- Я мамке скажу, она даст.
- Опять двадцать пять. Опять она мамке скажет. Да ты без мамки-то не можешь, что ли? Забудь ты про нее. Совсем забудь. Ты нам так принеси, чтоб мамка твоя не видала и не слыхала. Теперь поняла?
- Теперь поняла.
- Посмотри там на столе или в кладовке и потихоньку принеси. А я тебе потом за это бутылку дам. - Михаил отставил в сторону вчерашнюю пустую бутылку.
- Да-а,-навострилась Нинка. - Ты дашь, а сам же и отберешь.
- Не отберу, не отберу. Беги.
- А тогда отобрал.
- Тогда отобрал, а сейчас не буду. Сейчас у меня свои есть. Вот дядя Илья свидетель, что не отберу.
- Я свидетель, - хлопнул себя по груди Илья.
Нинка стояла.
- Ну, что тебе? Беги скорее.
- Мне две надо, - Нинка метнула быстрый взгляд на вторую пустую бутылку.
- Две дам, только беги Христа ради. - Михаил присоединил к первой бутылке вторую.
Нинка принесла под платьишком булку хлеба, больше ничего, потому что от стола, возле которого она делала круги, мать ее турнула, а с булкой дело обстояло проще, она лежала в сенях, где Надя оставила ее до завтрака. Хлеб это, конечно, лучше, чем совсем ничего, но одного хлеба было все-таки маловато для утренней выпивки. Тут Михаил вовремя вспомнил, что как раз над головой, на бане, несутся две или три курицы. Нинка полезла и спустила в подоле пять яиц, вместе с подкладышем, который лежал там, наверно, с весны и который Михаил по своей привычке глотать все залпом и не смотреть, что глотает, умудрился все- таки после водки проглотить. Хоть и не на чистый желудок, а все равно у него глаза полезли на лоб и стало всего выворачивать, так что прищлось эту закуску запивать опять водкой, чтобы промыть горло. Долго он еще плевался и матерился и яйца больше пить не стал, ломал один хлеб.
За яйца Нинке отдали третью бутылку, которая валялась в курятнике, а за то, что сбегала за солью, пришлось пообещать и четвертую, еще не допитую. Карауля ее, девчонка не шла из бани. Показываться в избе ей не имело никакого интереса еще и потому, что даже здесь было слышно, как Надя ищет хлеб, который будто корова языком слизнула. Нинка спокойно помалкивала и чистыми, невинными глазенками посматривала на мужиков, с которыми она чувствовала себя в полной безопасности. Теперь судьба крепко связала ее с ними, и Михаил мог быть спокоен: Нинка не выдаст. Скоро ей опростали и эту бутылку, и она потащила ее прятать туда же, за поленницу. Потом пооколачивалась в ограде и, как обычно, кругами стала приближаться к избе. Видно, захотела есть.
После водки разговор у мужиков пошел опять бодрее. Только один раз и помялись, ослабли, это когда Илья захотел оправдаться, что ли, перед кем-то за неурочную выпивку и сказал:
- А что делать? Возле матери нам находиться, я считаю, больше незачем ага. Сам видишь, она уж села. Того и гляди побежит.
- Это она может, - мотнул головой Михаил.
- Скажи все же, а! Ни за что бы не подумал. Готовенькая ведь лежала, ничего будто не осталось, а вот что-то подействовало. Ну, мать! Ну, мать!
- Мать у нас еще та фокусница.
- Правда что смерть свою перехитрила.
- А я тебе так скажу, Илья: зря она это. Лучше бы она сейчас померла. И нам лучше, и ей тоже. Я это тебе только говорю - чего уж мы будем друг перед дружкой таиться? Все равно ведь помрет. А сейчас самое время: все собрались, приготовились. Раз уж собралась, ну надо было это дело до конца довести, а не вводить нас в заблуждение. А то я ей поверил, вы мне поверили - вот и пошло.
- Что уж ты так? - возразил Илья. - Пусть умрет, когда умрется. Это не от нее зависит.
- Я говорю, как было бы лучше, я про момент. Оно, конечно, требовать с нее не будешь: чтоб сегодня духу твоего здесь не было, и никаких. Это дело такое. А вот вы уедете, она маленько еще побудет и все равно отмается. Помяни мое слово. Не зря у нее это было, зря такая холера не бывает. Я вам опять должен телеграммы отбивать, а у вас уж нет того настроения. Кто, может, приедет, а кто так обойдется. И выйдет все в десять раз хуже. Перед смертью так и так не надышишься.
- Как же не приехать?
- Всякое может быть. Вот Татьяна и теперь не едет.
- Татьяна - ага. Она как знала, не торопится.
- В том-то и дело, что не знала и не торопится. Если она и сегодня еще не приедет, мать с ума сойдет. Она и так-то надоела нам со своей Таньчорой: то во сне ее увидит, то еще как. Ты не живешь тут, не знаешь.
- Приедет. Получить такую телеграмму и не приехать, я не знаю, как это называется.
- Ну, если приедет, выпьем. Встретить надо как полагается. Сестра.
- Выпьем - ага, куда денемся?
- А и не приедет, все равно выпьем, - нашелся Михаил.- Все равно выпьем, Илья. У нас с тобой положение безвыходное.
- А что теперь делать? - с задумчивой веселостью поддержал его Илья. Выливать теперь не будешь.
- А кто нам с тобой позволит ее выливать? Это дело государственное. Это дело такое.
- Теперь, хочешь не хочешь, надо пить.
- Как ты интересно говоришь, Илья. 'Не хочешь'. Так вопрос ставить тоже нельзя. Выпьем - почему же не хочешь? Раз надо - выпьем, - настаивал Михаил. Можем мы взять на себя такое обязательство? Мы с тобой не каждый день видимся.
- Можем. Почему не можем?
- Это дело другое.
И разговор повернулся опять близкой обоим, согласной и заманчивой стороной. Он, конечно, раззадорил мужиков. Потребовалось снова выпить - тем более что водка была рядом, хоть залейся, и за нее наперед заплатили. Под тем предлогом, что ему надо обуться, Михаил взялся сделать новую вылазку в кладовку. Он ушел, сверкая голыми пятками, а Илья тем временем скатал постель, на которой он, не поднимаясь, елозил все утро, промялся до двора.
До сапог до своих Михаил в этот раз так и не добрался. Сначала он зашел в кладовку. Зашел - и в глазах потемнело: почти половина ящика была бессовестно разграблена, До сапог ли тут было? Михаил подхватил полегчавший ящик и кинулся обратно: пока оставалось что спасать, надо было спасать, через минуту могло не остаться и этого.
В бане он долго отводил душу - матерился. Ясно как день, что бутылки перепрятали свои, но от этого не легче было вызволить их обратно. Не тот сейчас выходил случай, чтобы можно было пристать с ножом к горлу: отдавайте, и все. Водку вчера брали по другой причине и брали на общие деньги. Конечно, у мужиков на нее прав больше, на то они и мужики, но это ведь только у трезвых есть права, а у пьяных они, как известно, вечно под сомнением. Так что приходилось делать вид, будто ничего не произошло, все на своих местах, и оглядеться, выждать удобный момент.
Они только распочали новую бутылку, как явилась заплаканная Нинка и с порога заявила:
- Мамка нехорошая.
- Твою мамку повесить мало, - отозвался еще не остывший от злости Михаил.
- Давай, папка, повесим ее и поглядим.
- У меня-то бы не заржавело, да сильно много чести ей будет,
- А что она тебе сделала? - спросил у Нинки Илья.
- Да-а. Она говорит, что это я хлеб украла. Сама ниче не видала, а сама говорит, что видала.
- Это она тебя на понт берет. Не соглашайся,- предупредил Михаил.
- Я и так. Я говорю: спроси хоть у папки, хоть у дяди Ильи.
- А вот это ты зря. На нас не надо было показывать. Понимать должна, что у нас там сейчас никакого авторитету. Без пользы. Тут ты не сообразила.
- Она нехорошая, - набычилась Нинка.
