суда арестом на тридцать суток. Волнений за это время было много.
Все это время Володя провел в Киеве, куда он был командирован для прохождения фехтовально-гимнастического курса. Осенью этого года он, благодаря содействию Остроградского, должен был поступить в Офицерскую кавалерийскую школу, но ближайшее его начальство отказало ему в командировании туда!
Единственным утешением во всех этих неудачах послужило Володе то, что он стал женихом Маруси Ильяшенко и получил от своего отца обещание нужной материальной поддержки для содержания семьи.
Нам надо было ехать на лето в Франценсбад, где жена должна была пройти курс лечения, но весну и осень мы решили провести на своей даче в Царском Селе. К середине мая ремонт дачи был закончен, и мы переехали в Царское, где прожили два месяца.
Мой браг в апреле тяжко заболел язвами в желудке, а затем инфлюэнцей; только в начале июня он оказался в состоянии переехать к нам, и тогда воздух Царского Села быстро помог восстановлению его сил.
За границу мы решили ехать в середине июля, два спальных купе были заранее заказаны и взяты на 17 июля; до отъезда мы на два дня поехали к И. В. в Перечицы, где провели именины жены. Вероятно, она во время этой поездки простудилась, потому что по возвращении в Царское серьезно заболела. Призванный местный врач признал, однако, наш отъезд возможным. Мы проехали в Франценсбад через Берлин, где провели лишь час с четвертью между поездами. Во Франценсбаде мы получили две отличные комнаты с балконом в Villa Imperiale и очень хорошего врача, Штейншнейдера. В Франценсбаде мы пробыли шесть недель, и он нам понравился как спокойный и уютный курорт, без давки публики и шумных увеселений. Конечно, и там, как на всех богемских курортах, еда была однообразна и безвкусна, так что приходилось восполнять ее отличной местной ветчиной. Никаких знакомых мы там не встречали и новых знакомств не завязывали*.
По совету врача мы оттуда поехали в Аббацию, где жена должна была пользоваться виноградным лечением; в Вене не останавливались.
В Аббации мы пробыли две недели; она нам показалась малопривлекательной, так как вся жизнь сосредоточена на длинной набережной, от которой сейчас же начинается подъем в горы; даже фрукты оказались неважными и указанного врачом лечебного винограда (черный Шасла) не оказалось вовсе. Единственно, что оставило хорошее воспоминание, была еда в Villa Jeannette, вознаградившая нас за голодовку во Франценсбаде. Домой мы выехали 16 сентября*. После двухдневной остановки в Вене мы 21 сентября приехали в Петербург и тотчас переехали в Царское, куда вскоре приехали к нам на несколько дней И. В. с женой. Мы прожили в Царском до 6 октября, когда перебрались на городскую квартиру.
Заседания Государственного Совета возобновились 1 ноября, и в первую очередь стал вопрос о выборе членов постоянных комиссий. Я решил не идти больше в члены Финансовой комиссии и просил не выбирать меня. К этому меня побудил инцидент, бывший в Комиссии 14 февраля этого года, когда некоторые члены Комиссии (Карпов и другие) заявили, что члены VI ее отдела относятся к смете Военного министерства слишком снисходительно и не подвергают критике всю деятельность Военного министерства, как то делают докладчики в Думе. Я объяснил, что по закону рассмотрению палат подлежат только хозяйственные распоряжения Военного министерства, и нашей Комиссии не подобает вторгаться в пределы ведения верховного управления, поэтому мы и не можем представлять иных докладов; тогда же я заявил, что больше не желаю баллотироваться в члены Комиссии; такое же заявление сделал и член отдела П. Н. Дурново (лидер правых). Осенью, при выборе членов Комиссии, Дурново все же пошел в ее члены, а я просил меня не выбирать; все же многие голосовали за меня и я по списку правых оказался тринадцатым кандидатом. Совершенно неожиданно в Общем собрании за список правых было подано столько голосов, что из тридцати членов Комиссии на их долю досталось тринадцать, и я все же попал в Финансовую комиссию. Должен сказать, что характер докладов VI отдела остался прежний и против этого в Комиссии уже не было возражений.
Упомяну кстати, что в Государственном Совете уже давно было течение в пользу образования особой постоянной Комиссии по военным и морским делам, которой намечалась роль вроде той, какую в Думе играла Комиссия государственной обороны; за это особенно агитировал почему-то член правой группы князь Лобанов-Ростовский, который еще осенью 1909 года предложил мне присоединиться к его предложению. Я категорически от этого отказался, так как если комиссия будет строго держаться в границах, установленных законом, то деятельность ее будет до того бесцветной, что ее и не стоит образовывать; если же имеется в виду создать комиссию, которая выходила бы за пределы закона, то я, конечно, против такой затеи. Ввиду моих возражений, Лобанов тогда не возбудил этого вопроса; но он своей мысли не оставил, часто о ней говорил. В начале 1912 года он все же внес предложение об образовании комиссии, под которым ему удалось собрать чуть ли не сто подписей членов Совета разных партий. Я почти не бывал на заседаниях своей партии*, а потому узнал о всем деле только post factum и не имел случая о нем высказаться. Председатель Совета Акимов сам взглянул на дело так же, как и я, и на одном заседании всех председателей комиссий (о ходе работ Совета) высказался против предложения Лобанова, я поддержал его, и в результате многие из членов сняли свои подписи, и затея Лобанова на этот раз провалилась. Но в 1913 году (после смерти Акимова) ему все же удалось добиться осуществления своей мечты: комиссия была образована, и он попал в ее члены, хотя в военных делах ничего не понимал; я отказался быть ее членом; комиссия оказалась совершенно бесцветной и бездеятельной.
16 ноября мне пришлось представляться государю в Царском по случаю получения алмазных знаков. Государь спросил меня, как я поживаю; я ответил, что отлично, так как у меня нет ни одного подчиненного и никакой ответственности. Затем оказалось, что государь знает, что я состою в Финансовой комиссии и защищаю в ней интересы военного ведомства. Он спрашивал, разгребаю ли я еще снег? Говорил, что отдыхал два месяца и после того ему было тяжело засесть за работу в комнатах; раннее наступление темноты уже заставляет его раньше возвращаться с прогулки, но зато работа идет лучше. Наконец, он мне сказал, что в Пажеском корпусе видел новый бассейн для купания и плавания воспитанников зимой, и что такие бассейны будут заведены во всех корпусах. Сказал, что он был очень рад меня видеть.
Весь прием и тон разговора были столь доброжелательны, что я решил впервые после своей отставки поехать в Царское на полковой праздник л.-гв. Семеновского полка. Постоянное уклонение от приезда ко Двору вообще могло бы быть истолковано как неудовольствие или обида своею отставкой. Но когда я всего через пять дней приехал вновь в Царское, то государь только поздоровался со мною в манеже, а после завтрака, обходя бывших семеновцев и беседуя с ними, он лишь посмотрел на меня и молча прошел мимо. Более ясного доказательства, что ему не доставляет удовольствия меня видеть, он едва ли мог дать, и я решил избегать показываться ему на глаза. За завтраком мне, по старшинству, было назначено место рядом с Сухомлиновым; на счастье, Гулевич это узнал и устроил, что меня посадили между великим князем Сергеем Михайловичем и Жилинским.
Чтобы закончить повествование за 1912 год, мне остается упомянуть о двух инцидентах с племянниками Ивановыми. Как я упоминал, Саша Иванов в 1908 году женился, но вскоре после этого разъехался с женой, которая вернулась к родным; он бывал у меня довольно часто, по воскресеньям, и я знал, что он с женой не видится; ее же я видел лишь раз, на их свадьбе. В марте 1912 года она зашла ко мне просить моего содействия к тому, чтобы муж дал ей развод, и при этом нашла возможным пояснить, что она имеет законное право требовать развода, так как она еще девица! Я лишь мог передать Саше о ее желании; он почему-то не пожелал согласиться на развод, который и не состоялся; я не находил возможным настаивать или хотя бы расспрашивать его о причинах его отказа, так как он сам не желал говорить о них.
Племянник Женя, тоже часто бывавший у меня, занимал хорошую должность податного инспектора в Лесном, под Петербургом; сверх того, он зарабатывал довольно много как член правления какого-то кредитного общества и как агент страхового общества, и постоянно рассказывал об успешном ходе своих дел. Между тем, он никогда не вспоминал о том, что он в разное время с 1904 года занял у меня свыше четырехсот рублей, из них он в 1902 году взял двести рублей на срок не свыше двух месяцев, впредь до залога имения его жены, но и о них он, казалось, забыл. Ввиду хорошего состояния его дел я ему напомнил о долге; он, ничуть не смущаясь, заявил, что долг уплатит мне по сто рублей в год, не думая просить моего согласия на такую комбинацию. Я не стал ссориться с ним из-за этой бесцеремонности, но она заставила меня относиться к нему с известным подозрением.
В течение 1912 года я в Государственном Совете был на 57 заседаниях Общего собрания, на 39 заседаниях Финансовой комиссии, 14 заседаниях Комиссии о воинской повинности, на 4 заседаниях согласительных комиссий: всего - на 114 заседаниях и 5 раз на собраниях членов правой группы.
Мое здоровье оставалось в общем хорошим, но в начале 1912 года я заметил, что у меня при ходьбе на морозе появляется боль в груди. Призванный в апреле врач определил у меня наличие склероза и прописал принимать йод. Для меня это лекарство оказалось крайне неприятным, так как оно еще более располагает к гриппу, которым я и без него часто страдал.
Следующий, 1913, год прошел без каких-либо особых
