открытое пространство и одолели, одолели вдвойне: во-первых, посадили в тюрьму как убийцу, во-вторых, лишили внутренней опоры, необходимой, чтобы твердо пойти на смерть.
Стремясь вернуть себе эту минуту душевного подъема, он пытался возобновить разговор с Максом, но Максу было некогда, он готовился к своей защитительной речи, чтобы спасти его, Биггера, жизнь. А Биггеру хотелось самому спасти свою жизнь. Но он знал, что при первой попытке выразить свои чувства в словах язык перестанет повиноваться ему. Много раз, оставшись один после ухода Макса, он возвращался к мучительной мысли о том, что должны же быть где-то слова, одинаково понятные и ему и другим, слова, которые заронили бы в других искру бушевавшего в нем огня...
Он теперь смотрел на мир и на окружавших людей двойным взглядом: видел смерть, образ электрического стула, на котором он сидит, прикрученный ремнями, и ждет, когда проникнет в его тело смертельный ток; и в то же время, прозревая жизнь, видел себя затерявшимся в несметной людской толпе, растворившимся в потоке чужих жизней, чтобы возродиться обновленным, забывшим страх. Но покуда только картина смерти была реальной; только неослабная ненависть ясно читалась на белых лицах; только мрак тюремной камеры, долгие часы одиночества, холодные стальные прутья оставались и не исчезали.
Неужели в своем стремлении поверить в новый образ мира он свалял дурака и безрассудно нагромоздил ужас на ужас? Разве старое чувство ненависти не защищало его лучше, чем эта мучительная неуверенность? Может быть, призрачная надежда обманула его? На скольких же фронтах может одновременно биться человек? Может ли он вести борьбу не только вне, но и внутри себя? Он чувствовал, что нельзя бороться за свою жизнь, не победив прежде в другой, внутренней борьбе.
Приходили к нему мать, Вера и Бэдди, и он опять лгал им, говорил, что молился, что примирился с миром и с людьми. Но эта ложь только усилила в нем стыд за себя и ненависть к ним, ему было больно, потому что он и в самом деле жаждал той уверенности, которой проникнуты были речи и молитвы матери, но не мог обрести ее на условиях, казавшихся ему единственными и непременными. После их ухода он просил Макса больше не допускать их к нему.
За несколько минут до начала суда в его камеру вошел сторож и дал ему газету.
- Твой адвокат прислал, - сказал сторож выходя.
Он развернул 'Трибюн', и сразу ему в глаза бросился заголовок: ПРОЦЕСС НЕГРА-УБИЙЦЫ ПОД ОХРАНОЙ ВОЙСК. Войск? Он наклонился вперед и прочитал: НАСИЛЬНИКА ЗАЩИЩАЮТ ОТ СТИХИЙНОЙ РАСПРАВЫ. Он пробежал весь столбец:
'Как передавали сегодня утром из Спрингфилда, столицы штата, губернатор Х.М.О'Дорси, опасаясь стихийных проявлений чувств толпы, распорядился вызвать два полка Национальной гвардии Иллинойса для поддержания общественного порядка во время процесса негра Биггера Томаса, насильника и убийцы'.
Перед его глазами мелькали фразы: 'всеобщее негодование растет', 'общественное мнение требует смертной казни', 'опасаются беспорядков в негритянских кварталах', 'напряженная атмосфера в городе'.
Биггер вздохнул и устремил глаза в пространство. Гот его слегка открылся, и он медленно покачал головой. Как глупо было прислушиваться к словам Макса о спасении его жизни! Обманчивая надежда только усугубила весь ужас близкого конца. Разве он не знал, что голос ненависти звучал еще задолго до того, как он родился, и будет звучать, когда он давно уже будет мертв?
Он снова стал читать, выхватывая отдельные фразы: 'чернокожий убийца отлично понимает, что ему грозит электрический стул', 'большую часть времени проводит за чтением газетных отчетов о своем преступлении и за роскошными трапезами, которые обеспечивает ему щедрость его коммунистических друзей', 'убийца замкнут и неразговорчив', 'мэр превозносит отвагу полицейских', 'против убийцы собрано огромное количество неопровержимых улик'.
Дальше говорилось:
'По поводу умственных способностей негра д-р Кальвин Г.Робинсон, штатный эксперт-психиатр департамента полиции, заявил следующее: 'Томас, несомненно, гораздо более хитер и сообразителен, чем кажется. Его попытка переложить ответственность за убийство и шантажное письмо на коммунистов, а также упорство, с которым он отрицает факт изнасилования белой девушки, заставляют предполагать другие, еще не раскрытые преступления'.
Университетские авторитеты по вопросам психологии указывают, что мужчинам-неграм свойственно повышенное половое влечение к женщинам с белой кожей. 'Для них, - сказал нам сегодня один профессор, не пожелавший, чтобы его имя упоминалось в связи с процессом, - белые женщины привлекательнее, чем женщины их расы. Зачастую они просто не в силах совладать с собой'.
Говорят, что Борис А.Макс, коммунист-адвокат, защищающий негра, будет отрицать виновность своего клиента и настаивать на длительном процессе с участием присяжных, надеясь таким путем легче добиться смягчения приговора'.
Биггер бросил газету, вытянулся на койке и закрыл глаза. Все то же, опять все то же. Не стоит и читать.
- Биггер!
У решетки стоял Макс. Сторож отомкнул дверь, и Макс вошел.
- Ну, Биггер, как вы себя чувствуете?
- Да ничего, мистер Макс, - пробормотал он.
- Суд сейчас начинается.
Биггер встал и безучастно огляделся по сторонам.
- Вы готовы?
- Да, - Биггер вздохнул. - Да, я готов.
- Биггер, голубчик. Не надо нервничать. Возьмите себя в руки.
- Я буду сидеть близко от вас?
- Ну конечно. За одним столом. Я буду там все время, с начала до конца. Вам нечего бояться.
Сторож вывел его из камеры. По всей длине коридора шпалерами выстроились полисмены. Было тихо. Его поставили между двумя полисменами и приковали его руки к их рукам. Из-за стальных решеток смотрели на него белые и черные лица. Почти не сгибая колен, он зашагал между двумя полисменами; шесть полисменов шли впереди, а сзади слышен был топот еще многих ног. Они вошли в лифт, который спустил их в подвальный этаж. Потом они долго шли длинным и узким подземным туннелем, их шаги гулко отдавались в тишине. Они вошли в другой лифт, поднялись наверх и вступили в широкий коридор, битком набитый полицией и возбужденными зрителями. Они прошли мимо окна, и перед Биггером мелькнуло море голов, черневшее за сомкнутыми рядами одетых в хаки солдат. Вот они, войска и толпа, о которых говорилось в газете.
Его привели в небольшую комнату. Макс стоял у стола. Наручники сняли, и Биггер опустился на стул; по бокам встали полисмены. Макс ласково положил правую руку на колено Биггеру.
- Осталось несколько минут, - сказал Макс.
- Да, - сказал Биггер. Его глаза были полузакрыты, голова слегка наклонена набок, и взгляд устремлен в какую-то точку позади Макса.
- Ну так, - сказал Макс. - Поправьте галстук, Биггер.
Биггер рассеянно подтянул узел галстука.
- Вот что, вам, может быть, придется сказать два-три слова...
- Там? На суде?
- Да, но я...
Глаза Биггера стали круглыми от страха.
- Нет!
- Голубчик мой, так надо...
- Не буду ничего говорить!
- Я хочу спасти вам жизнь, Биггер...
Нервы Биггера сдали, он заговорил прерывающимся, почти истерическим голосом:
- Меня _убьют_! Вы сами знаете, все равно меня убьют...
- Биггер, вы _должны_ будете сказать. Погодите, выслушайте меня...
- А нельзя так устроить, чтоб мне не надо было говорить?
- Всего два слова. Когда судья спросит вас, признаете ли вы себя виновным, вы скажете: да, признаю.
- Мне придется встать?
