История лошади
Спекталь в честь коня - Два порока в одном имени - Солярий для лошадей Альбиносы среди скакунов - Поцелуй в копыто - Театр без секса
- Это не цирк, - говорит мне Мари-Франс, резко разворачивая авто перпендикулярно Женевскому озеру и мчит туда, где 'Зингаро' показывает швейцарской публике свой новый спектакль 'Триптих'. - У Бартабаса совершенно другой подход к лошадям. Он уважает индивидуальность каждой и никогда не заставляет их ничего делать. Он ищет то, что им нравится. А цирковых заставляют. У него такой подход, такое уважение к животным, это что-то особенное.
Мари-Франс в фирменной майке, в седых кудряшках и круглых очечках выдержала в 'Зингаро' больше всех - 13 лет и знает про него абсолютно все. Похохатывая и покуривая, она излагает историю театра на скорости 140 км/час. Это горячая история с обжигающим и рвущимся в окно ветром. С печалью, протянувшейся через годы.
I
Зингаро - это конь. Бартабас - человек. Когда они встретились - получился театр с именем одного из них. Весьма благополучный молодой человек из аристократической семьи, прочившей ему ей блестящую карьеру архитектора, в один прекрасный день повстречался с цыганами, кочевавшими табором, с шатрами и табунами лошадей. Встреча имела необратимые последствия для молодого человека, семьи и человечества. Впрочем, человечество, как всегда занятое войной и миром, ничего об этом не подозревало. А молодой человек настолько сдвинулся на лошадях, что забыл родовое имя. Вместо благозвучного Клеман Марти взял полную абракадабру - Бартабас. Коня - черного, игривого красавца он назвал Зингаро, что в переводе с испанского означает цыган. Теперь 'Зингаро' знает весь мир.
- Он был совершенно необыкновенный, - продолжает Мари-Франс. - Когда он чувствовал, что у Бартабаса плохое настроение, специально его дразнил. Хитрющий был ужасно: знал - если сделает на репетиции плохо, его заставят повторить. А на спектакле мог сделать плохо, так как понимал, что никакого повтора не будет.
Но два года назад на гастролях в Нью-Йорке Зингаро заболел. Его отвезли в больницу, несколько раз прооперировали. Врачи боролись за его жизнь. Но ничего не помогло. В Нью-Йорке любимца Бартабаса сожгли, как всех умерших животных. Бартабас страшно переживал смерть коня, словно потерю самого близкого человека. Все видели, как он был несчастен. Но, похоже, не смирился со смертью друга и совсем недавно посвятил его памяти спектакль 'Триптих'. Спектакль в честь лошади? Да, такого мир не припомнит. На скорости 140 км/час мы въехали в 'Триптих'.
II
В голубом холодном свете медленно падает снег. Кони ритмично, как заключенные, ходят по кругу. А по центру стоящий человек без всяких 'ап' и 'алле-оп' дирижирует этим лошадиным круговоротом. В финале они поменяются местами - артисты, как лошади, двинутся по окружности манежа, а гордо восседающий в центре конь, как царь природы, будет управлять человеческими существами. Перед эффектным финалом белый конь в паре с чернокожим гибким танцором будут вести завораживающий диалог. Безмолвный, как в балете. Публика обомрет от красоты и не поверит в возможность увиденного. Как будто за кулисами кто-то стоит с пультом дистанционного управления и нажимает кнопки.
Привычные определения и распределения ролей здесь не проходят: лошади это не лошади. А кто же в таком случае? Артисты? Партнеры? Бессловесный контакт животных и людей с невероятным результатом вызывает вопрос - театр ли это? Или что-то из заоблачного завтра?
III
Театр Бартабаса всегда играет свои спектакли в огромных шапито, раскидывая их подальше от города. Под курортной Лозанной шапито 'Зингаро' имел вид четырехкупольного шатра из темного брезента, который на этой грешной земле удерживали сотни канатов.
Технический директор Даниэль Дидье по дороге сообщает нам, что на монтаж этой конструкции в полторы тысячи мест у его рабочих уходит, как правило, неделя. А отправляясь на гастроли, сворачивают оборудование за пять дней. Вес всего лошадиного хозяйства - 700 тонн.
- Семьсот тонн, - кричит он по мобильнику кому-то. И сам удивлен мистическому совпадению: только что его об этом же спросил японский импресарио, вставший в очередь за представлениями 'Зингаро'.
- Раньше я работал в Гранд-опера в Париже, - говорит Даниэль. - И хотя мы работаем в шапито, но технология у нас вся театральная: звук, свет - все как в театре. Монтируем очень долго. Малейшая неточность может окончиться на спектакле катастрофой.
- А как на гастроли перевозите лошадей?
- По Европе в грузовиках, специально оборудованных. Там есть кондиционеры и даже система видеонаблюдения, пневмосистема. А в Нью-Йорк летаем самолетами. Кстати, не каждая авиакомпания нам подходит. До сих пор пользовались 'Эр Франс', а если с Москвой договоримся, то скорее всего полетим 'Люфт Ганза'.
В 'Зингаро' все сходятся в одном, что лошади у Бартабаса живут в лучших условиях, чем люди.
- О! Какие потрясающие лошади, - воскликнула переводчица Лена Наумова.
Мимо на белом коне в серых яблоках проскакал Бартабас. Как мираж - черный демон с бакенбардами в широкополой шляпе и широченных черных штанах. Он что-то сердито кричал. Все встали по стенкам.
IV
- О! Какие потрясающие лошади, - снова воскликнула переводчица Лена, переходя с французского на язык нежности: 'у-ти-ти'. Нежность быстро уступила место удивлению и ошеломлению. В клетках под тентом - кремовые лошади с розовыми мордами и голубыми глазами. Вишневого цвета. Черной масти. С челками, с расчесанными и взбитыми гривами. С мелкозаплетенными косичками.
- Альбиносы? - спрашиваю я про голубоглазых конюха Пьерика. - Плохо видят?
- Нет, это жеребята португальской породы. У них действительно чувствительные глаза, но видят они очень хорошо. Вот этого зовут Гойе. Рядом с ним - Житан.
Правда, Голуаза - носителя названия популярных сигарет - среди них не оказалось. Зато обнаружился Пикассо. Необычный, как художник, чье имя он носит, - в три цвета. Грива в черных косичках с красными лентами падает на черную морду. Чернота переходит в шоколад, растекающийся белыми пятнами по бокам, и опять выливается в шоколад на крупе.
Да, хотела бы я быть маленькой лошадкой в театре Бартабаса. Лошадям здесь ежедневно меняют подстилки, на каждую уходит 18 мешков стружки, очищенной от пыли. Животных в обязательном порядке моют и сушат в соляриях. Питание, надо сказать, тоже отличается изысканностью. В день каждая из этих красавиц получает 10 снопов сена - внимание! - только первой срезки. То есть сено второй срезки просьба не предлагать. К ним присовокупляется обязательно 20 кг моркови, и ее закупают не на месяц, а раз в два дня. Плюс к этому сухие добавки разных фирм. Два мешка ячменных хлопьев. Но больше всего меня умилили полмешка овса - не какого-нибудь, а только уплощенного. Что это такое - не знают даже российские специалисты.
- Не найдется ли местечко в этой конюшне? - шутят все в 'Зингаро'.
У лошадки Дари оказалась короткая кокетливая челка. Дари просунула морду сквозь прутья, и это был единственный акт доверия к чужакам. Ее коллеги на нас просто не обращали внимания. Здоровенный вороной конь демонстративно развернулся в нашу сторону внушительным крупом. Такие крупы, должно быть, ценят кобылы.
Если бы я знала, как ошибаюсь в этот момент.
Наши провожатые уверяют, что так лошади готовятся к спектаклю. Они, как наказанные дети, уткнулись теплыми мордами в угол. Нер-вно перебирают ногами и пофыркивают. Впрочем, нет ничего глупее приписывать животным чувства людей. В 'Зингаро' на это обязательно делают поправку. Так, художница Мари-Ло уверяет меня, что подбирает ткани для спектакля только с учетом особенности лошадей. Например, они не переносят шелк, потому что шелк производит какой-то хруст и лошади нервничают.
- Лошадь и человек - это лучший союз, - говорит художница. - У 'Зингаро' так - это не наездник и лошадь, а ансамбль странной конструкции - внизу четыре ноги, а наверху голова.
Эта 'конструкция' потрясла всех в новом спектакле 'Триптих', поставленном в память о коне Зингаро.
V
В 'Триптихе' заняты шесть кремовых лошадей с голубыми глазами, семь лошадей вишневого цвета, семь всадников, похожих на танцовщиков, и индийцы из Керала. Эти поджарые смуглые парни работают на
