думалось ей, она отделалась навсегда. Она думала, что нежность и теплота навсегда ушли в прошлое, она думала, что ничего не значит, если она поет теперь: 'Он - лилия долины, он - утренняя звезда...' Она пела это в те дни, когда не надеялась ни на что в мире, когда холодная белая глыба толкнула ее в объятия Иисуса. Она думала, что Сэг и Джонни-Бой заставили ее забыть о нем, сосредоточить все свои надежды на борьбе за свободу черных. Все эти годы она верила и работала вместе с ними, и благодать их новой, грозной веры вливала в нее новую силу. Эта благодать была на ней, когда она позволила шерифу сбить себя с ног, эта благодать была на ней, когда она опять поднялась на ноги и стала перед шерифом. Но она сама себя обманула: душа ее жаждала подвига, и гордость толкнула ее на подвиг, который был ей не по силам. То, что она назвала имена товарищей Джонни-Боя, было только преддверием беспросветного ужаса. Она стояла, глядя в землю, и старалась заглушить в себе голос долга. Она была в трясине между двумя мирами, ни жива ни мертва, лишенная благодатной силы и нового и старого мира. Чем яснее она сознавала это, тем сильнее что-то нарастало в ней и стремилось к освобождению, тем сильней она жаждала увидеть новую звезду, новую надежду на беспросветном небе своей жизни, новую грозную веру, которая дала бы ей силы жить и действовать. Бесшумно и тревожно она ходила по кухне, чувствуя себя беззащитной перед мраком, перед дождем, перед внешним миром и замирая от стыда, когда мысль о любви Евы проносилась в ее сознании. Она подняла свои натруженные руки и разглядывала скрюченные пальцы.
Господи, что же я могу сделать? Она могла перейти речку вброд и обогнать Букера. А потом? Как ей увидеть Джонни-Боя или Букера? И в ее ушах зазвучал угрожающий голос шерифа: 'Готовь простыню, живым ему не быть!' Простыня! Да, да, простыня! Все ее существо обратилось в волю: все долгие годы ее жизни сосредоточились, слились в стремлении к одной цели. Возьму простыню и пойду! Сделаю, как он сказал. Господи боже, пойду с простыней за телом моего сына! А потом что? Она выпрямилась и сурово улыбнулась; она поняла сердцем, для чего прожила всю жизнь; вся она готова была вылиться в одном, последнем действии. Я знаю! Я знаю! Она вспомнила, что револьвер Джонни-Боя лежит в комоде. Спрячу револьвер под простыней и пойду за телом Джонни-Боя... На цыпочках она прошла к себе в комнату, выдвинула ящик и достала простыню. Ева спала: в темноте слышалось ее ровное дыхание. Она пошарила в ящике и нашла револьвер. Завернула его в простыню и спрятала под фартук. Потом она подкралась к постели и долго смотрела на Еву. А может быть, так даже лучше. Это должно было когда-нибудь случиться... Здесь, на Юге, ей нельзя было жить вместе с Джонни... И я не могла сказать ей про Букера. Скоро все кончится, и она никогда не узнает. Никогда не перестанет мне верить. Она затаила дыхание, когда солома в матрасе сухо зашуршала; потом все снова затихло, и она спокойно вздохнула. На цыпочках она вышла из комнаты, прошла по коридору и остановилась на крыльце. За пеленой дождя в небе скользил желтый луч прожектора. Она сошла на грязную дорогу, поднялась по косогору, остановилась и оглянулась на дом. В ее окне горела лампа, и желтый луч, вспыхивавший каждую секунду, казалось, питал ее светом. Она повернулась и зашагала через поля, крепко прижимая к себе простыню и револьвер и думая: 'Бедная Ева... Бедная девочка... Она крепко спит'.
6
Почти все время она шла, полузакрыв глаза, крепко сжав губы, подставив грудь ветру и косому дождю, и тяжелый холодный револьвер под простыней оттягивал ей руку. Она промокла насквозь; казалось, что ноги ее сами ступали в каждую лужу между рядами кукурузных стеблей.
Она подошла к берегу речки и остановилась, соображая, в каком месте всего мельче. Вынув простыню из-под фартука, она обернула ею револьвер так, чтобы палец был на спуске. Перейду здесь, подумала она. Сначала она не почувствовала воды; ноги у нее уже промокли. Но, войдя по колено в воду, она ощутила холод; и вздрогнула, когда вода дошла ей до пояса. Господи, как глубоко! Миновав середину, она поняла, что опасности больше нет. Она вышла из воды, вскарабкалась на высокий, заросший травою берег, свернула в сторону и увидела, что впереди горят фары машин. Да, они все еще здесь! Она торопливо шла вперед, опустив голову. Успела я его обогнать или нет? Дай-то господи! Белое лицо Букера как живое всплыло на мгновенье перед ее глазами, но усилием воли она прогнала его. Теперь она была среди машин. Откуда-то послышались грубые мужские голоса.
- Эй, ты!
Она остановилась, крепко стиснув простыню. Двое белых с обрезами подошли к ней.
- Какого черта ты здесь делаешь?
Она не ответила.
- Ты слышишь, что с тобой говорят?
- Я пришла за моим сыном, - сказала она смиренно.
- За своим сыном?
- Да, сэр.
- А что твоему сыну здесь понадобилось?
- Шериф его взял.
- Ах, чтоб тебя! Джим, ведь это того негра мамаша.
- Что у тебя тут? - спросил один.
- Простыня.
- Простыня?
- Да, сэр.
- Зачем?
- Шериф сказал, чтоб я принесла простыню завернуть его тело.
- Ну-ну...
- Вот так штука.
Белые переглянулись.
- Да, эти негры любят друг друга.
- Что верно, то верно.
- Отведите меня к шерифу, - попросила она.
- Ты это что, командовать вздумала?
- Нет, сэр.
- Сведем тебя, когда надо будет.
- Да, сэр.
- Так ты пришла за его телом?
- Да, сэр.
- Ну так он еще жив.
- Они убьют его, - сказала она.
- Если скажет, то не убьют.
- Он не скажет.
- Почем ты знаешь?
- Не скажет.
- Мы уж знаем, как развязать негру язык.
- Только не ему.
- А ты высокого мнения о своем красном негре!
- Он мой сын.
- Что ж ты его не научила уму-разуму?
- Он мой сын, - повторила она.
- Послушай, тетушка, у тебя вон уж волос седой. Неужто ты веришь, что негры могут устроить революцию?
- Черная республика, - ухмыльнулся другой.
- Отведите меня к шерифу, - просила она.
- Ведь ты его мать, - сказал первый. - Заставь его сказать, кто его товарищи.
- Он не скажет.
- Хочешь, чтоб он остался жив?
Она не ответила.
- Что ж, сведем ее к Брэдли.
Они ухватили ее под руки, и она крепко вцепилась в простыню; они повели ее в лес, где толпились люди. Все для нее было просто: Букер ничего не скажет, для того она и пришла с револьвером, чтобы об
