что это мне очень пригодится в жизни, что эта черта необходима для того, чтобы сделать карьеру), вероятно, это уже для меня девяносто процентов дела, мне почти не приходится учить уроки, я хорошо запоминаю, что говорят в школе учителя; да, вот так, я говорю, что все это мне не трудно, но тут явственно попахивает сделкой, а я не люблю сделок, особенно сделок со своими родителями. И еще, наверное, одна причина, почему папины нравоучения не очень-то хорошо мной усваиваются и как бы скользят по поверхности моего сознания (именно так я чувствую - скользят) - это то, что я пока никогда, .ни разу в жизни не сталкивался с трудностями, не бывал в по-настоящему трудных и сложных ситуациях, не выворачивался наизнанку, чтобы выйти из тяжелого положения, вырос на всем готовом... Думаю, что так. И потом папа постоянно давит на деловые, а чаще попросту на денежные отношения, на финансовые, так сказать, соображения. Может, он и прав, все-таки у него жизненный опыт больше моего, но это становится, откровенно скучно. Однако ничего не поделаешь - такой уж у меня папа... У него и друзья такие... И даже жены его друзей такие... Часто они приходят к нам в гости, папины друзья с женами, и весь вечер они только и говорят о том, кого куда назначили, кого куда передвинули, кого повысили, кого понизили, кого сняли с треском и дело передали в прокуратуру, кто на чье место пошел и сколько за это место отвалил, и жены их в курсе всех дел, говорят о том же плюс бриллианты и тряпки, а потом с мамой начинают перемывать косточки знакомым женам высокопоставленных таких-то и обсуждают последние модели платьев работы своих знаменитых в городе портних. А мужчины обычно между этими разговорами о перемещениях попутно успевают обделать между собой какое-нибудь дело (они без дела вообще не заходят друг к другу); папа обычно еще звонит по телефону и что-то с кем-то утрясает, а потом возвращается к столу, потирая руки, жмурится весело, а его приятель, дядя Рафик, в это время обязательно задает ему свой традиционный вопрос:
- Ну, сколько заработал? - спрашивает он полушутливо, а глаза так и сверкают.
И все смеются, но все, и я тоже, понимают, что Рафик не так уж и далек от истины, и папа по телефону сварганил только что выгодное дельце, на которое натолкнул его очередной разговор за столом о каком- нибудь перемещении...
Я обычно мало у кого бываю в гостях, просто не нравится мне это занятие по гостям ходить, и потому мне почти не с чем сравнивать, но я слышал 'как-то, как наша домработница Рая говорила у подъезда своей знакомой, что у нас не квартира, а дворец, музей, антикварный магазин и лавка чудес - все вместе. Так она сказала. Потом заметила меня и смутилась, а я тоже растерялся и, по-моему,, тогда смутился не меньше нее и торопливо прошел мимо...
В то утро, как всегда, заорал будильник. Я повернулся на другой бок, уже, однако, зная, что проснулся, и все-таки старался вернуть уходящий сон, укутаться в него, закрыться от всего мира, подольше не просыпаться. Так, между прочим, у меня бывает каждое утро, будто я боюсь вот так сразу начать день, войти в еще один день, чтобы прожить его побыстрее, а мама говорит, что это у меня от лени, но я думаю, что она не права, просто я нелюдим и хочу подольше оставаться один, и потом есть категория людей, которым не так-то просто переходить из одного состояния в другое... К этому времени Рая уже приходит, переодевается и приносит мне в комнату чашку шоколада, а летом - сок. Это придумала мама, и настаивает на своей выдумке, ей, наверно, кажется, что это изысканно-аристократически, и я не возражаю, потому что когда Рая, нагнувшись, подает мне чашку, я вижу в разрезе платья ее большие груди, это меня приятно волнует и очень хочется потрогать Раины груди, но я сдерживаю себя, хотя мне почему-то кажется, что, сделай я так, и она бы не очень активно стала бы возражать, короче - думаю, она бы мне позволила. А может, и нет. Черт их разберет.
Потом я встаю, иду умываться, завтракаю и иду в школу.
Школа недалеко от нашего дома, но папа иногда, если мы вместе выходим, подбрасывает меня на своей персональной 'Волге'. К полудню у школы собирается хулиганье - взрослые ребята, бездельники, пижоны, картежники. Все за редким исключением - наркоманы. Не знаю, почему они облюбовали именно нашу школу? Может, потому, что она в тихом районе, на такой спокойной, тенистой улице?.. Время от времени в безлюдном переулке за нашей школой вспыхивают драки. Когда в подобной драке участвуют больше пяти- шести человек и проходит она шумно, из своего отделения неподалеку вылезает участковый уполномоченный. Он следит за дерущимися, которые при виде его и не думают прекращать драку, и ожидает подмогу, которую уже вызвал. Скоро подъезжает милицейский желтый 'газик', дерущиеся разбегаются, но, как правило, одного-двух милиционеры все же ловят, вталкивают их в зарешеченную машину и увозят учить уму-разуму. После этого убежавшие постепенно стягиваются к школе и как ни в чем не бывало начинают обсуждать происшедшее. Есть среди них особо выдающиеся драчуны, прогремевшие во многих районах города среди своих братцев-кроликов, 'блатных'. Особо в почете блатные из крепости Ичери-Шехер, нагорных и хребтовых улиц, из квартала горских евреев и проч. Утром тоже возле школы околачивались бездельники блатные, но их было мало. Они время от времени громко зевали и провожали сонными бараньими взглядами девочек-старшеклассниц, входивших в школу.
От того, что блатные так облюбовали нашу школу, почти среди всех ребят от седьмого до десятого класса вошло в моду подражать им, делать, как они, делать вместе с ними и так далее... Блатные подавляли их, то есть нас - ведь я тоже из их числа - своим авторитетом. И вполне было естественно, что среди учеников были претенденты на места этих хулиганов, вернее, на места рядом с ними. К таким претендентам, как я полагал, относился и я. Я не спеша, вразвалку, как говорится, небрежно, как и полагается блатному, на чье место я выдвигал свою кандидатуру, подошел к ребятам на углу школы, поздоровался со всеми за руку, взял у одного по кличке Заяц папиросу, закурил и, пряча ее в кулаке от проходящих мимо учителей, стал потягивать.
- А я ему как врежу - гюп! - без видимой охоты, лениво рассказывал Фархад, который почему-то (он, видимо, и сам не знал, почему) носил нелепое, но намертво прилипшее к нему прозвище Пласткожа Ахмедага. - А он, - продолжал Пласткожа, - в рот ему компот, так и упал как убитый. Я даже испугался - а что, если убил... Э-э... А они стали тогда наседать на меня... Сейчас, говорят, тебе кишки выпустим... Испугался... Все-таки чужой район... Э-э... Трое их было. Раскрыли ножи... Тупичок такой... глухой, поздно уже было, и на улице - никого... Э-э... В общем, хана мне, думаю... Но цепочка выручила. Пласткожа вытащил из кармана свернутую велосипедную цепь, на конец которой был припаян металлический шарик величиной чуть больше грецкого ореха. Он, довольно ухмыляясь, подбросил цепь на ладони. - Так их разбросал с их погаными перышками - не скоро очухаются...
Остальные с сонными, равнодушными рожами слушали.
- Где это было? - спросил я, не потому, что мне на самом деле интересно было узнать, а чтобы сказать что-нибудь и считаться равноправным участником столь глубокомысленной беседы.
- В Ясамалах, - ответил Пласткожа. И замолчал. Видно, выговорился.
Мы стояли и молча курили. В школе прозвенел звонок.
- Да-а, - протянул Заяц. - В Ясамалы лучше не соваться - вмиг выпотрошат. Вот раз помню...
- Опять трепаться будешь? - насмешливо перебил его Ариф.
- Сам ты трепло!
- Закир, иди в класс!
Это наша классная руководительница высунулась из окна. Позорит перед ребятами. Сказать бы ей сейчас пару ласковых... Знает ведь, что скоро приду, так нет, нужно лишний раз осрамить, унизить человека, что я - школьник и не ровня им... -- Иди, иди, - сочувственно говорят ребята.
Я прощаюсь с ними до конца уроков и вхожу в школу.
В школе, впрочем, тоже интересно, как говорят блатные, не погано живется, потому что есть у нас девочка Наргиз, которая мне очень нравится и с которой я сижу за одной партой. У нее белое лицо с веснушками, и по любому поводу она легко краснеет, красивые, очень живые, нет, как это сказать... очень... а! интенсивные глаза, множество мелких родинок на шее и руках. Кожа у нее удивительно как хороша. Трогал, знаю, вообще дотрагиваться до нее, ее рук, плеч - одно удовольствие, уж можете мне поверить... В нее в школе многие влюблены, и ей это нравится. Нравится быть в центре внимания, нравится, когда по ней сохнут. Во всяком случае, стоит ей заметить, что кто-то из ее воздыхателей охладел к предмету своей любви, как тут же все внимание и все старательно излучаемое женское кокетство обрушиваются на непостоянного обожателя, который первое время только глазами хлопает, раскрыв клюв от неожиданно привалившего счастья, и, конечно же, вскоре становится в первых рядах приближенных к ее дражайшей особе, но тут его блаженство и кончается, внимание и кокетство перестают обрушиваться на него в силу
