лучшем, чем парижский. Слух оправдался. Редкость редкостей находилась во владении трансильванского канцлера Шамуэля Телеки. Как она к нему попала, неизвестно. По пометам на книге видно, что до Телеки владельцами ее были два венгра. Одна помета относится к 1665 году и говорит о том, что книга приобретена в Лондоне неким Маркушем Даниэлем Сентивани. Следующим владельцем был Михай Алмаши. О нем известно больше, чем о его предшественнике. Родился в Хомороде-Алмаше, учился за границей и в 1692 году был избран епископом Коложвара.
О книге услыхал император Иосиф II и захотел ее приобрести. Канцлер Телеки лично отвез ее в Вену и преподнес в подарок дворцовой библиотеке. За щедрость император наградил Телеки алмазным перстнем стоимостью в 10 000 форинтов. Так рассказывает австриец Франц Грэффер (Kleine Wiener Memoiren und Wiener Dosenstiicke. Miinchen, 1918. Во втором томе Грэффер подробно рассказывает о книге Сервета в главе под названием 'Драгоценная жемчужина венской придворной библиотеки').
ПАРАД ПО СЛУЧАЮ СОЖЖЕНИЯ КНИГ
В 142 номере 'Vossische Zeitung' от 1749 года опубликована краткая заметка о книжном аутодафе. Автором преступной книги был некий Рохецанг фон Изецерн, занимавшийся историей Чехии и излагавший свои взгляды на наследственные права австрийского императорского дома. Мария-Терезия сочла эти взгляды вредными и повелела предать книгу в руки палача. Книга была сожжена в 9 часов утра на Нойе Маркт, после чего палач прошествовал до Шоттен-Тор, где в торжественной обстановке пригвоздил к возведенной по этому случаю виселице имя автора.
В XVII и XVIII веках сожжение книг было, вероятно, явлением настолько будничным, что описывать церемонию подобного газеты считали ненужным. Если мы хотим узнать, как это происходило, нам следует обратиться к другим источникам. На одном из книжных аутодафе во Франкфурте присутствовал Гете, и вот как он описывает эту церемонию:
'Право же, трудно представить себе что-нибудь страшнее расправы над неодушевленным предметом. Кипы книг лопались в огне, их ворошили каминными щипцами и продвигали в пламя. Потом обгорелые листы стали взлетать на воздух, и толпа жадно ловила их. Мы тоже приложили все усилия, чтобы раздобыть себе экземпляр этой книжки, но и кроме нас многие умудрились доставить себе это же запретное удовольствие. Словом, если бы автор искал популярности, то лучше он и сам бы не мог придумать' (Гете И. В. Собр. соч.: В 10-ти т. М., 1976, т. 3, 'Поэзия и правда', кн. 4, с. 126). Либо процедура была слишком поверхностной, либо фантазия поэта дополнила разрозненные листы до целых экземпляров. В городском архиве Франкфурта хранится достоверный протокол подобного акта (Heuben H. H. Der polizeiwidrige Goethe. Berlin, 1932, S. 3-- 4. 156): к сожжению приговаривали сочинения какого-то мастерового, страдавшего излишним религиозным рвением. Нещадно длинными предложениями этот официальный документ описывает зрелище на потребу толпе, состоявшееся 18 ноября 1758 года:
'После того, как командующий здешним гарнизоном отдал рапорт главе города и господам из магистрата и шесть барабанщиков под началом тамбурмажора во второй раз огласили площадь дробью тревоги, выступили четверо гражданских судей, одетых по случаю публичной казни в красные мантии, и главный судья, также одетый в красную мантию с гербами, красным своим жезлом дал знак внести четыре связки еретических книг в центр круга, образованного шестьюдесятью солдатами, что и было выполнено палачом с помощью четырех подручных, после чего в круг вступили двое свидетелей, подтверждающих достоверность данного протокола, а глава города и господа из магистрата с их парадно одетым эскортом остались у входа в означенный круг. После того, как уже упомянутые шесть барабанщиков, находившиеся внутри круга, по приказу тамбурмажора пробили в третий раз тревогу, господин главный судья огласил публике верховный указ и отдал приказ палачу достойным образом сжечь вышеупомянутые подлые книги, что послужило знаком шестнадцати мушкетерам под командой младшего лейтенанта образовать в целях безопасности внутри большого круга круг маленький, в центре которого пучком соломы палач поджег костер высотою в три фута, и потом, когда костер уже горел, с помощью своих подручных он разрубил все четыре связки книг и, пачками вырывая из них страницы, стал швырять их в огонь, где они съеживались и сгорали на глазах множества зрителей, как местных, так и приезжих, расположившихся в окнах домов, которые окружают площадь'. Такие 'торжества' собирали еще большие толпы, когда выносился и приводился в исполнение смертный приговор не только книгам, но и автору, находящемуся в бегах. Повесить можно лишь того, кто пойман,-- истина старая. Какой-то слабоумный законодатель этот принцип расширил, найдя способ повесить и того, кто не пойман. Распространились пресловутые казни in effigie (В изображении, символически (лат.)). He имея возможности затянуть петлю на шее преступника, осужденного заочно, его казнили символически. Писали его имя на табличке, которую, как и было сделано в Вене, палач пригвождал к виселице. В XVI и XVII столетиях этим не удовлетворились. К вящему удовольствию толпы, вешали или сжигали изображавшую беглеца соломенную куклу. Так в 1566 году казнен был парижским судом ученый и типограф Анри Этьенн. Его приговорили к смертной казни и вместе с книгами сожгли in effigie на Гревской площади. Сам автор заблаговременно спасался в Овернских горах, где в то время еще стояла зимняя погода и все было покрыто льдом и снегом. Позднее Анри Этьенн не раз вспоминал свою казнь со словами:
'Никогда не мерз я так, как во время моей казни в Париже'.
СЪЕДЕННЫЕ КНИГИ
Человеческая находчивость породила еще большее унижение человеческого достоинства, нежели сожжение книг. Истории известны случаи, когда по приговору суда сочинитель должен был съесть собственную книгу. Поскольку содержание книги ядовито, то пусть этим ядом отравится сам автор -- таково 'идейное' обоснование приговора. Самая старая из известных казней этого рода датируется 1523 годом. Имя жертвы, как бывает порою с именами, оказалось роковым. Звали его Йобст Вайсбродт (нем.-- белый хлеб). Написал он какую-то бунтарскую листовку, и в наказание саксонский курфюрст вынудил его съесть собственный памфлет (Baur S. Denkwiirdigkeiten. Dim, 1819, VII, S. 332). В 1643 году в Скандинавии была отпечатана анонимная листовка под названием 'Dania ad exteros; de perfidia Sueco-rum' (Обращение Дании к иностранцам; о вероломстве шведов (лат.)). Автора выследили и арестовали в Швеции (Hilgers J. Der Index der verbotenen Biicher. Freiburg im Breisgau, 1904, S. 238). Приговор звучал необычно. Преступнику предложили выбор: либо он свой пасквиль съест, либо ему отрубят голову. Голова оказалась сочинителю дороже желудка, и он выбрал съедение. Судьи проявили милосердие: брошюру было позволено есть не сырой, а сваренной в супе. Так обычно обходились с авторами, которые нападали на нравственные принципы высокопоставленных особ. Хитрые властители почитали за более умное обречь автора на пожизненный позор, чем сделать из него мученика, послав его на плаху. Княжеской желчи давали пищу не только плебеи. Веймарский герцог Бернат не пощадил и императорского советника Исаака Фольмера, барона. Коли посмел писать барон перченые памфлеты против герцога, то пусть он сам их и съест, не жалуясь на пресность продукта. Горше всего пришлось Андреасу Олденбургеру в 1668 году. Под псевдонимом издал он книгу 'Constantini Germa-nici ad Justum Sincerum Epistola de peregrinationibus Germanorum' (Константина Германика, преданного Справедливости и Откровенности, Письмо о похождениях Германцев (лат.)). Любовь к истине побудила автора разоблачить любовные приключения одного немецкого князя. Имя сочинителя было раскрыто, и знаменитого юриста, пуританина-публициста привлекли к судебной ответственности. Олденбургер должен был съесть злокозненную книжку и в процессе съедания избиваем был кнутом (Рассказано И. К. Эльрихом в предисловии к аукционному каталогу библиотеки Перара (1756)). Большего позора сочинители не испытывали. Истории известны, однако, и более бредовые наказания. Пьер Раме (Питер Рамус) был одним из наиболее образованных гуманистов XVI века. В двух своих сочинениях он напал на аристотелевскую схоластическую логику, оплотом которой была в те времена всемогущая Сорбонна. В научной дискуссии с Пьером Раме Сорбонна потерпела поражение. И тогда был издан королевский декрет, запрещавший распространение обеих книг. Такое случалось не впервые. Декрет касался, однако, и самого Раме. Под угрозой телесного наказания ему запрещалось впредь вызывать Парижский университет на публичные дискуссии. Но в жажде мщения Сорбонна этим не удовлетворилась. Провоцированный ею декрет шел дальше. Под угрозой телесного наказания Раме запрещалось чтение философских и логических сочинений. Венцом декрета была чудовищнейшая глупость всех времен: ученому запрещалось читать обе инкриминированные ему книги, написанные им самимПредыдущая глава | Содержание | Следующая глава
КАТАЛОГИ НЕСУЩЕСТВУЮЩИХ КНИГ
* КАТАЛОГИ НЕСУЩЕСТВУЮЩИХ КНИГ
Каталоги библиофил читает порою с волнением большим, чем сами книги. Глаза его пожирают гущу книжных заглавий столь же жадно, как некогда глаза работорговца быстро и алчно охватывали массу только что прибывшего свежего товара. Сколько всего нового, интересного, сколько давно искомых книг просятся в руки, верой и правдой обещая служить новому хозяину! А если он читает каталоги книг непродающихся, книжные заглавия действуют на него, как обольстительная улыбка
