Парадоксы простых истин

сущностей. Правда заключается в том, что сущностные признаки внешних измерений не имеют. Они либо есть - либо их нет. Этим определяется мера свободы и собственно человеческий смысл бытия. В ранних рассказах - 'Побег', 'Голос пропащей жены', 'Круиз' - есть момент внезапного пробуждения души, которым поверятся общая логика жизни. Человек неизбежно поступает вопреки ей, потому что заново открывает себя в мире и мир в себе. Он действует скорей по наитию, чем по размышленью, но в том и проявляется его экзистенциональная природа, и она обладает безусловной ценностью, в отличие от бытовых стереотипов. Они иронически сведены воедино в рассказе 'Блуждающие дробинки'. Необыкновенная, фантастическая 'история' пропущена через двойной фильтр: ее рассказывает некая Зоя со слов Жанны, и таким образом события получают завершенную оценочную окраску. Обеих рассказчиц - одну вчуже, другую кровно - поражает не сам факт загадочного ранения, а его 'безумные' последствия: 'И вот Гоша на собрании заявил, что ему надоело командовать другими людьми, мол, ему это неприятно и даже стыдно''. Странности Гоши - все без исключения - наипростейшие формы доброты, наивности, бескорыстия. Но чем они могут казаться обыденному взгляду, как ни глупостью?

Что есть глупость? Что - здравый смысл? 'Часто дурак в неразумье мудрым обмолвится словом''. Русаков с особым пристрастием относится к этой антиномии. Здесь есть несколько уровней - от иронических этюдов ('Деды и внуки') до глобального мотива отверженности ('Синеглазый скрипач'). В первом случае - бессюжетное движение амбивалентных переходов: шофер и доктор, везущие 'психа', в какой-то момент теряют здравую нить, а психический недуг пациента обнаруживает в нем человека с больной душою. Это не то же самое, что душевнобольной. Разговор моделирует ускользающие границы правды и выдумки, серьезности и вздора, а дистанция между доктором и пациентом не является абсолютной. Как не является абсолютной дистанция между здоровым и больным миром в самой реальности. Но страдающей стороной оказывается та, что нуждается в пощаде. На этой основе написана фантазия 'Синеглазый скрипач'. Печальная серьезность 'сказки для взрослых' соприкасается и с вечной темой, и с живой достоверностью. Ведь упрятали бы Христа в 'психушку', явись он в нашем мире, как упрятывали тех, кто сколько-то приближался к его заповедям. У нас их называли правозащитниками. Иная форма распятия, а суть одна. Печален сам материал - реальность психической больницы, локус страдания и несвободы. Русаков знает его изнутри как врач, и это придает повествованию низкий болевой порог. Но даже не это главное. 'Понимаешь, - говорит Иисус, - я могу творить лишь физические, материальные чудеса. А душа человеческая мне неподвластна'. В том-то и дело, что ни чудеса, ни благодеяния, пришедшие извне, спасти человека не могут. Уж какую благодать подарил несчастным Христос, а чем кончилось? А все началось сначала - и распри, и страхи, и глупости. Тупик. Потому и разрешается он фантастическим бегством от самой человеческой природы - превращением в птиц. И главный герой, отверженный и многострадальный, получит свою долю счастья, став любимым щеглом собственной жены'

'Синеглазый скрипач' замыкает книгу 'Дева Маруся'(1995), создавая ее последний аккорд. Эта книга 'Исторических фантазий' и 'Фантастических историй' - сосредоточение болевых точек современности. Одна из них - власть мифологизированного сознания. Русаков обращается и к этой теме не однажды: наивно-домашний вариант в рассказе 'Дребезги', вариант житейской обороны в 'Театральном бинокле'(Полина Ивановна), вариант истовых 'принципов, которыми нельзя поступиться' - 'Линия сердца'. В сюжете иронически обыгрывается мифологема 'дети Ильича' и одновременно - мифологема вождя-монумента. Два временных среза, чередующихся в повествовании, создают своеобразный контрапункт, в котором старая, уже ставшая одиозной мифология сталкивается с современной, зарождающейся в начале 90х годов. Сознание ищет опору в крайних точках, ибо они наглядны: поклоняться монументу - снести монумент. А истина - вне этих границ, и даже не посередине, но в скрытых течениях неучтимой реальности. Русаков вовлекает действие именно в эти пределы. Политический ссыльный В. И. Ульянов, Великий князь Николай Александрович, Колчак, последние сибирские областники - все это в той или иной мере эмблемы времени. Их знаковый смысл порожден отвлеченной идеей, которая и кладется в основу мифа. Писатель движется в обратном направлении. Он создает вполне достоверные зарисовки деятелей, которым ничто человеческое не чуждо - от беспечности и меланхолии до честолюбивых амбиций, но главное - он соотносит масштаб любых амбиций с нуждами России, о благе которой все так радеют: 'Россия - магнит, огромный магнит, а все мы - лишь мелкие железные опилки, прилипшие к ней''.Звучит, возможно, резко, но как подумаешь, как вспомнишь всех 'спасителей' - прошлых и нынешних - не слишком ли застилает это облако 'железной пыли' наш многотрудный путь?

Эдуард Русаков - современный писатель в точном значении слова. Современны не только сюжеты и мотивы его произведений - всегда узнаваемые, значимые, интересные - современны сами повествовательные принципы: большой содержательный объем в малой жанровой форме - так можно определить их в общем значении. Такие рассказы, как 'Короткое замыкание', 'Дегустация', 'Удар молнии', имплицитно развертываются в полномасштабную драму, поглотившую жизнь человека. 'Последний рубеж майора Строева' - сегодняшний социальный срез, обнажающий обыденность человеческой трагедии. Это когда-то трагедия разыгрывалась на высоких подмостках: безумие Лира, злодейства Ричарда' Мир упростил и эти понятия: можно просто выйти из дома и оказаться перед трагическим выбором между гибелью и уничтожением своей человеческой сущности. Ничего больше. Но это и есть мера общественного падения. 'Мистер Икс' - завершенный образ номенклатурного хамства, вошедшего в наш российский менталитет. И сержант, почти повторяющий чеховского 'хамелеона' - наше, взращенное годами 'дикого барства'' При всем многообразии сюжетов, это единое поле, где есть центр притяжения и где действуют общие силовые линии. К настоящему времени Русаков издал семь сборников, и каждый из них по-разному высвечивает магистральный мотив: видимые границы жизни не есть ее подлинные границы. Писатель продолжает движение вглубь, к ее скрытым, постоянно обновляющимся смыслам.