Спасение было рядом: блестя на солнце, в двадцати-тридцати шагах ровно и призывно рокотал мотор. Одно усилие - и они в воздухе.
И вдруг над головой просвистело, грохнуло. Земля всколыхнулась. 'Миг' окутался дымом, осел. Овсянкин, теряя равновесие, схватился за грудь, что-то теплое, клейкое потекло по пальцам.
В первый момент беспомощность и страх сковали Соколова. Тупая давящая боль стиснула голову. Но тут он увидел искаженное болью лицо Алексея и, не отдавая себе отчета, что было сил, пополз к разбитому снарядом самолету.
Немцы теперь не спешили и не скрывались; они приближались широкой цепью, во весь рост.
'Спокойно, Соколов, спокойно', - шептал он, расстреливая фашистов из пистолета.
Он заложил последнюю обойму из пистолета Овсянкина, целился тщательно, считая каждый выстрел.
Фашисты залегли и ползли, как черепахи, охватывая разбитый самолет полукругом. Позади цепи, на жнивье, осталось с десяток распростертых трупов. Снова выстрел, и гитлеровец с засученными рукавами, взвизгнув, пополз назад.
- Еще один, - процедил сквозь зубы Анатолий.
- Командир, а командир, - еле слышно позвал Овсянкин. - Я умираю. Приподними меня - простимся.
Соколов нагнулся. Летчик осторожно обхватил его за шею.
- Еще повыше... Выше...
Сознание медленно покидало Алексея. В предсмертной тоске лицо осветила улыбка: жена и дочь пришли к нему, были с ним...
Алексей вновь обратил глаза к Соколову; крепко закушенные губы его чуть шевельнулись:
- Доченьке моей... не стыдно за отца... - и смолк. Что-то мальчишеское, нежное проступило на лице.
Соколов с ношей на руках выпрямился во весь рост. Где-то в крошечной клетке мозга, которая начала жить раньше первого его вздоха и умрет в нем последней, уже решено: 'Свое мы исполнили. Не будет тебя, Алексей, и...'
Анатолий обвел взглядом прохладные рощицы Приднестровья, полные запахов, влажные луга: далеко за синью горизонта остался его родной дом.
Рваная тень от облака забралась на косогор, обдала прохладой. В вышине знакомый гул самолетов.
И вдруг стало легко, хорошо, как после крепкого бодрящего сна. В пистолете два патрона. Один для себя, а второй... Да хотя бы тому, белозубому, без пилотки, что ближе других.
Цепочка гитлеровцев с автоматами наизготове сжималась. Анатолий поцеловал холодный, быстро бледнеющий лоб друга.
Страшная мертвая тишина. И в ней, как две хлопушки, щелкнули выстрелы. Но человек в кожанке продолжал стоять, крепко прижимая к груди товарища.
В ужасе оцепенела вражеская цепь. А он, мертвый, с мертвым на руках стоял перед врагом... Потом, как в земном поклоне, медленно присел на одно колено, другое, и теплая земля приняла обоих...
Дед Грозный - так зовут теперь односельчане Евтихия Тимофеевича уверяет: когда поля покрываются тучными нивами и утренняя заря встает над влажными рощами и прохладными лугами, на холме том, среди красоты земной, распускаются два алых бутона.
...Молва о ратных подвигах на войне разносится моментально. Даже в стане врагов.
22 июля наше звено подсадили в Котовск сопровождать 'чайки'. После очередной штурмовки под Ямполем мы возвращались на аэродром.
Серебристые 'чайки', похожие на шустрых ласточек, 'брили' над самой землей, то взмывая над лесами и холмами, то прижимаясь к пожелтевшим хлебам. Наша группа на 'ишачках' охраняла их, летя чуть выше и поодаль.
За Балтой появилась рваная слоистая облачность. Впереди показался утопающий в садах Котовск.
Неожиданно просветы низких облаков зачернели от вражеских бомбардировщиков и несколько грязных взрывов взметнулось среди станционных путей. Мы группой набросились на врага. Вскоре два 'Хейнкеля-111' были сбиты, остальные расползлись, укрываясь за облаками.
К вечеру стало известно, что один уцелевший летчик с 'хейнкеля', полковник по званию, взят в плен. На допросе этот матерый фашист показал, что они должны были бомбить наш аэродром в Маяке, не нашли его и попытались сбросить свой смертоносный груз по запасной цели - Котовску. Сожалел он об одном - у него не хватило мужества поступить так, как два русских героя; они умерли обнявшись, и разделить их не могла даже смерть.
Мы не знали тогда - этими русскими героями, что предпочли смерть плену, были Анатолий Селиверстович Соколов и Алексей Иванович Овсянкин. А те, кто выслушивал слезные признания фашиста, отписались об этом лишь строчкой донесения.
Ночная тень легко опустилась на землю. В чистом умытом небе заблестели между облаками первые звезды.
Ночевали мы под самолетом. Рев прогреваемых моторов разбудил нас. Солнце только всходило. На горизонте занялась розовая заря; от нависшей над ней черной тучи заря казалась еще алее. Аэродромная трава была усеяна искрящимися дождевыми бусинками.
Из штаба дивизии приехал офицер по разведке. Прикрепив к кузову машины большую испещренную карту, он бойко сыпал названиями немецких дивизий и армий, которые угрожающими стрелами с севера на юг нависли на нашем направлении.
Сухощавый, в аккуратной, перетянутой ремнями гимнастерке, с отточенным карандашом в руке, старший лейтенант являл собой образчик заправского штабиста. Из всего, что он нам втолковывал, я запомнил и понял немногое: правому крылу войск нашего Южного фронта приказано остановить первую танковую группу фашистов на рубеже Шпола, Балта, Рыбница, а левому крылу и центру - удерживать оборону на Днестре.
Раскрыть нам полностью все 'стратегические' хитрости фашистов штабист не успел. Нагрянул генерал со свитой.
- Встать! Смирно!
Команда потонула в пулеметной трескотне. Кое-кто из его спутников присел, а сухолицый аскет с одним ромбом в петлицах от неожиданности плюхнулся за 'эмку'.
Оружейник, не подозревавший о приезде начальства, очередь за очередью сыпал то из одного, то из другого пулемета - готовил истребитель к бою.
- Прекратить! - хлестнул голос генерала.
Кто-то бросился исполнять приказание, но виновник конфуза, довольный работой оружия, уже кричал соседу по стоянке:
- Мишка-а, айда завтракать, а то скоро вылет. Потом и не перекусишь.
Я перевел взгляд на генерала. Впервые после 'знакомства' в Бельцах я видел его так близко. Он не изменился: то же холеное полное лицо с мясистым носом, высокомерный презрительный взгляд, тот же синий комбинезон и та же мера воспитания: трудяга-оружейник получил десять суток ареста за 'бесцельную' и несвоевременную стрельбу.
Я подавленно наблюдал за происходящим.
Генерал повернулся к старшему лейтенанту:
- А ты чем тут занимаешься?
Старший лейтенант побледнел:
- Наземную обстановку летчикам объясняю.
- Это летчикам ни к чему. Они не стратеги, - недовольно заметил генерал и повернулся к нам:
- Верно я говорю?
Молчание летчиков не смутило его.
- Ты их научи, как фашистов уничтожать.
- Есть научить! - козырнул штабист.
- Нам бы линию фронта показали на карте, - буркнул кто-то из ребят.
Несколько минут мы шли к своим самолетам молча. Высокая нескошенная трава хлестала по голенищам, до самых колен обильно смачивала ноги.
- Какого черта нас сюда подсадили! - сердито ворчал Сдобников. - Того и гляди, угодишь на губу бесславно.
- И эгоист же ты, Лешка, - рассмеялся Зибин. - Даже тут тебе славы захотелось.
- Я воевать и жить хочу, а не прозябать.
- Брось брюзжать, как старая баба. Не все ли равно, откуда воевать со своего аэродрома или здесь.
* * *
После завтрака, в ожидании вылета, я прилег на землю, положив парашют под голову. Неуютность мира расплавилась под теплыми лучами солнца. Думалось лениво, нехотя и почему-то о генерале. Откуда у него высокомерие, пренебрежение к нам, подчиненным? Ведь сам он был когда-то таким же, как мы. Мне от таких вершителей судеб хотелось немногого - чтобы считались со мной, обращались, как с человеком. А это мог делать только богатый сердцем и разумом. Тогда малое и большое, великое и незаметное, если оно шло на пользу людям, имело бы одну цену.
Солнце поднималось все выше. От пряного запаха трав, тепла, тишины веки медленно закрывались.
В небе рассыпалась многоцветная ракета - сигнал вылета на штурмовку. И затем началось. Техник, что утром был наказан генералом, оказался прав: вылет следовал за вылетом и трудягам-техникам действительно было некогда перекусить.
Немцы развернутыми колоннами ползли и ползли с севера в направлении Первомайск- Николаев, Балта-Одесса, стараясь обойти весь Южный фронт с тыла.
С каждым днем, часом накал боев нарастал. Бесновалось железо, бесновалось и все живое. Снаряды скрещивались со снарядами, гранаты с гранатами. Жар сражений полыхал в глазах людей, рвал землю и раздирал воем небо.
И все же, несмотря на тяжелые для нашей армии условия, немецко-фашистское командование вынуждено было в это время признать: 'Противник снова нашел средство для вывода своих войск из-под угрозы наметившегося окружения...'
'Операция группы армий 'Юг', - отмечал начальник генерального штаба сухопутных войск Гальдер, - все больше теряет свою форму'.
Искусный маневр, быстрые фланговые марши, непоколебимое упорство наших бойцов сорвали замысел гитлеровского командования.
Части 9-й армии, прикрывавшие правый фланг Южного фронта, в ходе кровопролитных боев на какое-то время преградили путь фашистской танковой группировке, которая рвалась от Кодымы к узловой станции Слободка, на Котовск, Одессу, в тыл наших войск, с боями отходивших из Бессарабии за Днестр.
Немалую помощь оказала им авиация и летчики нашего полка.
* * *
Двадцать
