Часто попадались горные ручьи, через которые приходилось брести по колено в ледяной воде. Ничего не поделаешь - брели.
Взбирались на уступы, как по лестнице, по ступенькам, с трудом умещая ногу на выступе.
От многочасового напряжения дрожали, болели ноги.
Люди выбивались из сил.
Еще хуже, чем людям, доставалось вьючным животным. Мулы, привыкшие к горным тропкам, брали подъем с разбегу: один, другой прыжок - и отдых.
Казачьи же степные лошади не были приспособлены к горам и, кроме того, подбились, подковы поотрывались, копыта обломались. Они никак не могли взобраться - скользили, спотыкались, падали. Казакам, сопровождавшим вьюки, надо было следить не только за своим шагом, но и за каждым шагом коня. Где прозевали, не доглядели, там лошадь со всем добром летела вниз, в пропасть.
То тут, то там раздавался всполошный крик. С грохотом сыпались вниз камни, люди в ужасе оборачивались, но все было кончено: одной вьючной лошадью стало меньше, и меньше запасы сухарей или патронов.
Уже шли, перемогаясь, проклиная все на свете, шесть часов. Близился полдень, а не только не прошли шестнадцати верст, но даже не добрались до вершины хребта.
На Росштоке оказалось снегу больше, нежели на Сен-Готарде. Тут, на высоте, лежал рыхлый снег. Внизу ноги вязли в глине, а здесь - в снегу.
Сильнее пробирал холодный ветер. Коченели руки, застывали ноги. Зуб не попадал на зуб.
Тучи теперь ходили где-то под ногами. Слышался рокот грома. Эхо зловеще катило его по ущельям. Голубоватые вспышки молний сверкали внизу.
– Свят, свят, свят! - крестились солдаты.
– Ишь, как мы - выше облака ходячего идем!
1-е капральство 1-й роты апшеронцев только взобралось на небольшую площадку. Остановились на минутку перевести дух, тем более что впереди на тропинке легла и не хотела подыматься лошадь, везшая горную пушку. Внизу слева блестела полоса Люцернского озера. Солдаты стояли, посиневшие от холода, в мокрых мундирах. Повесили носы, ругались:
– Нелегкая занесла!
– Куда ворон костей не заносил!
– Старик наш выжил из ума. Бог весть куда завел!
– Тише, ребята! - замахал майор Лосев: он увидал, что к ним снизу незаметно подошел сам фельдмаршал.
Суворов все время был на виду у солдат: он или ехал верхом, или шел, как все, пешком.
Впереди него, ощупывая альпенштоком дорогу, предупреждая каждый шаг Суворова, шел коренастый старик Антонио Гамма. Сзади за Суворовым, готовый в любую минуту поддержать барина, помочь ему, шел ловкий казак Ванюшка. За Ванюшкой - Аркадий Суворов и двое рыхлых, разбитых в походе, охающих и стонущих: статский советник Фукс и главный камердинер Прошка.
Суворов слышал, что о нем говорили его витязи. Он и сам видел, куда завел их. Ему самому было трудно, тяжело, но показать виду - нельзя.
Он улыбнулся и весело сказал, обращаясь к Лосеву:
– Помилуй бог, как они меня хвалят!
И, взглянув на осунувшиеся, усталые лица своих чудо-богатырей, Суворов вдруг затянул любимую песенку:
Что девушке сделалось,
Что красной доспелось?…
Он так задорно, ухарски спел это, что все, даже угрюмый, вечно насупленный Воронов, расхохотались.
– Не слушайте, батюшка, это молодежь. Неженки…
– Нет, ваше сиятельство, это старики раскудахтались…
– Ничего, ребятушки, так меня и в Туретчине бывало похваливали.
– Дойдем!
– Одолеем!
– Я ж говорил: русский солдат пройдет и там, где не пройдет олень!
К ночи все окончательно выбились из сил. Где кто стоял, там и повалились, - прилегли, присели. Устраивались как могли на отдых, на ночь.
Одежда была мокрехонька, обсушиться нечем, топлива нет. В одних мундирах, без зимнего, прикрыться нечем на холодном, пронизывающем ветру.
Сидели, лежали. Дрожали от стужи. У кого остались сухари, грызли. Шарили по карманам, собирали остатки табачку, курили.
Даже кому посчастливилось, кто нашел местечко поукромнее-притулился в какой-либо щели и мог бы подремать, не имел возможности отдохнуть: леденящий ветер пробирал насквозь. Человек просыпался ежесекундно, а дрема, усталость опять валили с ног. Не сон, а мученье.
1-й роте апшеронцев повезло: она разместилась на довольно большой площадке.
Зыбин с несколькими молодыми солдатами увидал в стороне полуразрушенную пастушью избушку. Как ни тяжело было лезть еще куда-то, а все-таки полезли. Разломали избушку, приволокли дровец.
Солдаты и офицеры жались к костру. Сушились, чинили обувь. За сегодняшний день она пришла в полную негодность: на острых камнях изрезалась, в вязкой, разжижевшей глине, в горных речках и рыхлом снеге располоскалась. У многих на ногах остались только штиблеты. Так получилось у майора Лосева. К ночи подошвы у сапог отстали. Лосев шел босиком. Потом догадался: обкорнал ножом полы своего мундира и этими суконками обернул ноги. Когда стали на отдых, унтер-офицер Воронов сказал:
– Дайте, ваше высокоблагородие, я вам сапоги кожей подобью.
– Откуда у тебя кожа? - удивился майор.
– Убил француза, снял ранец, вот и кожа.
И теперь Лосев сидел на барабане, протянув к огню босые расцарапанные ноги.
Башилов, сидевший у костра по-турецки, поджав ноги, огорченно сказал:
– Эх, подметки изорвались совсем, а починить нечем…
– На том свете тебя и без подметок признают, - пошутил никогда не унывавший Зыбин.
Многие пекли лепешки из муки, полученной в Альторфе. Кое у кого завалялась в мешке картофелина, пекли ее. В водоносных флягах кипятили воду, размачивали в ней сухари.
Огнев пек лепешку.
– Спереть ружья! Осмотреть патроны! Ввернуть новые кремни! - раздался знакомый зычный голос.
И в свете костра показался сам Михаило Андреич Милорадович.
–А у вас знатно, первая рота! Молодцы!-похвалил он, подходя к костру. - Что вы тут жарите?
– Лепешки, ваше сиятельство. Вот извольте отведать, - протянул ему Огнев. Милорадович охотно взял лепешку. Съел.
– Да это вкуснее пирога!
– Извольте еще!
– Нет, благодарствую! Ешь сам! Значит, наши все? Впереди никого?
– Впереди егеря, - ответил Лосев. - А как вы устроились, ваше сиятельство? Дрова есть?
– Я со вторым батальоном. Нас тоже бог миловал - пещеру нашли. И хворост есть. Отдыхайте, ребята!
И генерал Милорадович ушел назад.
Через несколько минут снизу, из кромешной тьмы, раздался голос:
– Котора рота?
– Первая.
– Ундер-офицер Огнев где?
– Я тут!
К костру подошел денщик Милорадовича Степан.
– Вот возьми. Генерал прислал тебе сырку. Извини, что немного: все, что имел барин, разделил пополам. Больше нетути. Наш вьюк отставши…
– Спасибо. Мне ничего не надо. Умру с голоду, а не возьму! - горячо сказал Огнев.
– Степан, погоди! - крикнул Зыбин, Он нагнулся к своему сухарному мешку, вынул оттуда сухарь.
– На, передай его превосходительству. У меня еще есть.
– И от меня!
– Погоди, братец, и я! - зашумели мушкатеры. Солдаты развязывали свои мешки, совали денщику Милорадовича сухари.
Огнев протянул что-то, завернутое в тряпицу:
– А вот от меня снеси сухого бульону: французский офицер бежал, бросил ранец. Я в ранце нашел. Скипятишь в фляге, наш батюшка Михаило Андреич горяченького поужинает!
– Ребятки, спасибо! Довольно, спасибо! - отвечал растроганный Степан, засовывая сухари во все карманы.
И, нагруженный, он осторожно двинулся назад.
– Гляди, не оступись! - крякнул ему вдогонку майор Лосев.-Посветите ему головней!
IX
Войска Суворова два дня переваливали через Росшток. Авангард Багратиона спустился в Муттенскую долину к вечеру того же дня, а хвост колонны - только к вечеру 17 сентября. Вьюки же тянулись еще два дня.
