было, поэтому слова Мактурка повисли в воздухе. Перед группой прыгали заводилы из всех корпусов, которые носились, скакали и выкрикивали оскорбления. По обеим сторонам, словно греческие воины, шли ученики старших классов, беспрерывно отпуская шутки, – примитивные доисторические шутки. Троица присоединилась к ним с равнодушным, отстраненным, почти печальным видом.
– А они неплохо выглядят, – сказал Сталки. – Да это, по-моему, Раттри! Раттри?
– Эй, Раттри, дорогой! По-моему, он дуется. Послушай, дружище, поверь, мы не держим на тебя зла за то, что ты принес нам мыло на прошлой неделе. Перестань, Рат. Ты сможешь это пережить. Не все малолетки это могут. Хотя, по правде сказать, ваш корпус ужасно распустился.
– Вы что, возвращаетесь в корпус? – спросил Мактурк. Жертвы только об этом и мечтали. – Вы просто понятия не имеете, какая там стоит вонь. Конечно, вы, неряхи, этого и не замечете, но теперь, после того как вы хорошенько помылись и погуляли на свежем воздухе, теперь даже вы почувствуете.
Ученики вошли в корпус, напевая мелодию «Тело Джона Брауна», которую так любят школьники, и забаррикадировались в классе. Сталки тут же нарисовал мелом большой крест с надписью «Боже, пощади нас»[67] и ушел, не дожидаясь, пока Кинг ее увидит.
В эту ночь ветер переменился и принес трупный запах в спальни Макрея; мальчишки в ночных рубахах стали стучать в запертые двери, умоляя помыться учеников Кинга. Пятая комната отправилась на занятия, вылив на себя полфлакона камфорного масла, а Кинг, измотанный требованием объяснений, что-то протараторил и ушел, так что Жук смог в тиши своей комнаты написать еще одно стихотворение.
– Мальпас говорит, что они используют карболку, – сказал Сталки. – Кинг думает, что это канализация.
– Ей нужно много карболки, – сказал Мактурк. – Хуже не будет, я думаю. Это убережет Кинга от расстройства.
– Ей-богу, я думал, что он меня убьет, когда я принюхался сейчас на уроке. Хотя, когда Бартон принюхивался ко мне на днях, он и глазом не повел. И Александра он не остановил, когда тот орал «Вонючка!» из класса до того... до того, как мы их вылечили. Он просто усмехался, – сказал Сталки. – Чего это он так раскипятился из-за тебя, Жук?
– А-а! Это моя тонкая шутка. Он попался. Ты знаешь, он всегда острил по поводу ученого Липсиуса.[68]
– Мальчик, который что-то там в возрасте четырех лет... это тот? – спросил Мактурк.
– Да. Кинг проходится по этому поводу каждый раз, когда слышит, что я написал стихотворение. Когда я прошептал Бартону «Ну, как наш ученый Липсиус?», дружище Батт улыбался, как сова. Он не понял, о чем я говорю, но Кинг отлично все понял. Вот почему он нас выгнал на самом деле. Ты понял? А теперь помолчи. Я хочу написать «Балладу об ученом Липсиусе».
– Ты только постарайся там без грубостей, – сказал Сталки. – Не хочется быть грубым по такому радостному случаю.
– Ни в коем случае. Никто не подскажет рифму к слову «вонища»?
За обедом в учительской Кинг ядовито говорил Прауту о мальчиках с извращенным сознанием, которые направили свои многочисленные пагубные таланты на подрыв дисциплины и развращение своих коллег для распространения своих грязных фантазий и уничтожения уважительного отношения к старшим.
– Но, по-моему, вы не очень обращали на это внимания, когда ваш класс называл нас... э-э... вонючками. Если бы вы не заверили меня, что вы никогда не вмешиваетесь в жизнь другого корпуса, то я бы почти поверил, что вся эта ерунда началась из-за нескольких ваших мимолетных замечаний.
Праут долго терпел – Кинг всегда раздражался во время еды.
– Вы же сами говорили с Жуком. Что-то о мытье и водобоязни, – вмешался школьный капеллан. – Я следил за игрой в павильоне в тот день.
– Может, я что-то и сказал... в шутку. Я не могу помнить все замечания, которые я делаю ученикам, а потом, мне хорошо известно, что Жука трудно обидеть.
– Может быть, но он или они... это одно и то же... обладают дьявольским умением находить слабые места человека. Признаюсь, что я бы сделал все возможное, чтобы утихомирить пятую комнату. Возможно, это мягкотелость, но все-таки, мне кажется, что я единственный человек здесь, которого они не довели еще своим... скажем так... отношением.
– Это к делу не относится. Я льщу себя надеждой, что с ними я смогу договориться, когда возникнет такая необходимость. Но если они почувствуют моральную поддержку тех, кто обладает абсолютным правом вершить суд и проявлять великодушие, то тут, хочу сказать, я буду вести себя жестко. Больше всего я ненавижу, когда такое вероломство происходит среди нас.
Все в учительской стали искоса поглядывать друга на друга, а Праут покраснел.
– Я категорически против, – сказал он. – Э-э... на самом деле я признаю, что лично разговаривал со всеми тремя. Но несправедливо делать из этого вывод...
– Как долго вы предлагаете терпеть это? – спросил Кинг.
– Но безусловно, – сказал Макрей, бросая своего недавнего союзника, – вина, если таковая и существует, лежит на вас, Кинг. Вы не можете обвинить их в том, что в вашем корпусе (мне кажется, вы предпочитаете англосаксонкий корень) воняет. Мои ученики жалуются.
– А что вы хотите? Вы знаете, каковы эти мальчишки. Естественно, они пытаются использовать любую возможность, – сказал Крошка Хартопп. – А что там у вас случилось в спальнях, Кинг?
Мистер Кинг объяснил, что поскольку он взял себе за правило никогда не вмешиваться в жизнь другого корпуса, то он предполагает также, что не будут вмешиваться и в жизнь его корпуса. Возможно, им интересно узнать (на этом месте капеллан тяжело вздохнул), но он предпринял все шаги, которые, по его скромному суждению, могли бы соответствовать всем требованиям данного дела. Более того, он потратил, не задумываясь о компенсации, некоторую сумму, которую он не хотел бы называть, на средства для дезинфекции. Он сделал это, потому что знает по своему горькому (очень горькому) опыту, что управление колледжем выполняется нерадиво, с опозданием и неэффективно. Он мог бы также добавить, что нерадивость эта касается администрации некоторых корпусов, которая теперь считает себя вправе судить о его действиях. Вкратце коснувшись своей ученой карьеры и конспективно перечислив свои заслуги, включая все степени, он удалился, хлопнув дверью.
– Видали? – сказал капеллан. – Мы ведем карликовую жизнь – мелкую жизнь, братья мои. Боже, помоги всем преподавателям! Им так это нужно.
– Мне не нравятся эти мои мальчишки, – Праут злобно ткнул вилкой в скатерть, – и я не делаю вид, как вы знаете, что я сильный человек. Но я, признаться, не вижу причин, по которым я должен предпринимать какие-то меры против Сталки и остальных только потому, что Кинг раздражается из-за того... из-за того...
– ...что упал в яму, которую копал другим, – подхватил Крошка Хартопп. – Конечно нет, Праут. Никто вас не обвиняет в том, что вы натравливаете один класс на другой из-за своей халатности.
– Низкая жизнь... низкая жизнь, – капеллан встал. – Пойду править упражнения по французскому. К ужину Кинг одержит победу над каким-нибудь несчастным подростком, вывалит перед нами весь запас своего остроумия, и все будут довольны.
– Ну а эти трое. Они действительно настолько развращены?
– Чепуха, – ответил Крошка Хартопп. – Задумайтесь на минутку, Праут, и вы поймете, что «не по годам грязный образ мыслей», на который жалуется Кинг, существует только в голове самого Кинга. Он «взрастил в себе отмщенья сталь».[69] Естественно, что ему все это не нравится. Зайдем на минутку в курительную. Нехорошо, конечно, подслушивать, но они сейчас беседуют около корпуса Кинга. Мелкие делишки радуют мелкие умишки.
Мрачная кладовка рядом с учительской всегда использовалась только для хранения одежды. Матовые стекла не давали возможности ничего увидеть, но отчетливо доносилось почти каждое сказанное на площадке слово. Легкие осторожные шаги донеслись сверху из пятой комнаты.
– Раттри! – раздался приглушенный голос (комната Раттри выходила на эту сторону). – Ты не видел ли где-нибудь мистера Кинга? У меня... – Мактурк осмотрительно не закончил предложение.
– Нет, он ушел, – ответил ничего не подозревающий Раттри.
– А-а! Ученый Липсиус отправился проветриться, да? Его Королевское Высочество ушло на дезинфекцию. – Мактурк вскарабкался ни изгородь, не переставая трещать, словно сорока.
