подозревал.
Однажды меня послали буксировать конус, по которому после четырех предшественников стрелял майор Иванов.
Когда стреляли предыдущие летчики, я от страха съеживался в комок за бронеспинкой: уж очень близко и с разных направлений летели мимо меня трассирующие пули!
Но вот в зону вышел командир полка. Я так залюбовался его 'работой', что забыл про всякую опасность. Истребитель Иванова плавно, так, как это нам показывали на макетах в классе, приближался к конусу. На какой-то момент он замирал перед ним и выпускал короткую пулеметную очередь, а потом так же спокойно отходил слегка в сторону для повторного захода.
Сегодня, судя по всему, обстоятельства складывались для меня особенно удачно. Я даже умышленно не израсходовал десятка полтора патронов, чтобы не расстрелять конус в воздухе. Теперь надо было ждать, когда буксировщик сбросит его на аэродром.
Я присел в тени водомаслозаправщика. Тут было прохладно. Ребята то и дело подходили, открывали кран и подставляли головы под пахнущую маслом водяную струю. Настроение у всех было отличное. Казалось, нет большего счастья, чем посидеть в тени после успешного вылета, покурить, поболтать с друзьями.
- А мне сегодня немецкие офицеры честь отдали, - фыркая под струей воды, хвастанул Ханин. - Иду я после обеда на полеты, смотрю, они мотоциклы свои поставили у нашего колодца и воду пьют, что-то лопочут, смеются. Меня завидели, повернулись и откозыряли.
- А ты? - спросил Шульга.
- Я мимо строевым шагом пропечатал. Знай, мол, наших.
Бессекирный крикнул со стоянки:
- Товарищи летчики, конус заходит на сброс, пошли пробоины подсчитывать!
Вместе с нами к месту падения конуса направились болельщики.
- Вот растяпа Дементьев... И куда он его зафуговал? - возмущался Тетерин. Круглое лицо его блестело от пота. - Даже сбросить конус не может правильно, а еще на старшего лейтенанта послали...
За слабую дисциплину в звене Тетерина не представили перед майскими праздниками к очередному воинскому званию. В душе он никак не мог примириться с тем, что обошел его не кто-нибудь, а Дементьев. Тетерин рассчитывал, что именно его назначат на вакантную должность адъютанта эскадрильи, но всем на удивление адъютантом назначили Дементьева.
Сброшенный конус лежал за дорогой, на заросшем пустыре, и еще издали мы увидели, как Германошвили ходил лезгинкой вокруг вытянутого на земле мешка. Он выплясывал и припевал в такт:
- В голове мой дыра, на заду мой дыра, везде мой дыра. Ай да командир!
Действительно, результаты превзошли все мои ожидания: тридцать семь попаданий изрешетили полотнище.
* * *
Молодость щедра на воображение и не умеет скрывать своих чувств. Надо было видеть, как мы с Бессекирным и Германошвили радовались сегодняшним результатам...
Мое воображение рисовало непревзойденного снайпера, от одной очереди которого загорится любой вражеский самолет, попадись он только в прицел. Но истины в этом было мало. Во-первых, моя третья стрельба оказалась последней в мирных условиях. Во-вторых, стрелял-то я по спокойной мешковине. Кружись вокруг нее, целься сколько душе угодно и стреляй. Ведь 'враг' - всего лишь длинная 'колбаса' на привязи. Она не сопротивляется, не нападает, одним словом - мишень.
Но и тут нашлись скептики, не поверившие фактам, И откуда такие берутся? Что ими движет - злость или зависть? Почему радость одного вызывает у этих людей противоположное чувство? Ведь интересы у нас общие и цели тоже.
На этот раз Тетерин и Дементьев высказали предположение, что в моем пулеметном ящике патронов было больше, чем положено.
У 'догадки', как и у лжи, быстро выросли ноги, и побежала она не куда-нибудь, а прямо по назначению - к комиссару эскадрильи.
- Сотни полторы, не меньше, - 'подкрепляя' мысль Тетерина, ухмыльнулся Дементьев.
Тетерин посмотрел на меня сверху вниз:
- Сколько же вы все-таки заряжали?
- Не знаю, не считал, - угрюмо ответил я. Пушкарев послал за техником по вооружению.
Я стоял и думал: почему правде не верят? Почему сболтнет ханжа и демагог словечко, и оно быстро находит благоприятную почву? По какому праву?
В природе действует закон сильного; в обществе - истина, правда, - то, что делает нас людьми. Неужели ложь сильнее истины? Почему нельзя задушить ее в зародыше? Ведь маленькие ханжи вырастают, некоторые даже пробиваются в 'люди', в 'начальство'. У таких уже не словечки, а словеса увесистые. Красивые - об истине, о долге, о чести... Все, как в сером липком тумане, теряет очертания, и ты чувствуешь себя виноватым, виноватым, виноватым.
Подошел Бессекирный.
- Кто заряжал пулеметы? - спросил Пушкарев младшего воентехника. Грозный тон у него явно не получался.
- Оружейник.
- Кто проверял зарядку ленты?
- Я и вы.
- Как? Я?!
- Вы вспомните... Собрались вылетать на стрельбу, а конус оборвался. На второй - не полетели, чтобы не нарушать плановую таблицу. Полетел Речкалов, и больше мы пулеметы не перезаряжали.
Все прояснилось.
Дневная жара спала. Полеты продолжались. Для учебных тренировок стояла отличная пора. Это хорошо чувствовали и мы, молодые летчики - порой еще гости в прекрасном мире ветров, скоростей и высот, и бывалые авиаторы.
Потому, наверное, майор Иванов и выбрал для высшего пилотажа именно этот час.
Летчики сгрудились у 'Стартовки' и с любопытством рассматривали карикатуру на Паскеева. Тот с неимоверно длинной шеей сидел в кабине, голова его свешивалась под хвост истребителя, к которому техник подставлял длинную лестницу и умоляюще упрашивал: 'Спустись, посланец небес'.
'Герой' стоял тут же и с улыбкой говорил:
- Почему ноги не просунули через кабину? А так - не согласен, нет полного сходства. Немедля обжалую.
- Правильно, Тима, были бы ноги - головы не надо, - согласился Ханин.
Смех офицеров заглушил быстро нараставший гул самолета. Низко над головами - кое-кто даже пригнулся, - разрывая длинным носом воздух, просвистел 'миг'. Он свечой взмыл в небо, сделал одну восходящую бочку, вторую, свалился на бок и перешел в крутое пикирование.
- Здорово работает, - восхищенно заметил Шульга.
- Кто это?
- Командира полка не узнаешь?
Командир полка Иванов был для нас почти недосягаемым образцом летчика-истребителя. Все знали, что он вместе с Серовым не раз демонстрировал высший пилотаж в небе Москвы.
Сегодняшний его полет был, мне кажется, не случаен.
Наш полк уже получил первую партию 'мигов'. На днях прибыл второй эшелон с истребителями. Но чувствовалось, что летчики недовольны этими машинами. Поговаривали о плохой маневренности и тяжелом управлении в воздухе, о малой скороподъемности. Больше всех недолюбливал 'миги' и открыто говорил об этом инспектор полка старший лейтенант Куриллов. Многие его поддерживали.
Сейчас майор Иванов вовсе не старался блеснуть своим уменьем; Виктор Петрович раскрывал перед нами боевые качества машины. Набрав высоту, он вдохновенно выписывал в небе фигуру за фигурой. И я впервые в жизни понял, что такое высший пилотаж.
Высший пилотаж! Как приятно волнуют эти слова сердце каждого летчика! Петли, перевороты, горки... Самолет Иванова, словно рука художника, рисовал все это на глазах. Да он и был художником, мастером своего дела. Казалось, ему не стоило никакого труда бросить машину отвесно вниз и над самой землей опять взмыть в небо. Все делалось просто, точно. У майора был особый дар, о котором можно только мечтать.
- Ну и ну! - восхищался младший лейтенант Суров. - Вот это самолет!
- Смотри, смотри, ребята, восходящий крутит, и все вверх, вверх прет, да еще иммельманом! А высотищу-то какую набрал! Не меньше тысячи...
Истребитель красиво закончил пилотаж, развернулся, выпустил шасси и пошел на посадку.
...Много лет прошло с тех пор. Немало мне пришлось встречаться с подлинными мастерами и 'пилотягами', летать с ними.
Вряд ли можно найти летчика, который в душе не считал бы себя мастером пилотажа. Большинство из них скромны, рассказывать о себе не любят. Но случается...
- Лечу я на 'брияке' - бахвалится один, - хвать 'горку', хрясь 'бочку' - залюбуешься...
Послушаешь другого, - право же, он единственный, непревзойденный! Такой уверяет, что резкий пилотаж - чуть ли не основа успеха в бою, а сам он - изобретатель 'этакого чуда' и больших перегрузок. И невдомек ему, что всякое резкое действие в авиационном деле - элементарная безграмотность. Что касается 'хвать' да 'хрясь', то многие из нас еще на школьной скамье за такие 'трюки' смотрели на нормальные полеты через решетку гауптвахты.
Многое пришлось повидать, испытать и мне самому. Все это забылось или почти забылось. А вот полет майора Иванова, уменье владеть самолетом, раскрыть его летно-тактические возможности, заставить летчиков поверить в новый истребитель - живы в памяти до сих пор.
Командир полка сел, зарулил на стоянку. Мы с Борисом Комаровым восхищенно проводили взглядом его 'миг' и направились к своим самолетам. Наши 'чайки' стояли рядом, готовые к отработке маршрутных полетов.
Полетное задание было простое. На первом отрезке маршрута до аэродрома засады ведущим шел я. Выскочили точно. Сюда только что подсело звено Столярова на боевое дежурство. Мы 'пробрили' над их головами. Они приветливо помахали в ответ шлемами, а Ханин пригрозил кулаком. Качнув крыльями, мы взмыли горкой и легли на новый курс. На втором отрезке маршрута вел Борис.
Ведущему некогда любоваться красотами земли. Нужно ориентироваться. Земля под самолетом проносится живой картой: реки, дороги, населенные пункты. Их
