одно он знал твердо - нужна незапятнанная совесть, внутренняя чистота, чтобы быть смелым, решительным, чтобы иметь право заниматься тем делом, которому он посвятил себя на всю жизнь.
Каждый поступок его должен быть безупречен, - да, весь он должен быть, как дом на холме, освещаемый солнцем, видимый отовсюду. Значит, нельзя идти ни на какие сделки с совестью. Ни на какие сделки! - забывшись, воскликнул вслух Мехман, продолжая быстро шагать по комнате.
- Я вижу, сынок, мои слова очень задели тебя, да? - спросила Хатун. Она готовила сыну в дорогу провизию. Тонкие стебельки тархуна задрожали в ее руке.
Мехман круто остановился.
- Допустим, что так. Скажи тогда, мама, как мне теперь быть?
- Сто раз отмерь, один раз отрежь, - вот так говорят, сынок.
- Допустим, я совершил ошибку. Как ее исправить?
- Я никакого ответа не могу дать тебе.
- У кого же мне просить совета?
Хатун тронула указательным пальцем грудь Мехмайа.
- Что подсказывает твое сердце?
- Оно мечется в поисках выхода, хочет найти верный путь, ищет доброго совета.
- Ой, сынок, ты задал мне очень трудный, страшно трудный вопрос...
- Кто может быть для человека ближе матери?
- Никто.
- Как же мне поступить?.. Я уезжаю. Там, дома, мне не с кем поговорить откровенно. Зулейха? Она меня не всегда понимает. И к тому же ее мать...
Хатун подняла глаза, посмотрела прямо в глаза сыну.
- С малых лет, когда я только начала лепетать, я говорила правду, сынок. Твой отец Мурад и я часто нуждались в куске хлеба. В тяжелые дни нашей жизни мы потеряли двух твоих сестер, - они были старше тебя, - и твоего брата. Но ни отец, ни я никогда даже в мыслях не совершили бесчестного поступка, а язык наш не был осквернен ложью.
- Я ведь твой сын, мама.
- Ты мое последнее дитя, мой младший, утеха моя, - сказала Хатун и, притянув к себе голову Мехмана, поцеловала его в лоб. Она вытерла слезы. - И я тебе скажу то, что у меня на душе. В огонь ты полез,
