Ташкенте, перешиб все мои воспоминания о Ленинграде, бабушке, дедушке - настолько сильны были потрясения. Я безумно страдала в чужой семье и горько плакала по ночам, запертая в сараюшке. А еще помню мучивший меня постоянный голод. Я бродила по трамвайным путям и подбирала выпавшие из мешков зернышки, которые возили на мельницу. В засохших арыках собирала какие-то объедки. Вскоре от недоедания у меня на руках и ногах появилась жуткая экзема, которая прошла только к восемнадцати годам. А еще помню, как меня там били. Эта тетка как-то купила утят и пустила их в таз с водой. Я играла с ними, купала их и нечаянно одного утопила. Не знаю, как это произошло, может, утенок сам захлебнулся. Во всяком случае, мне крепко досталось. Когда в Ташкент наконец приехали родные, то не узнали меня - вместо Катеньки стоял живой трупик. Они были в ужасе: 'Еще немного - и мы бы тебя потеряли!'
- Вы как-то написали в воспоминаниях об отце: 'Я перед тобой виновата!..'
- Первые десять лет моей жизни я жила с бабушкой, а родители все время гастролировали. Каждый момент свидания был для всех огромной радостью. Я очень рано ушла из дому. В Москве вначале жила у родственников, потом снимала угол с подружкой, затем - комнату у однокурсника. В 19 лет на третьем курсе выскочила замуж за Мишу Державина, с которым вместе училась. В этой комнатке мы прожили с ним три года. А потом я встретила Юру Яковлева, влюбилась, вышла замуж. Вскоре у нас родился сын Алешенька. Любую свободную минуту бежала к родителям, порой даже в ущерб своей семье: помочь что-то сделать по дому, дать вовремя лекарство. Я разрывалась между мужем, ребенком, театром и родителями. Сын как-то ревниво мне заметил: 'Мама, ну что ты все время туда бежишь? Что они, маленькие?! Из тебя просто пьют кровь!' Сейчас, вспоминая моих дорогих родителей, все время казнюсь: 'Я должна была быть в последнее время только с ними!' Если бы я в тот день находилась с отцом, когда мама лежала в больнице! Все думаю, что папа не принял бы по забывчивости лишней таблетки фуросемида, давшей роковое осложнение на сердце, если бы рядом была я.
Ну а в юности, когда мы жили в разных городах, я приезжала домой на каникулы, вначале одна, иногда с подружкой, потом с мужьями. Нас всегда очень тепло встречали. Папа любил всех моих мужей: и Мишу, и Юру, и Володю. И они все отвечали тем же. Первое время я чувствовала какую-то ревность с папиной стороны: порой то взглядом, то словом он выдавал себя. Наверное, поначалу ему было трудно примириться: 'Как это так? Какой-то посторонний дядька обнимает мою дочь!' Но потом все наладилось. Родители мне доверяли во всем, даже в моем выборе, пусть и ошибочном. Мне ничего не запрещалось. У меня всегда была масса поклонников, я многим кружила голову: назначив свидания сразу двум, уходила с третьим.
- Интересно, чьи же это в вас гены?
- Наверное, папины. Я не слышала ни об одном романе мамы, даже не знаю, влюблялась ли она. Как-то ей сделал предложение Леонид Утесов. Правда, он прикрыл его шуткой, прекрасно понимая, что это невозможно: 'Рома, я очень хотел бы, чтобы ты была моей женой'. Но в этом признании было много правды... А вообще-то можно пересчитать по пальцам случаи, когда Райкин мог приревновать жену.
Как-то в Днепропетровске в честь приезда артистов состоялся банкет. Они прибыли с концертами в воскресенье, а уже в понедельник на страну напал Гитлер. Принимал их у себя руководитель обкома партии, 'отец' города Леонид Брежнев. Он был настоящий донжуан! Без конца приглашал маму танцевать, оказывал ей всяческие знаки внимания. Она мне потом рассказывала, что папа устроил ей из-за этого сцену ревности и влепил пощечину. Был еще один случай, свидетелем которого стала моя тетя, сестра Аркадия. Она слышала, как папа в соседнем номере кричал на Рому: за ней посмел ухаживать Вася Ардаматский. Он был вне себя от ярости еще и потому, что этот писатель, по слухам, был сексотом.
- Такой славы, как у Райкина, не было ни у кого. А как он сам относился к этому?
- С большой долей юмора. Фамилия Райкин открывала многие двери - это была фамилия-пароль, фамилия-пропуск! Был случай, когда к нему перед спектаклем ворвался незнакомый товарищ и завопил: 'Ужас! Я из Киева, билетов нет двое суток! Умоляю! Помогите!' Райкин испугался: 'Ладно, может, мы вас в оркестровую яму посадим...' - 'Да нет, вы меня не поняли! Мне в Киев билет нужен!' Райкину пришлось звонить на вокзал.
В Днепропетровске под здание, где проходили с аншлагом гастроли театра Райкина, был сделан подкоп. В Баку студенты перепилили железные решетки на окнах и ворвались, перепутав помещения, на склад театрального буфета. Их тут же арестовали. В Москве, чтобы попасть на концерт, киномеханик с Камчатки залез на крышу Казанского вокзала и через вентиляционную трубу пробрался в Дом культуры железнодорожников. Довольный, весь в мазуте и жутких масляных пятнах, он пытался сесть на свободное место. Но несчастного вывели из зала. За оставшимися на крыше пальто и шапкой безбилетного пришлось лезть пожарным. Когда об этом случае рассказали Райкину, тот выдал поклоннику контрамарку на другой спектакль.
В одной американской газете я как-то прочитала воспоминания бывшего адми-прочитала воспоминания бывшего администратора театра, который пишет, что, мол, Райкин никогда не стоял в очередях за продуктами, а сразу же шел к директору магазина. А вы можете представить Райкина в очереди? Да у него, как только он появлялся на улице, обожатели отрывали пуговицы, хватали за руки, валили с ног. Поэтому, конечно, если приближался семейный праздник или банкет, Райкин шел со списком к директору магазина. Но в этом не было зазнайства.
Папа не любил больших компаний и не был заводилой. Здесь пальму первенства он отдавал маме, явно гордясь ее застольным успехом. Сколько смешных, забавных, а порой трагических рассказов Рома поведала за накрытым овальным столом! Он скорее был гениальным слушателем - не тянул внимание на себя и за вечер мог сказать всего пару слов. Папа впитывал рассказ собеседника как губка. Любил проверять на гостях, причем неожиданно для них, свои новые монологи. Хохочущим его видели редко, в основном он улыбался или беззвучно смеялся. Если он уставал, то это была картина 'Усталость'. Если грустил - то сама 'Грусть'. Нет, он не был душой общества. Молчаливый, скучноватый, вялый, но подмечающий все вокруг - для творчества! Как-то родителей пригласили в гости в очень богатый дом. Его хозяйка, беседуя с гостями, постоянно снизу поправляла рукой очень пышный бюст. Райкин ее жест в точности повторил, исполняя роль администратора гостиницы Агнессы Павловны.
Однажды его остановили на улице две женщины и стали слезно умолять одолжить двести рублей на билеты до Мурманска. Он тут же полез в карман и протянул деньги, прекрасно понимая, что это вымогательницы.
Как-то в Волгограде местное начальство устроило для артистов прогулку на спецкатере по Волге. За столом крупный начальник из 'органов' поднял рюмку и, явно волнуясь, произнес тост: 'Аркадий Исаакович! Вы даже не можете себе представить, как мы всю жизнь за вами следили!' Все замерли. 'Ой, - засмущался чекист. - Простите, не за вами, а за вашим творчеством'. Все расхохотались.
К нему за кулисы стремились попасть очень многие: композиторы, художники, министры, генералы, видные ученые. Грязная винтовая лестница, по которой надо было спуститься в его гримуборную, в антрактах была буквально забита советской знатью. Личный костюмер Райкина Зинаида Ниловна Зайцева, оберегая его покой между номерами, однажды не пустила к нему министра культуры, строго отрезав: 'Министров много, а Райкин один!' Помню комический случай, когда вдова генерала едва не сделала обожаемого актера калекой: при крепком рукопожатии чуть не оторвала ему руку, а потом еще от избытка чувств повисла на его шее, поджав вдобавок ноги. Долго любовно трепала по щекам и пыталась распушить райкинские брови. В итоге у папы, деликатно сносившего 'знаки внимания' генеральши, надолго заболела шея.
А этот эпизод мне рассказала мама. Летом они часто отдыхали под Ригой, в Дубултах. Как-то мои родители и Зиновий Паперный собрались погулять. Райкин стал отказываться: 'Ну как тут гулять? Сразу же начнут останавливать, спрашивать: 'Вы Райкин? Нет, правда, это вы?' Паперный пообещал оберегать его от назойливых поклонников. Но первый же прохожий, идущий навстречу, остолбенел:
'Вы Райкин?' Паперный бросается на защиту знаменитости: 'Просто удивительное сходство. Вы ошиблись'. Счастливец как-то тускнеет. Райкин останавливается: 'Не надо... Я Райкин'. И обожатель долго смотрит вслед любимому актеру, радостно улыбаясь.
Во взгляде Райкина было что-то магическое. В зале все словно попадали под его гипноз. Я сохранила мешки писем, которые приходили со всех концов Союза, часто без адреса и только с одной фамилией на конверте. Писали не только благодарные зрители, но и уголовники, и даже женщины легкого поведения. Один поклонник, правда, прислал из тюрьмы список вещей, которые был бы не прочь получить от отца в подарок, в конце было помечено: 'Костюм желательно из химчистки. А не пришлешь - выйду и достану тебя через форточку, даже если живешь на шестом этаже...'
- Не ревновали ли вы родителей к появившемуся брату?
- Когда родился Котенька, я, помню, ходила по огромной питерской коммуналке и задавала соседям один и тот же вопрос: 'Ну зачем он им понадобился? Неужели меня мало?!' Но это было только в самом начале, потом я к нему привязалась всем сердцем. Папа очень любил меня, Котеньку же обожала мама и возлагала на него все свои несбывшиеся надежды. Помню период, когда маленький Костя говорил: 'Я женюсь только на Ка-теньке'. Котя уже с самого крошечного возраста был личностью. Закрывшись в комнате, он часами молча двигал игрушечные фигурки любимых зверушек и о чем-то все время
