поразило Воронова: командир полка, помещик, дворянин, а держится как ровня.
'Чудак!'-подумал Воронов.
Но вот полковник махнул барабанщику рукой. Застучал барабан.
Полк стал в ружье.
– Ребята, скидывай башмаки и мундиры - пойдем вброд! - сказал Суворов.
Мушкатеры стали быстро раздеваться. Полковник ходил вдоль рядов.
– Ишь, какие у тебя портянки грязные. Почему не выстираешь? - журил он молодого мушкатера.
Парень стоял красный от стыда, поджимал ноги, не зная, куда девать их.
– Ноги сейчас отмоешь, а как придем в лагерь - выстирать портянки!
– А у тебя почему пятки стерты? Должно, в сапогах спишь? Ленишься сбросить? - накинулся он на другого.
– Что, брат Ворон, тяжело у нас ученье? - спросил Суворов, подходя к Воронову,
– Никак нет! - бойко ответил Воронов.
Он был удивлен и обрадован, чти полковник до сих пор помнит его.
– Тяжело в ученье - легко в походе! - сказал Суворов, проходя.
– Патронную сумку привяжи к шее! Вот так. Береги патрон. Замочишь, помилуй бог! - учил он кого-то в соседнем капральстве.
Наконец все были готовы. Полковник сел на своего жеребца.
– За мной, ребятушки! - сказал Суворов и стал спускаться с берега.
Солдаты, подняв над головами ружья, входили в реку. Поеживались от холодной воды, перекидывались словами.
– Ого-го!… Студеная…
– Под этим бережком ключи.
– Гляди, Гришка, натруску свою не замочи, - шутил кто-то.
– Вот бы с бреденьком походить…
– Полу макаешь, держи выше!
– Коли глубоко, снесет: горазд быстрая.
– Тут мелко не будет. Кабы мелко, она сейчас бы объявилась, а то гляди…
Вот уже вода - выше пояса. Правые руки солдат стараются вцепиться в соседскую рубашку, а в левых высоко качаются ружья. Все сразу стали однорукими. Над рекой видны только треуголки, сумки, ружья.
Белые, незагорелые руки покачивались, точно плыли в воздухе, медленно подавались вперед.
– Вот так глубоко!
– Ротный наш, Михаило Илларионыч, поплыл.
– Гляди, чтоб и тебе не пришлось!
– Чего тянешь? Не тяни зря!
– Держись!
Небольшой мушкатер, шедший рядом с Вороновым, вдруг по уши нырнул в воду. Воронов схватил его за руку.
– Не сдерзался, дяденька, - виновато прошепелявил он,-в ямину попал!
Стало мельче. Передние уже выбирались на берег. Проворно одевались командир полка сам делал все быстро и того же требовал от солдат.
Из-за дальнего болотца показалось солнце,
– Станови-ись!
Все стали по местам. После бессонной ночи холодное купанье приятно освежало, бодрило. Но у многих посинели от холода губы, людей пробирала легкая дрожь.
– Ребята, видите - монастырь? - указал Суворов на белевшие стены. До них было не более ружейного выстрела. - А ну-ка, погреемся! Взять штурмом монастырь! На стены! Ура!
Мушкатеры охотно побежали на штурм. Подбежав к монастырю, они, затарахтев ружьями, полезли на его высокие стены. Передние солдаты подставляли спины, задние шеренги полезли наверх, подсаживая друг друга.
В монастыре поднялся переполох. Сонная братия, нечесаная и немытая, показывалась из окон и дверей. Сам игумен, здоровенный мужик, выскочил на крыльцо в одних портах.
– Что творите? Чего беснуетесь? Куда вы прете, оглашенные? - кричал он пропитым басом.
В воротах показался буланый жеребец Суворова.
– Не шумите, отче преподобный! Это экзерциция,- спокойно сказал Суворов, подъезжая к выстраивающимся ротам.
– У добрых людей экзерциция - в поле, а у вас - во святей обители! Ровно басурманы. Я жаловаться в Синод буду! - выходил из себя игумен.
– Смирно! - крикнул полковник Суворов, не обращая внимания на игумена. - Хорошо взяли крепость. Молодцы, ребята!
– Рады стараться! - грохнуло в ответ.
И суздальцы с барабанным боем и песнями пошли из завоеванного монастыря.
IV
Уже шестой день под Красным Селом стояли лагерем три дивизии.
Императрица Екатерина II приказала вступить 15 июня 1765 года в лагерь при Красном Селе войскам генерал-фельдмаршала Бутурлина,
2-й дивизии Голицына и 3-й Финляндской дивизии Панина. Тридцать тысяч человек конницы и пехоты лейб-гвардии и полевых полков расположились в палатках у Красного Села.
В первые дни войска занимались ружейной экзерцицией и усердно готовились не столько к бою, сколько к высочайшему смотру: чистились сами, чистили оружие, белили амуницию.
В полках все начальство, начиная от полковника и кончая капралом, ходило злое-презлое: каждый хотел, чтобы его часть была лучше других. Значит, надо было не жалеть солдату палок, а здесь, вблизи от императрицыной ставки, нельзя было не только ударить, но даже всласть изругать солдата - в писаном уставе не сказано было обучать побоями. Капралы ругались вполголоса, втихомолку тыкали солдату куда-нибудь в бок, под девятое ребро, кулаком. В зубы ударить не годилось-еще невзначай понаставишь к смотру фонарей.
Только в одном Суздальском полку все шло по-обычному: полковник Суворов не терпел никаких зуботычин, считал, что солдат надо учить словом, а наказывал в крайнем случае, за большую провинность.
20 июня отдали приказ при пароле: бригадира Измайлова назначить командиром легкого корпуса. Корпус должен был прикрывать фронт и левое крыло царицыной армии от 'врага' - дивизии Панина.
Легкий корпус сформировали из войск 2-й дивизии. Конница Санкт-Петербургский карабинерный полк, казаки и четыре эскадрона грузинских гусар. Пехота - один батальон мушкатеров и две ротыгренадер Суздальского пехотного полка под начальством полковника Суворова.
Суздальцев императрица выбрала из всех других армейских полков потому, что об их полковнике Александре Суворове шла молва, будто он по-особому обучил свой полк.
'Противник' - дивизия Панина - занял позицию на возвышенностях перед рекой Пудость. Панин построил три моста через реку, впереди линий пехоты, на холмах, поставил пушки с прикрытием и стоял, ожидая нападения сил императрицы.
21 июня, в пять часов пополудни, Екатерина II выехала из лагеря. Впереди, в полуверсте, шел авангард - двести гусар и пятьсот казаков. Полк Конной гвардии прикрывал ее справа. Екатерина II обходила правое крыло Панина.
Полковник Суворов со своими суздальцами стоял у деревни Техвиной. Бригадир Измайлов приказал не отходить от нее.
Был жаркий день. Парило. Солдаты, еще с вечера завитые и напудренные, одетые в тесные мундиры, изнывали от жары. По щекам текла бурая жижа из свечного сала, муки и пыли. Сам полковник чувствовал себя тоже неважно: с непривычки давил застегнутый на все пуговицы камзол, мешала треуголка. А главное, у него не хватало терпения пережидать все эти обычные эволюции, которые нужно было по правилам линейной тактики проделывать атакующим войскам.
Панин, заняв крепкую позицию, будет стоять неподвижно на одном месте, а войска императрицы начнут перестреливаться с ними.
Это была раз навсегда узаконенная тактика всех положений. До чего это было скучно, плацпарадно и, прежде всего, неверно.
Суворов видел: Панин, строго придерживаясь линейного построения, растянул свои войска двумя тонкими линиями, стараясь охватить побольше важных пунктов местности. Но зачем обязательно обходить с флангов, когда можно, построив войска в несколько рядов, в колонну, броситься в любом месте на тонкую панинскую цепочку и без труда прорвать ее?
А вместо этого нарядные желто-красные грузинские гусары императрицы и бородатые казаки вяло перестреливались с панинскими ведетами [23] медленно теснили их. Ведеты постепенно отступали к своим главным силам.
Вместо жаркого короткого сабельного удара, мгновенно решающего все, получалась жалкая, никчемушная стычка. Нет, положительно не хватало сил терпеть.
Против него, на холмах, стоят панинские пушки. Первое дело - надо захватить их, и все тут! Он поступит не по прусскому образцу, а по своему разумению! Не будет понапрасну тратить время и пули: в штыки их!
– Ведь это - что? Бой? Так чего ж тут, в самом деле, возиться? обернулся он к молодому, двадцатилетнему командиру 1-й роты Михаилу Кутузову, стоявшему рядом. - Беги, Мишенька, к гренадерам, пусть они из-за кустов откроют огонь по холмам.- А сам повел батальон в лощину.
На лугу Суворов остановил батальон и объяснил солдатам, что он хочет делать. Во всей русской армии, по примеру пруссаков, только офицеры знали о
