Путькалюк смастерил легкий тент и всякий раз до вылета устанавливал его над моей кабиной навстречу палящим лучам. Потом вкопал в землю бидон из-под молока - теперь у меня под рукой всегда была свежая прохладная вода.
- К завтрашнему дню выроем маленькую землянку,- пообещал техник, сеном застелем. Будешь отдыхать, как в царских хоромах.
- Спасибо тебе, Ваня. Сам-то немного отдохни, а то нос да уши остались.
Неожиданно к самолету подъехал замначштаба полка майор Тухватуллин и развернул передо мной карту.
- Видишь,- он указал на синий карандашный крестик в районе Могилева-Подольска, - здесь утром сел подбитый 'Ю-88'. Колхозники пытались захватить экипаж, но он отстреливается из пулеметов и никого не подпускает. Самолет нужно уничтожить. Майор Матвеев приказал сделать это 'эрэсами'. Вылетишь немедленно.
Пока я устраивался в кабине, Тухватуллин сооощил потрясающую новость: у Хархалупа после воздушного боя на крыле оказались человеческие мозги.
Случай этот, беспримерный в авиации, в первую минуту меня ошеломил. Казалось, такой поступок просто невозможен, да и отважиться на это - значит самому рисковать жизнью. Зачем же рубить плоскостью?
- Может, путаете? - нерешительно спросил я.
- Нет-нет, так и было, - заверил майор, складывая карту.
* * *
'Юнкерс' стоял посреди поля. Вокруг него на почтительном расстоянии виднелись человеческие фигурки. При моем появлении фигурки замахали руками и кольцом двинулись к самолету. Может, я волновался, может, не учел поправку на ветер, но первая пара снарядов легла далеко позади 'юнкерса'. Экипаж моментально выскочил из самолета и залег в поле. Со второй атаки снаряды разорвались в плоскости; бомбардировщик завалился набок и загорелся. Я проследил, как кольцо окружения быстро сомкнулось вокруг фашистов, на прощание покачал колхозникам крыльями и лег на обратный курс.
Стоянка 'чаек' была пуста, да и ряды 'мигов' поредели.
- Все вылетели сопровождать бомбардировщики, - сообщил мне Путькалюк. - О Хархалупе слышал?
Я решил, что есть новые сведения, и отрицательно покачал головой.
- И о Грачеве ничего не знаешь?- удивился Иван.- Хархалуп таранил фашиста на парашюте! А Грачев против четверых 'худых' дрался и 'завалил' одного.
- Вот это герои!- восторженно подхватил Бессекирный, даже не поинтересовавшись результатами своих 'любимчиков' - 'эрэсов'.
Вести об этом бое наших летчиков быстро распространялись, дополнялись 'деталями', хотя толком подробностей боя никто не знал.
Я отправился на КП эскадрильи. Надо было доложить, что задание выполнено, и заодно узнать результаты боя.
Было душно. Издалека докатывались глухие удары, от которых вздрагивала земля. Мне представился огненный клубок самолетов, а в реве и грохоте боя окаменевшее лицо Хархалупа, перекошенный ужасом взгляд фашиста и страшный удар крылом. По спине побежали мурашки. Потом я попытался вообразить Петю Грачева: вокруг в смертельной схватке носятся хищные 'мессеры', а он, распаленный азартом боя, почти кричит:
Орленок, орленок, блесни опереньем,
Собою затми белый свет...
И вдруг эта мелодия явственно отозвалась в сознании. Она теперь сливалась с запахом знойных полей, ее тревожно выстукивало сердце:
...Не хочется думать о смерти, поверь мне,
В шестнадцать мальчишеских лет...
Затрепетали налитые колосья. Со стороны Днестра вновь гулко застонала земля. Там в эти минуты рвутся фашистские снаряды, враги кромсают молдавские сады и виноградники, поджигают крестьянские хаты, уничтожают все, что с детства вошло в нашу плоть и кровь одним словом - Родина.
Я тревожно глянул на небо и ускорил шаги.
Командный пункт эскадрильи оборудован нехитро: копешка сена, неглубокая щель и телефон, дозвониться по которому в штаб полка- задача нелегкая: на одном-единственном проводе аэродрома 'висят' все эскадрильи и наблюдательные пункты. Адъютант Медведев сообщил: штаб уже осведомлен об уничтожении 'юнкерса'. Известно также, что колхозники захватили фашистских летчиков и сдали их в штаб дивизии. Затем загадочно дал понять: к нам в эскадрилью выехал один товарищ и мы должны радоваться его приезду.
'Какое-нибудь начальство из дивизии, - недовольно подумал я, увидев пылящую вдали машину, - кто бы это к нам пожаловал?'
Возле копны машина притормозила, и из кабины - я остолбенел - в новеньком комбинезоне выпрыгнул и важно подошел ко мне...
- За сбитого 'мессера', за взорванный 'юнкерс', за испытание 'эрэсов'...
Я не верил своим глазам: торжественно и серьезно, без искринки смеха, меня поздравлял... Яковлев. Наконец он не выдержал и захохотал:
- Чего глазищами-то моргаешь? Здорово!
- Колька?! Чертушка! Ты же... Жив?
- Ну, вот и встретились, - сказал он просто, будто только вчера мы разошлись после веселого ужина.
Ну и встреча была! Прибежал Гичевский, сразу тоже не поверил, а потом бросился обнимать Кольку. Набежали техники, оружейники и все тискали, качали его - живого, но уже вычеркнутого было из списков довольствия. Удивлению, расспросам, радости не было конца.
Взвилась сигнальная ракета. Мы вылетели на очередную, кажется, шестую в этот день, штурмовку - подсобить пехотинцам.
Кромсали врага здорово. С оглушительным треском взлетали в воздух автомашины, лопались подожженные танки, переворачивались орудия. Воды Прута бурлили, принимая взорванные переправы, трупы гитлеровцев.
Напряженным был этот день - день возвращения Яковлева. Ноги подкашивались, каждый мускул гудел от усталости, но успехи наземников радовали нас, прибавляли сил. И когда нам передали, что войска просят подавить вражеские батареи за Прутом, мы слетали еще разок.
Садились уже в темноте. На стоянке ждал Яковлев.
- Семь боевых вылетов! - взволнованно повторял он. - Даже в кресле пассажирского самолета сидеть семь часов подряд - пытка, а на истребителе, в бою, под огнем!..
- Только бы не отступать, Колька. - Шульга в изнеможении присел на ящик. - Ради этого хочется летать еще и еще.
Я попросил Яковлева рассказать, что произошло с ним после того, как его сбили.
- Плен и побег, - засмеялся он в ответ и начал торопить: - Бежим, ребята, к Хархалупу, он сел только что. Узнаем подробности боя.
'Плен... Самое страшное, что может случиться с солдатом на войне,думал я, устало шагая за Яковлевым.- Может ли быть что-нибудь мучительнее бессилия перед врагом, тревожнее полной неизвестности: что произойдет через час? Завтра? И наступит ли это завтра? Каким ожесточенным ни бывает бой там ты свободен, ты хозяин своей судьбы, все зависит от тебя. Но в плену...'
Неподалеку от командирской 'эмки' скучились летчики. Хархалуп и Иванов - оба рослые, плечистые, под стать друг другу - на голову возвышались надо всеми.
Когда мы подошли, командир полка уже подвел итоги дня:
- Наступление фашистов по всему фронту сорвано. Враг снова отброшен за Прут. Наши летчики штурмовыми действиями оказали большую помощь наземным войскам, и они в присланной телеграмме благодарят вас от всего сердца.
Как приятно слышать такое!
Летчики взволнованно зашумели.
- Передайте и нашу благодарность наземникам. Мы всегда готовы помочь! - крикнул Грачев.
Когда возбуждение улеглось и летчики отправились ужинать, Иванов отвел Хархалупа в сторонку:
- Вот что... Ты на меня, Семен Иванович, не обижайся. - Глаза Иванова подобрели. - Короче, хочу предупредить тебя: не увлекайся в бою.
- Но ведь летчиков в бой веду я, - возразил Хархалуп, - пример командира... Тем более сейчас. Фашисты так и прут.
- Это хорошо, что ты личным примером... Летчики верят тебе, смело дерутся, - майор прищурился, представив, должно быть, картину боя.- Понимаю тебя: у всех одно желание - уничтожить врага. Но и о людях нельзя забывать.
- Понял, товарищ командир, учту, - угрюмо согласился Хархалуп.- А драться надо бесстрашно, дерзко.
- В бою одного бесстрашия мало. Нужны командирское хладнокровие, умение обеспечить успех всей группы...
Яковлев потянул меня за рукав:
- Взглянем, чем он фрица трахнул.
В левом предкрылке самолета Хархалупа была вмятина. Петя Грачев, брезгливо потирая руки, рассказывал, как он сам отдирал клок волос и какое-то месиво с крыла.
- Как это случилось?
- Бой был тяжелый. Сначала 'худые', потом две группы 'юнкерсов'. Викторов звеном и мы с Ротановым закрутились с 'мессерами', а Хархалуп набросился на бомберов...
Петя рисовал бой красочно, выразительно жестикулировал. Он вновь переживал схватку с четырьмя вражескими истребителями.
- Одного я рубанул с ходу, а Тима так всыпал другому, - Грачев раскатисто захохотал,- эх, фриц как заштопорит - умора, прямо на своих!
- Смейся, смейся, - перебил его Николай Столяров, - не окажись там Атрашкевич со своими хлопцами, была бы нам такая умора...
- Ну, а Хархалуп? - допытывался Яковлев.
- Прелюбопытнейший случай! - вновь оживился Грачев. - Семен Иванович нагнал на фрицев страху: одного 'юнкерса' зажег сразу, на второго нацелился. И надо же - в это время пулеметы у него отказали. Он их перезаряжать, а скорость - будь здоров! Фрицы видят - прямо на них 'миг' мчится - с перепугу из 'юнкерса' засигали вниз - один, другой, третий. Яша своими глазами видел.
Мемедов, ведомый Хархалупа, до сих пор скромно стоял в сторонке и отмалчивался, слушая, что говорят другие.
- Я что, - засмеялся он, - сам за командира струхнул, подумал: таранить решил 'юнкерса', а когда в крыло ему фашист врезался, я даже глаза закрыл.
Уже совсем стемнело. Все
