разговоров и хожденья нарастал, от вареной курицы, которую несли из буфета, запахло с пресностью подсыхающей банной мочалки. Прошел наружу матрос, совсем молоденький и маленький большеголовый парнишка, оставив заднюю дверку открытой, и в нее было видно, как синим кипятком сквозь белую пену кипит за кормой вода. Бабка Наталья успокоенно вздыхала, по привычке деревенского человека интересуясь не берегами, а незнако-мым народом; Правдея Федоровна сидела важно, еще не выбрав, чем заняться; Лена среди стариков скучала. Но все постепенно обтерпевались, втянутые в дорогу. Если тебя везут и ты семь часов можешь не отдирать задницы от кресла и отдаваться впечатлениям, это не значит, что тебе так уж беззаботно. Тушу твою везут, а душу везешь ты сам.
Воротилась женщина и, проходя, подмигнула Сене: все в порядке. Сеня слышал, как она за спиной говорит девочке:
- Вот твой билет.
- А твой? - спросила девочка.
- Мой у меня.
И завозилась в сумке, что-то отыскивая и перекладывая. Теперь поднялся Сеня, сходил в буфет, купил опять той же воды, которую оставили на пустыре, шоколадку, на обертке которой развевался парус российского происхождения, и несколько булочек. Больше ничего, кроме спиртного, в буфете и не было. Курицу уже растащили. Все это Сеня выложил перед девочкой, потрепал ее по льняной головке, а когда она подняла на него глаза, подмигнул.
- Давай-ка! - только и сказал он, чтобы не дырявить главный, предстоящий разговор торопливыми вопросами.
- Сеня-а! - позвала тут же бабка Наталья, только он уселся. - Это кто такие?
- Старые знакомые, - отговорился он.
- Я пошто не знаю?
- Я твоих знакомых из твоей молодости тоже не знаю.
Бабка Наталья подумала и удивилась:
- Ты-то пошто не знаешь? Они все в деревне. Кто в верхней, кто в нижней.
'Нижней деревней' называли кладбище. Бабка просунула голову в проем между спинками кресел, подержала ее там.
- Бравенькая какая девочка! - похвалила она, возвращая голову на место. - Докуда едут-то?
- Докуда билет велит.
- Не к нам?
- Точно не знаю.
- Ну, хитри, хитри...
Поднялась прогуляться Лена, потом принялась подниматься Правдея Федоровна. Сеня, поленившись, не освободил для нее выход, вжался в кресло, заведя ноги на сторону, - и Правдея Федоровна застряла, выдираясь, уперлась рукою в слабую Сенину грудь и чуть не раздавила. Пришлось поохать обоим. Лена долго не возвращалась, гостила у своих, у замараевских, в среднем салоне. Воротилась возбужденная.
- У нас тетя умерла, - сообщила она, поводя расширенными глазами, оглядывая по очереди всех.
- Ну-у! - ахнула Правдея Федоровна. - Похоронили?
- Нет, завтра похороны.
- Гли-ка: как знала - к сроку-то едешь...
И только после этого вместе с бабкой Натальей принялись выяснять, какая из Лениных теток скончалась, их у нее было много. Оказалось, тетя Дуся, отцова сестра, та, что жила на верхнем краю Замараевки рядом с Верой Брюхановой. Поохали, повздыхали, не утешая девчонку, опуская в своей памяти и еще один гроб из земного окружения и устанавливая себя на какое-то новое место в происшедшем передвижении. Правдея Федоровна вздыхала громко, мощно. Расспрашивая, перебирала в Замараевке своих знакомых, упомянула опять Веру Брюханову, подружку по молодости, с которой не виделась года два...
- И не увидишься, - сказал Сеня, не сумев сдержать удовольствия от ловко пришедшегося подхватного слова. - Переехала твоя Вера Брюханова.
- Куда переехала? Что ты буровишь?
Лена испуганно объяснила:
- Она же умерла! Еще зимой умерла!
- Вера умерла?! - выкрикнула Правдея Федоровна.
- Еще зимой. Кажется, в марте. По снегу.
Правдея Федоровна помолчала, приходя в себя.
- Что это за жизнь пошла?! - требовательно воззвала потом она. - Что за жизнь пошла! Вера померла - и за полгода слух по Ангаре за двадцать верст не сплыл. Это когда так бывало?! О, Господи!
- Сильно много народу помирать стало, - по-своему объяснила бабка Наталья.
Сеню тронули за плечо: над ним стояла женщина, его гостья, она спросила сигареты. Сеня протянул ей пачку; он курил, но все реже и реже. В одиночестве и за весь день мог не вспомнить про курево, а с мужиками, глотнув дыму, не утерпевал, травился.
Пока женщины не было, Сеня пересел к девочке, стал рассказывать, что ведется у него в хозяйстве.
- Во-первых, две коровы, - перечислял он. - Молоко будешь пить от пуза. Мы поросенка от некуда девать молоком поим. Во-вторых, бычок, уже с рожками. Стоит-стоит - да ка-ак взбрыкнет, будто шилом его ткнули, и давай носиться по телятнику. - Сеня наблюдал: девочка слушала внимательно, но ни до коров, ни до бычка не дотягивалась воображением, лицо ее оставалось безразличным. Шоколадку она не тронула, та нераскрыто лежала у нее на коленях, а булочку потеребила. - В-третьих, боров на подросте... Но боров, он и есть боров, я, к примеру, уважения к нему не имею. Потом курицы... Цыплята теперь подросли, ты опоздала, чтобы цыпляток кормить. Будешь кормить куриц, это будет за тобой. Курица - не такая глупая птица, как про нее говорят, за ней интересно наблюдать. Собака у нас одна, умная собака, Байкалом зовут, зря никогда не гавкает, а чужого не пустит. Еще есть овцы...
- Зачем так много? - спросила девочка, чуть скосив глаза в его сторону.
- Чего много?
- Коровы, курицы, овцы... Зачем так много?
- Но ведь жить-то надо! - с горячностью стал защищаться Сеня, будто девочка упрекала его. - Мы этим и живем. Деньги нам не дают, мы деньги другой раз по полгода не видим. Все свое. Я бы овцами, к примеру, попустился, они мне и самому надоели... Да ведь шерсть! Из шерсти носочки, рукавички, шапочку, свитерок... Мы там как в пятнадцатом веке живем. Вот увидишь, как интересно.
'Метеор' подчаливал; Сеня, пригнув голову, заглянул в окно. Подходили к Усолью.
- Хорошо идем, - сказал он вслух. - Расписание, конечно, не догнать, но подтянемся.
И отчалили без задержки. Снова поплыли берега, все расходящиеся и низкие, начиналось море. Сеня и об этом сказал девочке. На 'море' она слабо встрепенулась, но через минуту отвела глаза от окна, по- прежнему уставив их перед собой. Да и верно - какое море? Название одно. Огромная лужа, которая за полтысячи километров отсюда, набравшись в ленивую, но мощную силу, крутит турбины. 'Метеор' вильнул раз и сразу же другой. Значит, по большой воде подняло с берегов лес, наваленный там баррикадами, и таскает его, подсовывает под винты теплохода.
Сеня взялся перебирать, что у них в огороде. Огород был большой, засевался он с умом - его, Сениным, умом велся севооборот и календарь посадок, но Сеня удержался от похвалы себе... Он перечислял грядку за грядкой и все чаще посматривал на дверь: женщина задерживалась. Взглядывала на дверь, он заметил, и девочка.
- Тебе никуда не надо? - спросил он.
Она помотала головой: не надо.
- Тогда посиди, я сейчас.
Он вышел на площадку, где толпились курящие, - женщины среди них не было. Медленно прошелся по одному салону, обводя глазами ряд за рядом, потом по другому, быстро вернулся в свой салон. Девочка вопросительно взметнула на него глаза, она заметила в нем тревогу. Сеня развернулся и за дверью прислонился к стенке рядом с грудастой бабой, держащей на руках веселого, пускающего пузыри ребенка.
