Местечко еще спало. На улицах не было ни души. Шаги Столыпина гулко отдавались на мостовой.
Столыпин подходил к двухэтажному дому графини Потоцкой.
Графиня Потоцкая, статс-дама российского двора, уступила фельдмаршалу первый этаж, а сама со взрослой дочерью помещалась во втором.
Суворов подружился с Потоцкими. Он часто ходил к графине посидеть и поговорить. Потоцкие навещали Александра Васильевича.
Молодые офицеры из штаба Суворова засматривались на хорошенькую дочь графини, перешептывались с графиниными горничными.
Подходя к дому, Столыпин по привычке обдернул мундир, осмотрелся, все ли в порядке.
Второй этаж был еще темен. В раскрытых окнах чуть шевелились под легким ветерком, белели шелковые занавески.
Лишь в одном окне первого этажа - в камердинерской Суворова - светился огонек.
У высокого крыльца стоял, отбиваясь от назойливых комаров, часовой.
Столыпин поднялся по ступенькам, прошел переднюю, где, растянувшись на скамейке, храпел вестовой, и вошел в следующую комнату. В ней спали Прошка, повар и фельдшер Наум.
Столыпин не без труда растолкал главного камердинера, который упорно не желал пробуждаться.
Александр Васильевич приказал поднять его пораньше.
Прошка, зевая и чертыхаясь, сел. Ткнул кулаком в бок Мишку-повара:
– Вставай, увалень!
И поплелся будить 'самого'.
Через секунду из спальни донесся приятный басок фельдмаршала.
Суворов проснулся бодрый, живой, веселый. Он все дни пребывал в отменном настроении. Еще бы - наступил сезон его удовольствий: ученья в поле, лагери, беспрестанное движение и множество разнообразных дел. Покоя и безделья не выносила его кипучая натура.
Прошка и вестовой понесли в спальню два ведра воды и громадный таз. Начинался день, начинались обязательные, неоднократные обливания водой.
А повар пошел кипятить в печке чай. Как все старики, Суворов любил, чтобы еда и чай были горячими. Потому повар кипятил чай тут же, при нем, в спальне.
Суворов вытирался, отдавая приказания повару, что сготовить к обеду.
– На закуску - редька… Бишбармак [42]. Пельмени. Духовая говядина. Каша рисовая. И щука с голубым пером… А мальчик пришел? - спросил он ('мальчиком' он звал Столыпина).
– Давно. Ждет.
– Позови.
Столыпин вошел, поздоровался.
– Здравствуй, братец! Кликни ко мне господина Дьякова!
Столыпин отправил ординарца за полковником Дьяковым, который был начальником провиантской конторы при армии.
Сонный предстал перед фельдмаршалом полковник - в такую рань вставать не привык.
– Николай Александрович, все запасные магазейны были б полны! И все исправно. Ежели провианта недостанет, на первом суку тебя, ваше высокоблагородие, повешу! Ты, мой друг, меня знаешь: я тебя люблю и слово сдержу. Ступай!
Полковник Дьяков пулей вылетел из спальни - куда и сон девался.
Все знали - фельдмаршал шутит только во время отдыха, за обедом, а в рабочие часы - шутки в сторону.
– Мальчик, садись, чайку попьем! - крикнул он Столыпина.
Пили чай с медом и сухарями.
Напившись, Суворов усадил адъютанта за стол к окну, которое выходило в большой графский сад.
– Прочти-ка, что вчера записали из 'словесного поучения'.
– 'Береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию…'
– Прибавь: 'как негде взять'.
– 'Стреляй редко, да метко. Штыком коли крепко. Пуля обмишулится, штык не обмишулится. Пуля - дура, штык - молодец. Береги пулю в дуле; трое наскочат: первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун; это не редко, а заряжать некогда. В атаке не задерживай…'
– Так. А дальше, на той синей бумажке, что у нас?
Столыпин прочел:
– 'Фитиль на картечь; бросься на картечь: летит сверх головы. Пушки твои, люди твои; вали на месте, гони, коли, остальным давай пощаду. Они такие же люди: грех напрасно убить'.
– Все?
– Все, ваше сиятельство.
– Теперь пиши.
И Суворов, бегая из угла в угол, стал диктовать:
– Три воинские искусства: первое - глазомер, второе - быстрота, третье - натиск…
…Уже давно взошло солнце, давно погасили свечу - она была не нужна. Наступило утро. Из сада, из неосвещенных солнцем уголков, тянуло сыростью, но в этой непроницаемой дымке, которой уже было подернуто небо, чувствовалось, что день встает жаркий, душный.
Суворов диктовал:
– 'Субординация, экзерциция, дисциплина, чистота, опрятность, здоровье, бодрость, смелость, храбрость, победа и слава'. Ну вот. Вчерне готово. Завтра перепишем, и можно посылать в полки. А теперь пора обедать. Что, Киселев приехал?
– Так точно.
– Ступай позови его к обеду!
Столыпин с удовлетворением пошел звать генерала Киселева - он оказался прав: генерал-поручику было кстати не сразу являться к фельдмаршалу.
III
В приемной фельдмаршала собрались все приглашенные к обеду.
Суворов вышел из спальни (она служила ему и кабинетом) чисто выбритый, надушенный, свежий. Волосы после купанья еще сохраняли влагу. Фельдмаршал был во всем белом. Только на кителе обшлага, лацканы и воротник - зеленые. На груди висел один Андреевский орден.
Суворов стал здороваться с теми, кого сегодня видал впервые.
– Здравствуй, друг мой Дмитрий Иванович, - приветливо встретил он генерал-поручика Киселева. - Сядешь возле меня. Поговорим.
Это обыкновение фельдмаршала отчитывать потихоньку знали все. Ежели Суворов бывал недоволен полком, он никогда не бранил его тут же, на плацу или в поле, а потом, наедине, хорошенько пробирал командиров.
– Господа, прошу немножко повременить: Мандрыка пошел наверх пригласить к столу графинюшку, - обернулся ко всем Суворов.
Немного погодя в приемную вошла в сопровождении суворовского генерал-адъютанта Мандрыки сорокалетняя, еще красивая графиня Потоцкая.
Суворов кинулся к ней навстречу. Галантно поцеловал руку.
– Доброе утро, ваше сиятельство. Милости просим откушать нашего солдатского хлеба-соли…
– Спасибо, Александр Васильевич, но я ведь только что встала, улыбнулась графиня, кокетливо окидывая всех своими большими карими глазами. - Мне обедать еще рано…
– А мы кофейком вас попотчуем. Оживите, украсьте наше общество. А то все мужики. Смотреть тошно. Прошу вас!
Суворов повел графиню в зал, где был накрыт стол и где уже похаживал румяный от выпитой водки, но ничуть не повеселевший камердинер Прошка. Он покрикивал на двух вестовых, отряженных подавать к столу.
Суворов никогда не сидел за столом на хозяйском месте. Он садился сбоку, на уголку, по правую сторону стола. И теперь хозяйское место фельдмаршал приготовил графине.
Подойдя к столу, Суворов громко и внятно прочел молитву
Очи всех на тя, господи, уповают…
Кончив, он улыбнулся и будто бы сурово изрек:
– Кто не сказал 'аминь', тому водки не будет!
В кабинете он был серьезен - не улыбнется, не пошутит, а за обедом любил смеяться, проказничать.
– Я не сказала 'аминь', - отвечала, усаживаясь графиня.
– Ваше счастье, что вы не пьете, а то сейчас бы заставил выпить водочки…
Всем мужчинам налили водки. Выпили. Суворов закусывал своей любимой редькой и усиленно угощал сидевшего рядом генерала Киселева.
– Простите, графинюшка, мы по-солдатски, редькой… Как про нее в поговорке сказано: 'шут в луже, борода наруже'… Мы в вашу сторону дышать не станем!
– Кушайте, пожалуйста! Я сама очень люблю редьку.
Вестовые стали по чинам обносить гостей.
Суворов любил все горячее. Для него готовили в отдельных горшочках и так подавали на стол. Он ел с аппетитом и рассказывал будто бы одному Киселеву, как в прошлое воскресенье вручали орден Анны командиру егерского батальона подполковнику Шмелькову. Подполковник с виду суров, брови
