может И никогда 'Спаси, господь'.
Вас, женщин злых, они б схватили За горло, раздробили б вам В кармине и белее лилий Запястья благородных дам.
Сиянье этих рук любимых Мозги туманит у ягнят, И солнца яркого рубины На пальцах этих рук горят.
Они темны от пятен черни, Как вздыбленный вчерашний вал, И не один их в час вечерний Повстанец гордый целовал.
Они бледны в тумане рыжем, Под солнцем гнева и любви, Среди восставшего Парижа, На бронзе митральез в крови.
И все же иногда, о Руки, Вы, на которых сохранен Губ наших трепет в час разлуки,-Вы слышите кандальный звон.
И нет для нас ужасней муки, Нет потрясения сильней, Когда вам, о святые Руки, Пускают кровь из-под ногтей.
Сестры милосердия
Мужчина молодой, чей взор блестит, а тело Двадцатилетнее пленяло б наготой Или которого представить можно смело В одежде мага под персидскою луной,
Порывистый, неукротимый, непорочный И гордый первою причастностью своей, Подобный морю молодому, вздохам ночи На древнем ложе из брильянтовых камней,
Мужчина молодой грязь видит и увечье, Уродство мира, содрогаясь, узнает, И в сердце раненный навеки, только встречи Теперь с сестрою милосердия он ждет.
Но женщина, тебе, о груда плоти жаркой, Не быть сестрою милосердия вовек, Хоть пальцы легки у тебя, и губы ярки, И пылок черный взор, и грудь бела, как снег.
Непробужденная, с огромными зрачками! Наш каждый поцелуй таит вопрос немой, И убаюкивать тебя должны мы сами, И это ты к нам льнешь, окутанная тьмой.
Всю ненависть свою, и слабость, и томленье, И все, что вытерпела в прошлом, вновь и вновь Ты возвращаешь нам, без гнева и сомненья, Как ежемесячно свою теряя кровь.
Мужчина устрашен, поняв, что ты -- обуза. Одно мгновение тебя он нес, и вот, Как наваждение, его теряет Муза И пламя высшей Справедливости зовет.
Все время жаждущий простора и покоя, Сполна познав неумолимость двух Сестер, Он обращает вдруг со стоном и тоскою К природе благостной измученный свой взор.
Но мрак алхимии, но святость познаванья Ему внушают отвращенье неспроста: Он тяжко ранен был, вокруг него молчанье, И одиночество не разомкнет уста.
Пусть верил он в мечту, пусть долгой шел дорогой Сквозь ночи Истины, но настает пора, Когда взывает он к таинственной и строгой, К тебе, о смерть, о милосердия сестра!
Июнь 1871
Искательницы вшей
Когда ребенка лоб горит от вихрей красных И к стае смутных грез взор обращен с мольбой, Приходят две сестры, две женщины прекрасных, Приходят в комнату, окутанную мглой.
Они перед окном садятся с ним, где воздух Пропитан запахом цветов и где слегка Ребенка волосы в ночной росе и в звездах Ласкает нежная и грозная рука.
Он слышит, как поет их робкое дыханье, Благоухающее медом и листвой, И как слюну с их губ иль целовать желанье Смывает судорожный вздох своей волной.
Он видит, как дрожат их черные ресницы И как, потрескивая в сумрачной тиши, От нежных пальцев их, в которых ток струится, Под царственным ногтем покорно гибнут вши.
Ребенок опьянен вином блаженной Лени, Дыханьем музыки, чей бред не разгадать, И, ласкам подчиняясь, согласно их веленью, Горит и меркнут в нем желанье зарыдать.
Первые причастия
I
Церквушки в деревнях, какая глупость, право! Собрав там дюжину уродливых ребят, Гротескный поп творит молитву величаво, И малыши за ним бормочут невпопад; А солнце сквозь листву пробилось, и на славу Цветные витражи над головой горят.
От камня отдает всегда землей родною. Легко заметите вы груды тех камней На поле, что дрожит от течки и от зноя, Где тропка серая бежит, и рядом с ней Сожженные кусты, шиповник цвета гноя И черных шелковиц наросты до корней.
Вид респектабельный здесь каждое столетье Сараям придают, пуская кисти в ход; И если мистика гротескная в расцвете Близ божьей матери или святых бород, То мухи, видя хлев или корчму заметив, Над ними радостно свой водят хоровод.
Принадлежа семье, все дети с нею схожи. Дом -- это ворох дел, заботы, простота; Из церкви выходя, не помнят след на коже, Оставшийся от рук служителя Христа, И заплатить ему готовы подороже, Чтоб только заслонять он солнце перестал.
Одежда черная впервые, хоть и мал ты; День сладких пирогов с цветами на окне, И полные любви Иосифы и Марты, На мир глядящие с картинок на стене, К которым в будущем добавятся две карты, Как лучший сувенир о том великом дне.
Девчонки часто ходят в церковь. Им приятно Услышать, как порой их шлюхами зовут Мальчишки, что потом, отправясь в путь обратный И мессу позабыв, в харчевню завернут, Чтоб воздух сотрясать там песнею отвратной И презирать дома, где богачи живут.
Сам подбирал кюре для детворы картинки. Но у себя в саду, обедню отслужив, Он слышит топот ног вдали и по старинке Икрой подергивает: чешутся ботинки, Забыт святой запрет под плясовой мотив: -- Пиратом черным ночь идет, от звезд отплыв.
II
Среди готовящихся к первому причастью Свое внимание священник обратил На эту девочку, он полон к ней участья За грустный взор ее: 'О, в ней так мало сил! Но изберет ее в день первого причастья Господь, который сам ее благословил'.
III
В канун большого дня ребенок болен тяжко; И больше, чем в церквах с их гулкой тишиной, Дрожь мучает ее, хотя тепла рубашка, Дрожь возвращается: 'То смерть пришла за мной...'
Как будто у сестер своих похитив право На высшую любовь, она, едва дыша, Счет Ангелам ведет и Девам в час их славы, Победою Христа полна ее душа.
Омыл средь отзвуков латинских окончаний Черты румяных Лиц небесный водопад, И, впитывая кровь божественных страданий, Покровы падают на солнечный закат.
Во имя девственности прошлой и грядущей В твое Прощение впивается она, Но, словно лилии в воде и словно кущи, Твоя всеблагостность, Царица, холодна.
IV
И девою из книг становится Царица, Мистический порыв вдруг рушится порой, И нищих образов проходит вереница, Картинок и гравюр тоскливый кружит рой.
И неосознанное детское бесстыдство Пугает девственную синюю мечту, Что вьется близ туник, томясь от любопытства, Туник, скрывающих Иисуса наготу.
Однако жаждет дух, исполненный печали, Зарницы нежности продлить хотя б на миг... Припав к подушке ртом, чтоб крик не услыхали, Она томится. Мрак во все дома проник.
И девочке невмочь. Она в своей постели Горит и мечется. Ей воздуху б чуть-чуть, Чтоб свежесть из окна почувствовать на теле, Немного охладить пылающую грудь.
V
Проснулась. Ночь была. Окно едва белело. Пред синей дремою портьеры ею вновь Виденье чистоты воскресной овладело. Стал алым цвет мечты. Пошла из носа кровь.
И, чувствуя себя бессильною и чистой Настолько, чтоб вкусить любовь Христа опять, Хотела пить она под взглядом тьмы лучистой, Пить ночь, заставившую сердце трепетать;
Пить ночь, где Дева-Мать незрима, где омыты Молчаньем серым все волнения души; Пить ночь могучую, где из души разбитой Потоки бунта изливаются в глуши.
Супругой-девочкой и Жертвою покорной Она спускается со свечкою в руках Во двор; от крыши тень ползет, как призрак черный, И сушится белье, внушая белый страх.
VI
Свою святую ночь она в отхожем месте Проводит. Там к свече, где в потолке дыра, Мрак сверху тянется, неся ночные вести, Лоза склоняется с соседнего двора.
Сердечком светится оконце слуховое, Глядящее на двор, где плиты на земле Пропахли стиркою и грязною водою И тени стен таят сны черные во мгле.
VII
Кто может рассказать о жалости позорной, О ненависти к ней, о подлые шуты, Чье благочестие калечит мир покорный, Кто может рассказать про гибель чистоты?
VIII
Когда же, прочь убрав сплетенья истерии, Она, проведшая с мужчиной ночь любви, Увидит, как мечта о белизне Марии Под утро перед ним забрезжила вдали,
Тогда: 'О знаешь ты, что я тебя убила? Что сердце, губы, все, чем ты владел, взяла? И тяжко я больна. Мне нужен мрак могилы, Где влагу ночи пьют умершие тела.
Была ребенком я -- Христос мое дыханье Навеки осквернил. Все мерзко мне теперь! Ты целовал меня, ты пил благоуханье Моих волос, и я смирялась... Но поверь,
Что непонятно вам, мужчинам, наше горе! Чем больше любим мы, тем наша боль сильней. Мы были растлены! И в страхе и в позоре Порывы наши к вам обманчивей теней.
Причастье первое давно уже минуло. Мне не было дано познать твои уста: Душа моя и плоть, что так к тебе прильнула, Несут тлетворное лобзание Христа'.
IX
Истлевшая душа тогда с душой печальной Его проклятие почувствуют сильней И ненависть его, в которой изначально Скрыт яд убийственный для истинных страстей.
Христос! О вечный враг энергии и воли, Зовущий два тысячелетия туда, Где женщины бледны, где головные боли И где дается жизнь для скорби и стыда!
Июль 1871
Праведник
(фрагмент)
Держался прямо он. Луч золотистый света На плечи Праведника падал. Жаркий пот Прошиб меня: 'Глядеть ты хочешь на кометы И слышать, как жужжат, свершая свой полет, Светила млечные и дальние планеты?'
'Подстерегает ночь твое чело и взгляд. О Праведник, пора под крышею укрыться! Читай молитву там. И если наугад Бредущий в темноте начнет к тебе ломиться, Скажи: 'Калека я! Уйди отсюда, брат''.
Но снова Праведник был там, где страх клубится От зелени и трав, когда мертвы лучи... 'Не продается ли тобою власяница, Старик? О бард тоски! О пилигрим в ночи! Нагорный плакальщик и жалости десница!
О сладко верующий! Сердце, что опять Упало в чашу вдруг, томясь в предсмертной муке! Любовь и слепота! Величье! Благодать! Послушай, Праведник, ты глуп, ты гаже суки! Не ты страдаешь -- я, посмевший бунтовать!
Надежда на твое прощенье, о тупица, Мой вызывает
