тренинг с обнажением. Ежи Гротовский, великий польский режиссер, новатор, заставлял актеров заниматься тренингом обнаженными, справедливо считая, что у обнаженного артиста нервы, поры открываются, ощущения усиливаются.
- Если ли особые требования к внешности актеров?
- В соответствии с античными образцами у женщин в моем театре должно быть гладко выбритое тело и пышные формы, отличные от современных манекенщиц. Я прошу их брить волосы в интимных местах, чтобы снять внимание зрителей и переключить на другое.
- А комплексы у артистов эротического театра есть?
- Есть. Мужчины больше, чем женщины, стесняются обнажать половые органы. Женщины, как правило, быстро к этому приходят. И еще есть проблема - комплекс размера половых органов. У древних греков, например, идеалом был хорошо сложенный мужчина с относительно маленькими половыми органами. Если они были большими, то считалось, что это пассивный гомосексуалист. Я обращаю на это внимание артистов, убеждая их в том, что 'жеребцов в порно' не надо держать за идеал. Если артист освобождается от комплекса размера и понимает, что это не имеет никакого отношения ни к сексу, ни к жизни, ни к искусству, то с ним все в порядке.
- Ты сказал, что во время представления они возбуждаются. Разве это профессионально?
- Я имел в виду возбуждение эмоциональное, не физическое. Артисты контролируют себя. И возбуждение актеров передается зрителям.
- Не случается ли в этот момент с публикой чего-то особенного?
- Я не ставлю цель возбудить зрителей. Наши спектакли о любви, смерти, о жизни после жизни. На них ходит культурная публика, в основном парами, и никто еще не обвинил меня в пошлости и непрофессионализме.
- А как обстоит дело с нравственностью в коллективе?
- Актеры сексуально раскрепощены. Но я не замечал, чтобы они чем-то отличались от тех, кто ходит по улицам. Я как режиссер никогда не спал и не сплю со своими актрисами. Я знаю слишком много примеров связи 'режиссер актриса', которые только вредили делу. Мне интересно работать и смотреть на актрису именно потому, что я ею не овладел.
VI
Само сочетание 'эротический театр' возбуждает богатых людей с неустойчивой моралью. Потенциальные спонсоры предлагают театру помощь, которая при ближайшем рассмотрении оказывается ни чем иным, как спросом на девочек и развлечения в баньке.
- Как с материальным вознаграждением эротических усилий на ниве театра?
- Если мне актер говорит: 'Платите мне за каждый сантиметр обнажения', я считаю - это разговор проституток. И такие артисты в театре не работают. Сразу предупреждаю, кто приходит: 'Золотого дождя не будет'. Дело не в том, что я на них экономлю. Я хочу, чтобы у них была психология актеров драматического театра. Мои получают столько, сколько в московских театрах, что-то среднее между 'Ленкомом' и Пушкинским, но больше, чем во МХАТе.
- Какая самая крутая сцена, которую мог себе позволить режиссер Незовибатько?
- Мне нравится сцена с виноградом в спектакле 'Мистерия Дионисия'. Любовная сцена двух женщин решена через... виноград. В ней женщина подходит к статуе и начинает виноградной веткой ее гладить, та постепенно оживает. Они кормят друг друга виноградом, а различные комбинации тел как бы имитируют виноградную лозу. Они одновременно откусывают ягодку винограда, ягоды катятся сверху вниз по телу... Прямого контакта нет, но эротическое напряжение атмосферы ощущается. И все это под песнопения. Но это сцена не самая крутая. В спектакле 'Таинства' все начинается с символиче-ского совокупления богини Деметры и бога Зевса, явившегося ей в виде дождя. А заканчивается всеобщей близостью на свежевспаханной борозде.
В кошмарном сне такое не привидится. Но есть среди публики любители подобных зрелищ, и спрос рождает предложение.
- Мне уже страшно. Тебе не кажется, что то, что ты делаешь, - это немодно? Раздетые на сцене уже не возбуждают.
- Это я слышал сто раз. Я убежден, что это просто прикрытие человеческого страха перед откровенным. Самое эротичное по природе - это нагота человека и поцелуй. Только это трудно делать на сцене. И чтобы избежать трудностей, режиссеры прикрываются штампами и фразами вроде 'немодно', 'прошлогодний снег'. Это вот они прошлогодний снег. Да они даже не видели этого самого 'прошлогоднего снега', потому что, чтобы прийти к осознанию ненужности наготы или контакта на сцене, через это самому надо пройти.
Еще Чарли Чаплин сказал: 'Я делаю кино, которое сам бы хотел смотреть'. Так вот, я хочу делать спектакли, которые я хочу смотреть.
Где хорошо русскому артисту? 'В дороге', - уверял меня Михаил Козаков. Его артистическая судьба прочертила в пространстве немыслимую траекторию - на пике популярности в конце 80-х он уезжает в Израиль. А через пять лет возвращается в Россию. Сначала мы встретились в Тель-Авиве. Потом - в Москве. И каждый раз он мучился вопросом - кто он? А сам не знает того, что он
О! Счастливчик...
Почем березовый бред - Хочется снега
Почему артисты пишут
Козакова лишили телефона
Радости карманного театра
Сумасшествие от пиковой дамы
Сколько Козаковых на свете
Правительственных телеграмм не читал
Тель-Авив. Улица Энгель, 8.
За окном на тридцатиградусной жаре парился ноябрь, а я умирала со смеху в его тель-авивской квартире. Козаков читал мне главы своей новой книги. Одной рассмешил. Другой огорошил... Читал хорошо и с упоением. Похоже было, что, кроме своего нового детища, артиста ничего не интересовало.
- Михал Михалыч, а что здесь может быть источником вдохновения?
- Иногда очаровательная девчонка, идущая впереди с автоматом.
- О-о-о! А березки - это бред эмигрантов?
- Для меня не бред. Для меня малая родина - это канал Грибоедова, 'Современник', Ордынка, где я жил. Язык - вот большая родина. Цветаева пишет: 'Не обольщуся языком родным, его призывом млечным'. Млечным, молочным, материнским. Вот какая многозначность! А хрен-то на иврите имеют слова такой душевный резонанс.
- А снега хочется?
- Снега? Да. Жара осточертевает. На Урале прошло мое детство, где во время войны я, полужидок, четыре года прожил в русской деревне. Жил, пил самогон в четырнадцать лет и с девками 'залетку' танцевал. Ночевал на сеновале. Однажды медведь напился самогона и пристроился на ночь рядом со мной. Просыпаюсь, а он лежит рядом. Каково?
Да... Иногда и снега хочется, и водяры выпить в определенных условиях. Но с другой стороны, я море люблю, и, когда плывешь, думаешь: 'Какое счастье: Зойка, Мишка у меня есть'. Я об этом в книге пишу (начинает читать - ярко, артистично, как на сцене или на экране. - М.Р.)
'Заплывешь подальше и видишь спичечные коробки роскошных отелей, что веером развернулись по золотому берегу моря на фоне туго натянутого голубого шелкового задника. Цветные пляжные зонтики с рекламой банков, супермаркетов. Приморские кафе, белые столики и стулья. После холодного освежающего душа приятно зайти ранним- преранним утром в кафе, где тебя знают. Заказать легкий завтрак, кофе-капуччино, потрепаться с молоденькой официанткой, которая мечтает поступить в театральный институт...'
- Михал Михалыч, это вторая ваша книга. Она откровеннее первой 'Рисунки на песке'?
- По степени откровенности - да. Возможно, шокирует кое-кого. В ней история моего ухода с Бронной, пятый съезд кинемато-графистов, Италия шестьдесят восьмого, клан Михалковых. Много всякого личного и один мой рассказ о любви, о страсти. Еще один сценарий семьдесят девятого года. Все то, что я написал здесь об Израиле, о России, о театре, людях, ушедших и изменившихся. Многие, я знаю, на меня разозлятся и в той стране, и в этой. Да наплевать.
- Кстати, а вот почему артисты пишут? В частности вы? Работы нет?
- У меня как раз работа есть - в театре и в театральной школе. Но когда я оказался в условиях актера-
