эмигранта, я стал искать аналоги, кинулся к книгам в трудные минуты.
- А такие были?
- Очень много.
- И даже доходило до... (жест рукой по горлу).
- Не раз. Я вообще человек перепадов, подвержен депрессиям... Короче, я бросился к книгам. Михаил Чехов уехал в Америку. У него ничего нет про эмиграцию, молчок. У писателей - Аксенова, Довлатова, Цветаевой, Бунина есть. А наш брат актер ни фига не написал. Да и мало было нашего брата, уехавшего, особенно в возрасте. Вот почему я и написал книгу, назвал ее 'Пособие для отваливающих'.
Вопрос, а написал бы я дома, в России, такую книгу? Такую бы? Точно не написал. Может, только эта одна книга останется от меня. Остальное - чушь (слова жестки, как удар плетью). Может, это самое главное, что я сделал в жизни...
Квартирка небольшая - три комнаты, две из которых соединены общей раздвижной стеной. Стены белые, мебели мало. Зато кухня - образцово русская. Стол завален едой, посудой, особенно детской. Сразу видно, что в доме маленький ребенок. Правда, двухмесячная Зойка в отъезде: ее отправили к бабушке с дедушкой на соседнюю улицу. Няньку Козаковы не держат.
- Михал Михалыч, а вы не задавали себе вопрос - что бы сейчас артист Козаков делал в России, если бы продолжал жить, как жил?
- А что бы я сейчас делал? Этого я не знаю. Я такой - что умею, то умею. Но 'литдрама' на телевидении лопнула. 'Телефильм', где я снимал, тоже лопнул. Общество книголюбов, где десять концертов в месяц я делал по семьдесят пять рублей за каждый, тоже лопнуло... Торговать я не умею. Покупать могу только водку. Для себя. Как бы я испугался. Это была одна из причин моего отъезда в девяностом году.
- Но вы, наверное, слышали от коллег, что актер вашего уровня сейчас в России получает очень много?
- Вот тут вопрос. Мне то же самое сказал Олег Янковский, но он много популярнее меня, хозяин фестиваля. Я никогда не зарабатывал столько, сколько Янковский, а тем паче Ширвиндт с Державиным, Жванецкий. Не будем трогать певцов, это отдельная история.
В лучше времена (семьдесят первый год) на круг у меня выходило семьсот рублей в месяц, что давало хорошее существование. При этом у меня не было дачи, машины, хотя если поднатужиться, то можно было скопить на 'Москвичок'. Но я не любил жмотничать. У меня много детей. Я алименты платил. Видать, не судьба быть богатым.
- И здесь тоже?
- Здесь на семью в четыре человека нужно примерно тысячи три долларов в месяц, чтобы содержать детей, квартиру, путешествовать, друзей принимать. Здесь вон сигареты по 9 шекелей стоят (три доллара. - М.Р.).
- Из чего складывается ваш заработок?
- Из того, что я работаю в Камерном театре, преподаю время от времени. Но в театре можно заработать тысячу семьсот долларов, а тысячу триста надо добирать. Ставлю спектакли на иврите, снимаюсь иногда, озвучиваю что-то. В Америку два раза съездил с концертами, в России снялся в кино. Я кофе рекомендовал пить всем. За одну эту рекламу я заработал пять тысяч долларов. Работал один день, зато лицо 'нарабатывал' полжизни. Или банк 'Висконт' рекламировал. За один день - двенадцать тысяч долларов получил. Это разовые счастливые моменты. На самом деле жизнь состоит из трудовых будней: кругом бегом. Я сделал два русских спектакля. Выигрыш небольшой, но выигрыш все же. Сам вкладываю деньги, занимаю. Потом отдаю. Если пошел на плюс - платишь актерам, художнику, мотаешься по стране, играешь. Но выиграть на драматическом искусстве тут нельзя.
- А как насчет спонсоров? Разве вашу 'Русскую антрепризу Козакова' никто не поддерживает?
- Спонсоров здесь нет, подчеркиваю. Во-первых, не пойду к человеку, который отмывает деньги. Во- вторых, я не умею находить с ними общий язык ни тут, ни там. У меня была смешная история в Москве. Тогда я жил на Миуссах, и у меня не было телефона. Умные люди сказали, что хозяин Миусского телефонного узла очень любит цыган. 'Ты его позови, напои и цыган запусти'. Девки наши в театре - Танька Лаврова и Наташка Карташова, когда я им пожаловался, вызвались мне помочь готовить: им тоже нужен был телефон (я был тогда в междуженье). Ну, купили водку, жратвы, позвали знакомых цыган и этого начальника. Кирнули, цыгане вдарили по струнам: 'Чавелла!'. И тут мои девки говорят напрямую: 'У нас телефона тоже нет, так трудно'.
Мне стыдно стало:
- А вот мне телефона не надо. Я не для этого позвал вас.
А для чего? - спрашивается. Но я таким полемическим тоном это произнес, как будто 'А пошел бы ты со своим телефоном'. И он ответил: 'А у вас телефона и не будет'.
Это все характер. Я и хочу прогнуться, да не получается. Поэтому я со спонсорами посижу пятнадцать минут, пару баек могу рассказать, а потом начну Бродского читать. Им скучно станет. Я тогда: 'Пошел ты на...' И тут кончается искусство. Гори они все огнем. Такой дерьмовый характер.
- У моего любимого актера Козакова здесь есть конкуренция?
- Здесь нет актера моего уровня. Но это не значит, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе. Последним бы я в городе не оказался, но... У меня конкуренция с приезжающими. Мне надо выстоять, когда приезжает 'Современник' или 'Юнона и Авось', 'Служанки', Юрский, Калягин, Табаков и все мои друзья. Или Пугачева, Киркоров, на-найцы, КВН. Кстати, на КВНе здесь сделали хорошие деньги.
Что такое олия наша - иммиграция девяностых годов? Это сколок Советского Союза. Что такое Израиль? Шестнадцатая республика несуществующего СССР. И психология - один к одному. Они слушают Бродского. Но, как правило, эта аудитория - самая нищая.
Кстати, пора идти за Мишкой в школу.
Пошли. У него сандалии на босу ногу, рубаха - поверх джинсов. Козаков больше похож на курортника из дома творчества 'Актер'. Направо и налево раздает 'здравствуйте, приветствую'. Узнают. Шестилетний Мишка - симпатяга, в цветастых шортах, похож на мать. Свободно говорит на иврите, учит английский. Всю дорогу он спорил с отцом, как правильно произносить на иврите 'р'. Козаковы, которых разделяют 55 лет жизни, дошли до повышенных тонов, и старший с досадой махнул рукой, понимая безнадежность своего положения. Мальчик далеко пойдет.
- Столичный премьер в провинциальном театре. Ваше внутреннее самочувствие?
- Ужасное. Дело не в премьерстве. Очень трудно найти общий язык. У нас разные представления о смысле искусства, о задачах... Правда, и в Москве я отовсюду уходил, был счастлив в 'Современнике', какой-то период на Бронной, в Маяковском. А потом не находил общего языка. Не смог играть у Глеба Панфилова в 'Ленкоме' в 'Гамлете' и ушел. А попади я к Марку Захарову, может, и по сей день работал бы у него.
- Пять лет вы в Израиле. Вас продолжает мучить вопрос - 'правильно ли я уехал'?
- Безусловно. Я всегда ставлю перед собой вопрос - правильно ли я живу? Нет, от себя никуда не убежишь. Хотя стареешь, мудреешь... 'познание приумножает скорбь'. И нормально. Но здесь много преимуществ.
- Например.
- Ну, например, ты больше предоставлен самому себе. Не звонит беспрерывно телефон идиотский, есть возможность еще раз 'Войну и мир' перечитать, или прочесть (ну, не знаю) Бердяева или Соловьева. Вдруг открыть двадцатый том Достоевского и перечитать его публицистику.
Вот, пожалуй, это дает меньшую суетность жизни. А в мои годы это большой плюс. Конечно, можно и так поставить вопрос - правильно или неправильно? Но мне не хватает здесь телефона и трепа, обмена мнениями по поводу вчера увиденного. Мне не хватает своей художественной среды.
- Но те русские художники, актеры, которые приехали и создали лучший театр Израиля 'Гешер', - это не круг вашего общения?
- Не стоит преувеличивать его значения. Есть Наташа Вайтулевич из Маяковского, с ней я наиболее дружен. Есть другие, но это мне узко. Мне надо перезвониться, с одной стороны, с Галькой Волчек и Маринкой Нееловой, с другой - с Игорем Шевцовым и поговорить о поразившем вчера меня явлении. Охота перемолвиться.
- А это правду говорят, что, если выучил иврит, уже ничего не страшно?
- Страшно другое: я его выучил и могу играть, преподавать на этом языке. Но, но, но... Возникает
