обуревают мою душу при звуке этого имени! Но я не смею говорить на эту тему - вы запретили мне...'
Кларинда писала, что Эйнсли ухаживал за ней во время ее болезни:
'Счастлив узнать, что ваше драгоценное здоровье вернулось. Скажите Эйнсли, что я ему завидую, - пишет Бернс, - у него есть возможность служить вам. Недавно я получил от него письмо, но оно было так холодно, так отчужденно, так похоже на записку к одному из его клиентов, что я едва мог спокойно прочесть эти строки, и ему еще не ответил. Он славный, честный малый и может написать дружеское письмо, которое сделало бы честь и уму его и сердцу, - свидетельством тому пачка его писем, которые я храню... И хотя ныне Слава уже не трубит в свой рог при моем приближении, как бывало, но я по-прежнему горд, и, когда меня положат в могилу, я хочу вытянуться во весь рост, чтобы занять по праву каждый дюйм земли, принадлежащей мне...'
Давно ли цвел зеленый дол,
Лес шелестел листвой,
И каждый лист был свеж и чист
От влаги дождевой?
Где этот летний рай?
Лесная глушь мертва...
Но снова май придет в наш край
И зашумит листва.
Но ни весной, ни в летний зной
С себя я не стряхну
Тяжелый след прошедших лет,
Печаль и седину.
Под старость краток день,
А ночь без сна длинна.
И дважды в год к нам не придет
Счастливая весна.
Осень 1795 года и вся зима 1796 года были для Бернса очень тяжелыми. В сентябре умерла его младшая девочка, умерла далеко от дома, в Моссгиле, куда ее отправили в надежде, что она окрепнет на ферме. Ни Джин, ни Роберт не смогли отдать ей последний долг: Джин нельзя было бросить детей, а Роберт простудился в промозглый осенний вечер, и, как он ни перемогал болезнь, его в декабре свалил тяжелый сердечный приступ.
Много дней он лежал без сознания, в бреду, и у его постели по очереди с Джин ночи напролет просиживала маленькая Джесси Льюарс, которая по-прежнему была неутомимой помощницей Джин.
Январь. Тяжкая зима. Видно по письмам, какая тоска гнетет Бернса.
Самое грустное письмо он пишет 31 января миссис Дэнлоп: вот уже больше года, как она не желает отвечать ему. Он не догадывается, что ее рассердило откровенное письмо про казнь 'болвана- клятвопреступника и бессовестной проститутки', как назвал Бернс королевскую чету Франции.
'Какой грех совершил я по неведению против столь глубоко уважаемого друга? - спрашивает он. - Увы! Горько мне в такое время лишаться последних радостей жизни. Эта осень отняла мою дочурку, мою любимицу... Едва оправившись от горя, я стал жертвой жесточайшей ревматической простуды, и долго чаша весов колебалась между жизнью и смертью... Много недель я пролежал в постели, но теперь, кажется, возвращаюсь к жизни, начал передвигаться по комнате и даже один раз постоял на улице перед домом...'
'Не знаю, как идут дела у вас в Эйршире, - пишет Бернс дальше, - но здесь у нас форменный голод - и это при полном изобилии! Много дней моя семья и сотни других семей сидели без крупинки муки - ее нельзя купить ни за какие деньги. Как долго 'свинская толпа' будет молчать и терпеть, я не знаю, но угроза нависает с каждым днем...'
'Свинская толпа', как нагло назвал простой народ реакционный писатель и политический деятель Эдмунд Берк, терпела еще два месяца: письмо написано в конце января, а 12 марта в Дамфризе начался голодный бунт.
Была суббота, лил холодный дождь. Увязая по ступицы в грязи, в город въезжали телеги фермеров, груженные мукой. Они везли ее в порт - там за муку дорого платили предприимчивые владельцы кораблей, отправлявшие ее в большие города: во всей стране ощущалась нехватка после неурожайного года, и, как всегда, на человеческом горе наживались спекулянты.
Неизвестно, кто первый из толпы, молча стоявшей в придорожной слякоти, вышел вперед и остановил телегу с мукой. Неизвестно, кто снял первый мешок, кто объявил, что муку сейчас будут продавать всем по неслыханно дешевой цене: два шиллинга четыре пенса за стоун (около шести килограммов). Но в этот субботний вечер в домах пахло свежим хлебом, и дети легли спать в блаженной сытости.
Наутро в воскресенье организованные группы людей отправились из Дамфриза на ближайшие фермы, реквизировали муку и, вернувшись в город, раздали самым нуждающимся из горожан.
Может быть, среди организаторов бунта был и сапожник Джордж Хоу, сосед Бернса, который прятал книгу Пэйна и распространял экземпляры этой книги и стихи своего соседа. Биографы Бернса, столь подробно исследовавшие все увлечения поэта, ничего нам не рассказали о людях, рисковавших жизнью, чтобы накормить дамфризских детей.
Городские власти вызвали отряд энгасширских стрелков и расставили посты на всех дорогах, ведущих из города, чтобы не пропускать добровольные отряды горожан, выходивших добывать муку для своих и чужих семей.
На площадях Дамфриза тоже стояли конные войска.
Бунт был подавлен в самом начале.
Иногда ранняя весна начинается дружно и радостно. Еще лежит снег, а небо ввечеру долго остается светлым, закаты розовеют все нежней, вечерняя звезда медленно плывет в легком воздухе. Деревья набираются жизни под весенним солнцем, зеленее становятся серые стволы осин и тополей, мягко наливаются и краснеют голые ветки шиповника, а березы стоят такие белые, такие чистые, словно чья-то широкая ладонь стерла с их коры прозрачную зимнюю шелуху.
Но эта последняя весна Бернса пришла холодная, злая, с мокрым скверным снегом, сырыми ветрами, колючими затяжными дождями.
В такую весну трудно согреться, трудно просушить грязную обувь, тяжелую намокшую одежду.
Из-за болезни Бернс никак не мог вернуться к своим служебным обязанностям. Пока что его замещал славный малый - Адам Стобби. Хочется запомнить это имя, потому что всю весну Стобби, не жалея времени и не взяв ни гроша за лишнюю работу, давал Бернсу возможность получать полный оклад. Но каждую минуту Бернса могли перевести на половинное жалованье, а это означало жесточайшую нужду.
Во всем помогал Бернсу и брат Джесси Льюapс - Джон. Бернс, почти нигде не бывавший, часто заходил вечером к Льюарсам и слушал, как Джесси играла на клавикордах и веда все, что он хотел.
Однажды он спросил, какую мелодию она любит больше всего, - пусть она споет, а он напишет для нее новые слова.
Джесси спела глупенькую и грустную песенку о том, как малиновка заглядывала в гнездо воробья. Бернс заставил ее несколько раз проиграть мелодию в ушел домой.
Джин видела, что в этот вечер он долго сидел у стола, что-то напевая и раскачиваясь в такт на задних ножках кресла, - дурная привычка! Джин не мешала ему и радовалась, что у Роберта такое спокойное, светлое лицо, какого она давно не видела.
...Стихи складывались из грустной мелодии, из сырого ветра за окном, из преданных девичьих глаз и неизбывного, неугасимого желания защитить, закрыть своей грудью от бурь и бед все слабое, беспомощное, юное.
В полях, под снегом и дождем,
Мой милый друг,
Мой верный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.
А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
