Брось кипятиться, - урезонивал его Иван. - Сам виноват, не болтайся в строю.
Немногословный и смелый Зибин нравился мне все больше. Раньше знал я его только в лицо. Был он неприметен, всегда исполнителен, теперь же, столкнувшись с ним поближе, я убедился, что он наделен какой-то особой внутренней силой, свойственной скромным и сильным людям.
Препирались оба из-за недавнего вылета. Во время атаки Сдобников едва не столкнулся с Зибиным. Был ли он виновен? Отчасти да, потому что не отличался умением держаться в строю. Дело было в другом - к тому времени сама практика боев показала, что звено из трех самолетов сковывает маневр и осмотрительность, основательно затрудняет атаки.
Но строптивый Леша не унимался. Занозистый, а в общем-то добродушный малый, сейчас он не на шутку разгорячился.
- Зачем спорить! Сделаем так: полетишь за командиром, я - за тобой, предложил Зибин. - Посмотришь, как надо держаться в бою. - И тут же обратился ко мне: - Согласен, командир?
'Командир!' Искренность и теплота, с какими было произнесено это слово, тронули меня.
Пытаясь скрыть охватившее меня чувство, я взял кружку с водой и, захлебываясь, мотнул в знак согласия головой.
- Заповедь третья... - послышался за спиной голос Тетерина, чревоугодие жизнь сокращает.
- А отлынивать от боевых полетов - какой заповедью предусмотрено? - в упор спросил его Сдобников.
Тетерин порозовел. На лице его появилась растерянная улыбка, которая тотчас же перешла в хмурую гримасу. Подобного оборота он не ожидал.
- Прошу поосторожнее! Я теперь за командира. - И с присущей ему напускной серьезностью распорядился: - Как только самолеты будут готовы, немедленно вылетайте прикрывать конницу.
- Ну и ну, - Зибин покачал головой, глядя вслед новоявленному командиру. - Зачем воевать, когда в начальстве ходить можно.
Вырулили на взлет Кондратюк и Гичевский.
- Куда это они?
- В Криуляны на переправу.
- Парой? Вот так надежное прикрытие с воздуха!
- И мы не эскадрильей полетим,- заметил Зибин. Вскоре взлетели и мы. Курс- на запад. Сизое марево пропитало воздух. Только по пожарищам можно было определить линию фронта. На юге в дымке горизонта угадывался Кишинев.
Где-то внизу должны быть конники.
Мы не успели сделать над ними даже круга; прямо над нашими головами проплыло двенадцать 'мессеров'.
'Мимо', - подумал я и сразу же увидел бомбардировщиков. Они летели на той же высоте, что и мы, явно держа курс на Кишинев. Конечно, это для них 'мессершмитты' расчищали путь. Как быть? Вступить в бой с врагом - оставить конников без прикрытия. Пропустить- не поздоровится Кишиневу.
Но раздумывать уже нет времени. Враг совсем близко. Контуры головастых 'Ю-88' стали хорошо различимы. Я разглядел шестерку, потом звено бомбардировщиков и пару истребителей.
Если не считать боя под Котовском, мне не приходилось драться с 'юнкерсами'. Как атаковать? С хвоста боязно. Я уже обжигался на метком огне вражеских стрелков. Вспомнился совет командира полка: 'Ошеломляйте врага внезапностью... Фашисты - не автоматы'.
Решено. Ударим с ходу. Оглядываюсь: товарищи рядом, каждый на своем месте.
Атака под большими углами обычно мало эффективна; зато есть преимущество: фашисты нас не видят, да и ракеты под крыльями действуют ободряюще.
Поднимаю вверх руку, сжимаю в кулак: знак, что стрелять будем залпом, четырьмя снарядами. Большим количеством нельзя: при пуске ракет обшивка на крыльях вздувается. На моих еще маячат две свежие полуметровые заплаты память о штурмовке. Лбом почти касаюсь прицела. Зубы плотно стиснуты. Нервная дрожь не унимается.
Головные 'юнкерсы' наползают, как танки, тяжелые, переваливающиеся. Уже блестят диски пропеллеров. Так и хочется нажать кнопку, но взгляд на прицел успокаивает: до фашистов больше тысячи метров. Тем неожиданнее вспыхивает вдруг перед 'юнкерсами' целая серия разрывов: одна, другая... Это Сдобников не выдержал и впустую выпустил 'эрэсы'.
'Спокойно, спокойно'. Первый фашист вырастает в прицеле. Он занял уже половину сетки, уперся в ее внутреннее кольцо.
'Пора!' Слабый шум под крыльями. Четыре огненных клубка брызжут осколками.
Выхожу из атаки разворотом вверх. Боевой порядок 'юнкерсов' нарушен! И впрямь, оказывается, можно кое-чего добиться, только взять себя в руки. Еще одна атака сверху - и фашисты в панике разворачиваются.
Дело сделано, врага заставили свернуть с боевого курса, не пустили на Кишинев. Но хочется увидеть, как они горят.
Я набрасываюсь на ближайшего фашиста. Летчик мечется, увиливает от атаки. Вражеские стрелки с 'юнкерса' беспрерывно поливают огнем. Я не спешу атаковать, маневрирую, жду удобного момента.
Кто-то из друзей устремляется в погоню за следующим бомбардировщиком.
Задний стрелок 'моего' 'юнкерса' неожиданно умолкает. Уловка? Подхожу ближе, атакую. Стрелок молчит. Значит, убит. Расстреливаю фашиста длинными очередями. Трассы впиваются в тело бомбардировщика, но он продолжает лететь. Бью еще, еще... Ура! Мотор врага дымит, на крыле показывается пламя. Оно разрастается. В одно мгновенье пламенем охвачен весь самолет.
Где же товарищи? Осматриваюсь. Два фашиста удирают, они уже еле видны - не догнать. Ниже, над лесом, 'чайка' ведет бой с 'мессершмиттом'. Третьей не видно. Спешу на выручку. Враг замечает опасность и со снижением уходит из боя. Сдобников пристраивается ко мне.
Мы идем на поиски Зибина. Долго искать не приходится: сразу видим горящий 'мессер' и серебристую 'чайку'. Но ликованье преждевременно. Неведомо откуда на нас падает шестерка вражеских истребителей. Их, вероятно, вызвали на помощь 'юнкерсы'.
Бензин в баках на исходе. Паниковать- смерть. У паникеров никогда нет выхода. Атаки 'мессеров' все настойчивее, нахальнее. Количественный перевес на их стороне. Мы огрызаемся, защищая друг друга. Сдобникову удается подбить вражеский истребитель. Дымя, тот удирает на запад. Но от этого не легче. У меня замолкают пулеметы. Пытаюсь их перезарядить. Бесполезно. Догадываюсь - у Зибина такая же история. Фашисты чувствуют это, становятся еще нахальнее...
Трудно сказать, что передумал каждый из нас, пока не подоспели Соколов и Шелякин со своими летчиками.
В этом бою Федор Шелякин одержал свою четвертую победу.
Как приятно после пережитого снова видеть радостные лица боевых помощников на земле, чувствовать их внимание! Путькалюк и Богаткин уже спешат навстречу. Один тащит ведро с водой, другой - полотенце. На ящике заботливо прикрыты газетой кружка холодного компота и булочка. Германошвили орудует пулеметами, кричит, довольный:
- Командир, весь ящик пустой!
Компот и булочка действуют как живительный бальзам. Думать ни о чем не хочется. Механик ковыряется в моторе; кажется, знаю его давно, а вот всякий раз открываю в нем какую-то новую черточку. Подвижный, неунывающий Путькалюк в то же время тих и малоприметен; посмотрит на вас серыми глазами в мелкой сетке морщинок - само сердце в гости просится.
- Вай, вай! Смотри, какой дыра!
Ваня вскакивает на стремянку и кричит оттуда:
- На лобовых дрались?
- И да, и нет.
- Повезло вам. Пуля весь капот разворотила, а карбюратор цел, а то бы...
Знаками Иван изображает пожар на самолете.
- Зато 'юнкерсу' покрепче досталось, летать больше не будет.
- Значит, это третий! - кричит Германошвили. На лице его радость и обида. - Почему командир молчал? Разве мой пулемет плохо стрелял?
Я чувствую себя неловко. Они правы. Не праздное любопытство владеет ими: это такие же бойцы, и все наши победы - их победы.
Мы отходим от самолета. Богаткин кивает на летное поле: там, не сводя глаз с горизонта, стоят Коротков и Штакун. Наконец, они понуро направляются к пустым стоянкам.
- А где же Кондратюк с Гичевским?
Склоненные головы говорят обо всем красноречивее объяснений.
* * *
Тяжкие утраты, горькие вести с полей сражений, неимоверная духота все точно сговорилось против нас.
От Тимы Ротанова я узнал, что фашистские танковые колонны на севере рвутся к Первомайску и к нам.
- Не может этого быть!
- Сам обнаружил. Вот заправлюсь - снова на разведку.
- Это верно, - подтвердил Кравченко. - Вторая эскадрилья вылетает сопровождать 'Су-2' в район Рудницы - Гайворон.
Кравченко, наш писарь, постоянно находился в курсе всех дел. Он был настоящим ходячим справочником. Спросить его, например, сколько самолетов сбил Дьяченко, он и не задумается:
- Четыре, из них два 'Ю-88', один 'Ме-109' и один 'ПЗЛ-24'.
В тот день я расстался со своей 'чайкой'.
Говорят, 'чертова дюжина' - хвостовой номер моей 'чайки' - число несчастливое. Я не суеверен, но в приметы, как и некоторые наши ребята, верил. Перед вылетом бриться? Боже упаси! Навстречу женщина попалась? Быть неприятностям. И все же 'тринадцатая' послужила мне неплохо. Около десятка воздушных боев, три сбитых самолета и более тридцати вылетов на 'чайке' - в те дни это кое-что значило.
Осторожный и нерешительный Дубинин наконец-то внял моей просьбе:
- 'Девятку' видишь? - Он указал на темневший в кустах 'И- шестнадцатый'. - Бери. Полетай по кругу и в зоне попилотируй.
И вот я в отремонтированном Городецким истребителе. Мотор работает на славу. Машина легка и послушна в управлении.
- Отлично получается, командир. Отлично! - осматривая после каждой посадки кабину, приговаривал Богаткин. - Теперь на заправку, а потом и в зону.
- Может, еще?
- Нет, нет. Поторапливаться надо - грозой попахивает.
Гроза подкатила незаметно. Небо засветилось розовым
