пятое июля. Пять раз вылетали мы в течение дня на штурмовку войск и один раз на перехват авиации противника. Под вечер, усталые и пропотевшие, мы в седьмой раз поднялись с Котовского аэродрома и взяли курс на Слободзею.
Плотным строем, крыло к крылу, по-гусиному, косяком, 'стригут' над полями одиннадцать 'чаек'. Мы на 'И-шестнадцатых' - ста метрами выше. Косые лучи солнца красноватыми отблесками играют на умытой листве деревьев, рябят в редких лужицах дорог, зайчиками прыгают по крыльям.
Слободка скрыта от нас лощиной и лесом. От нее разбегаются три железнодорожные колеи: две петляют меж холмами на восток и юго-запад, третья прямой стрелой прорубилась через лесок на север. Там на чистом фоне горизонта черными смерчами уперлись в небо пожарища.
На вражескую колонну натыкаемся неожиданно: грузовики, большие и малые, какие-то повозки по обочинам дороги, вдоль опушки; танки ползут через поля на Слободзею, оставляя грязные полосы.
Левым разворотом ведущее звено пикирует на темные коробки танков. Вытянувшись в цепочку, за ним устремляются остальные. Наша тройка 'ишачков' - в дозоре; мы пристально всматриваемся в небо, выискивая вражеские истребители. Опасности пока нет. А внизу, под нами, 'чайки' полосуют воздух реактивными снарядами. Сильная штука эти 'эрэсы': разносят вдребезги все, что попадается на пути. Несколько танков уже окуталось дымом. Другие застывают неподвижно. На тех. что свернули в лощинку к лесу, обрушивается звено Пал Палыча, и сразу же одна коробка волчком взрыхляет поле, вторая раскалывается от собственных снарядов.
Израсходовав 'эрэсы', белокрылые машины набрасываются на колонну. Высота небольшая, и можно хорошо различить орудия, крытые машины, бензозаправщики. Очереди одна за другой впиваются в ее голову, в хвост. Летчики не обращают внимания на свирепый огонь зенитчиков. Даже когда одна из 'чаек', сбитая, врезается в лес, а другая, окутанная огнем и дымом, уходит из боя, никто не думает об опасности. Это какие-то особые минуты, когда ожесточаешься в пылу боя и хочется бить, бить без конца.
Гибель нашего 'ястребка' приводит меня в исступление. Я перевожу взгляд с земли на небо, затянутое редкими облаками. Опасное оно теперь, хоть и не видно противника.
Машинально проверяю положение гашеток, заглядываю в прицел. Все в порядке. Качнув крыльями товарищам, пикирую на машину, с которой ожесточеннее других огрызаются спаренные 'орликоны'. Нажимаю на гашетки и всем телом ощущаю тяжелый перестук крыльевых пушек. Снаряды кучно вонзаются в машину; вместе с расчетом они в щепки разносят кузов, кромсают кабину, мотор.
За первой атакой следует вторая, третья. Теперь штурмовкой заняты все - и штурмовики, и мы, сопровождающие истребители. Дорога и прилегающие поля вулканизируют грохотом взрывов, огнем, дымом и ревом моторов.
Я все время помню о воздухе, где каждую минуту могут появиться вражеские истребители, и не забываю о своих напарниках. Они растянулись в пеленге. Так легче вести индивидуальное прицеливание. Лучшая осмотрительность и свобода маневра предупреждают внезапную вражескую атаку. Этот строй выработан горьким опытом многодневных сражений.
Еще одна атака. В прицеле возникает крытая брезентом с бульдожьей мордой машина. Отличнейшая цель!
И тут - пусть мне скажут, что предчувствие - чепуха! - Я быстро оборачиваюсь назад. Это уже привычка, и сердце сжимается: из-за облаков на нас пикируют истребители...
Пока я определял, что это за истребители, прошло одно мгновение, но на пикировании его было достаточно, чтобы 'засмотреться'. Вражеский грузовик в прицеле вырос за это время в огромное чудовище. А за ним, выше траектории полета моего истребителя, ощетинился верхушками лес - могучий, прекрасный... В кабине 'ястребка' стало тесно. Мириады клеточек в мозгу возмутились, потребовали: 'Прекрати атаку! Выводи! Промедление - смерть!' А руки - дьявольщина! - до чего непонятны человеческие поступки! - жмут на гашетку. И кроме того, невозможно не посмотреть, куда попадут снаряды. Не могу отказаться от этого. И только потом я рву на себя ручку управления. Самолет в судороге трепещет от совершенного над ним насилия. А может, от страшной близости земли, на которую он все еще оседает по инерции.
Под тяжестью перегрузки и - что скрывать- от страха глаза закрываются, тело приготавливается к неотвратимому удару.
Трудно сказать, что спасло самолет от столкновения с землей. Скорее всего, взрывная волна от грохнувших в машине снарядов взметнула 'ястребок' над лесом.
Летчики уже заметили пикирующие истребители, стали в оборонительный круг, прекратили штурмовку. Но тревога оказалась напрасной: это на смену 'чайкам' прилетела девятка наших 'мигов' во главе с майором Ивановым и обрушила свои бомбы на вражескую колонну, точнее - на ее остатки.
После выхода из злосчастной атаки я не обнаружил Сдобникова - он следовал за Зибиным. Не было его и среди 'чаек'. Сделав круг над местом боя, я поразился: там, где совсем недавно двигался враг, теперь бушевали взрывы, ввысь вздымались столбы дыма, месили и рвали землю набитые снарядами грузовики. А 'миги' с бреющего полета разили и разили врага.
Домой возвращались в лучах заката. Я вылез из кабины и почувствовал страшную усталость: казалось, сил не хватит даже на то, чтобы снять парашют и положить его на крыло. Бросив в ответ на немой вопрос техника: 'Все нормально', - я с тяжелым чувством зашагал к самолету Ивана Зибина.
Место, где стоял 'ишачок' Сдобникова, опустело, и весь аэродром тоже показался мне пустым.
Вспомнился разговор перед вылетом, когда мы под крылом раскуривали последнюю папиросу, его непривычно мечтательное лицо: 'Пережить бы всю эту заваруху - женюсь... Эх, и дивчина меня ждет!'
Мы подружились с Лешей еще в Кировограде. Потом эта дружба, прокаленная боями и временем, была настолько естественной, необходимой, что не замечалась. Только сейчас я понял, как близок мне этот веселый, взбалмошный, вихрастый парень.
На мой вопрос Зибин грустно развел руками:
- Наверное, взрывом его... - и, поняв мое недоумение, добавил:
- Во время атаки он обогнал меня, был почти рядом с тобой. А потом, когда грузовик взлетел на воздух, я вас потерял...
Я доложил незнакомому капитану о результатах вылета и заметил, что КП опустел.
- Перебазируемся на другой аэродром, - пояснил капитан, убирая со стола последнюю карту. - А вы кройте к себе.
- Наконец-то! - обрадовался Иван. - Полетим, пока не стемнело. - И сразу же сник: - Леша... Как он рвался домой...
- Да, - спохватился капитан, - один 'миг' в Котовске за трубу зацепился. За ним пара 'худых' гналась. Фамилия летчика Шиян. Не ваш случайно?
Гриша Шиян, жизнерадостный здоровяк- украинец... Так вот где пришлось тебе сложить свою голову.
Сборы к перелету были недолгими, и вот мы над Маяком. При виде разбросанных по аэродрому ящиков, сгоревшей 'чайки' стало не по себе. И все-таки надо было садиться - узнать, куда перелетел полк.
Пока мы осторожно подруливали к тому месту, где находился командный пункт, навстречу из лесочка запылила полуторка.
От Лоенко, разбитного техника второй эскадрильи, оставленного тут 'на всякий случай', я узнал, что наши уже второй день сидят на новом аэродроме.
- А 'чайку' 'мессеры' сожгли, когда аэродром штурмовали, - кричал он мне в ухо.
Через несколько минут мы взяли курс на новый аэродром. Я с грустью взглянул на прилепившееся к оврагу летное поле, на небольшой поселок, где мьГ жили, и гнетущее ощущение чего-то непоправимого наполнило меня. В горле запершило.
Сели почти в темноте. Никто нас не встретил, не показал, куда ставить машины. С чувством возникшей невесть отчего тревоги мы вылезли из кабин. В наступившей тишине отчетливо раздавалось уханье пушек, от которого дрожал воздух. Тревога все разрасталась.
- Куда стопы двинем? - спросил Иван, раскуривая громадную цигарку.
- Подождем. Как будто едет кто.
Из автостартера выскочил незнакомый летчик, высокий широкоплечий хлопец.
- Дежурный по аэродрому старший сержант Никитин, - отрапортовал он четко. - Вы откуда?
- Ответь-ка лучше нам, ты-то откуда? - спросил я его.
- Из Качи. Двадцать второго прибыли.
- Из Качи? - поразился Иван. - Всем училищем? Воевать?
- Зачем же училищем, - усмехнулся сержант,- нас в полку только семнадцать летчиков.
- В каком полку? - недоверчиво спросил Зибин, решив, что мы сели на чужой аэродром.
- В пятьдесят пятом истребительном. А вы из какого?
- Какого ж ты черта стоишь! Вези быстро перекусить да в общежитие!
Новичок сразу же подкупил нас деловитой уверенностью, простотой и собранностью. Наши симпатии к молодому летчику выросли еще больше, когда мы увидели, как он деловито подгонял с ужином повара. В движениях рослого, крепкого парня сквозила курсантская выправка, спокойный голос в приземистой столовой звучал внушительно. При свете керосиновой лампы светло-русые волосы красиво оттеняли обаятельное мужественное лицо с высоким лбом.
Нам выдали по граненому стакану водки, накормили сытным ужином. Разливающаяся по всему телу теплота, тихая спокойная изба с уютными запахами кислого хлеба и сухих деревянных нар - все это показалось мне пределом мечтаний.
Я сбросил амуницию, стянул гимнастерку, сапоги и завалился на шуршащий соломой матрац, покрытый чистой простыней, ощутив каждым мускулом радость покоя.
Засыпая, я слышал, как Иван наказывал Даниилу - нашему новому знакомому - разыскать чемоданы, и провалился в небытие.
С рассветом мы были на ногах. Сизые дымчатые облака ползли на восток. С листьев дерева, на котором укрепили
