Вышла и Кэнди, груди ее вздымались и опадали.
Они выпили пива.
Кэнди выкурила «косячок».
Мисс Щипли извинилась перед Кэнди за то, что позабыла поставить подходящую для обеда музыку. Она поставила на стерео какую-то меланхолическую мелодию, и Кэнди сказала, что мелодия ей нравится. Но ей все еще хотелось есть.
— О, это было только первое блюдо, — сказала мисс Щипли. — Мы не должны слишком жадничать.
Это обед для гурманов.
Едва боль стала стихать и я смог выносить ужасную муку без крика и корчей, как мисс Щипли снова повязала фартук. Снова приладила на голове поварской колпак, подошла к стенному шкафчику и что-то достала.
— Это то, что нам сейчас нужно, — сказала она, показывая Кэнди. — Это пощекочет наш пресытившийся вкус. Терпеть не могу неострой еды, а ты, милочка?
Она подошла ко мне.
Перечный соус «Табаско»!
Она попрыскала из бутылочки все раны на моем теле. Артистично, мурлыча какую-то мелодию, следя, чтобы нанести как раз столько, сколько надо.
При первом прикосновении к телу этой приправы мне она показалась жидким огнем, и я заорал! А ведь она намеревалась опустошить всю бутылку!
Я орал и орал.
Она снова принесла терку для сыра.
Работа началась.
Я заорал по-настоящему!
Кэнди визжала и каталась по дивану.
Мисс Щипли ухватила здоровенную вилку для мяса и стала поднимать ее, собираясь воткнуть в мое тело.
— Возьми меня, Щипли, возьми меня!
Мисс Щипли все-таки воткнула вилку! Затем еще и еще!
Я отключился.
Когда я пришел в себя, мне показалось, что я лежу на раскаленных углях!
В комнате их не было.
Мне слышались из-за двери ругательства, произносимые низким рычащим голосом.
В конце концов они вернулись. Кэнди — с безумными глазами. Она все терла и закрывала ладонями груди.
— Слишком пресно, дорогая Щипли. Не хочу быть придирчивой. Но я умираю от голода!
Мисс Щипли выглядела расстроенной. Она одернула фартук, пошла в другую комнату, нашла там поварской колпак и вернулась в нем назад. Пристально посмотрела на меня.
— Горчицы! — рявкнула она с неожиданной решимостью. — Вот что нужно! Горчицы! Это придаст особый вкус!
Она отошла, вернулась с большущей банкой французской горчицы и принялась выводить на моем теле искусные узоры.
Отбросив банку двумя руками, энергично она принялась втирать горчицу в раны.
Я орал. Я слезно просил и умолял. Я обещал, что сделаю все-все, но только, ради богов, пусть она уберет эту дрянь с моих ран!
Кэнди заулыбалась.
— Это звучит обалденно, — сказала она. — Натри его посильней!
Мисс Щипли отошла и вернулась со скалкой. Ею она принялась втирать мне в тело всю эту смесь.
Потом еще раз прошлась по мне теркой.
Затем снова воспользовалась скалкой.
Я был не дурак: я ухитрился подставить ей голову и, получив удар, потерял сознание.
Когда спустя долгое время я пришел в себя, Кэнди валялась на полу — в изнеможении, с узорами от губной помады по всему обнаженному телу, с открытым и влажным ртом — в полной отключке.
В комнате стоял густой дым от марихуаны. Повсюду катались банки из-под пива с вытекающими остатками. Мисс Щипли как раз заканчивала делать себе в вену укол героина. Она вытащила иглу и взглянула на меня. От наркотика мисс Щипли не становилась веселей. Она шла через стадию психофизического возбуждения.
Лицо ее превратилось в ужасную маску ненависти.
Я весь, до самого нутра, был охвачен огнем.
Меня жгло так, что одна лишь бредовая мысль осталась в моей голове. Но у меня хватало ума не выражать ее вслух. Бежать из Нью-Йорка!
— Ты, кобелиное (…)! — набросилась на меня мисс Щипли. — Сегодня ты никуда не годился. По правде сказать, ты не годишься даже на жратву для свиней. Ты не тянешь на то, чем должен быть, как нам говорили на курсах по психиатрическому регулированию рождаемости, даже самый паршивый мужичонка. Доктор Жарьмозг назвал бы тебя умственно отсталым извращенцем!
Я закрыл глаза. Их жгло, да я и не мог видеть как следует.
Она пнула меня ногой:
— Ты уже гомик?
— Нет! — взвизгнул я. Уж чем-чем, а гомосексуалистом я бы не стал никогда. Как бы ни было мне скверно, а тут стало еще хуже.
— Вот видишь? С тобой у нас ни малейшего успеха. Ты стараешься, чтобы мы завалили свое домашнее задание! Надевай свою (…) одежду и (…).
— Ради всех богов, дайте мне промыть раны!
— Ха! — воскликнула она. — Не пытайся перевести разговор на другую тему. Вы, мужики, только и думаете что о бабах. Это запрещается! — Она подхватила голую Кэнди и стала поглаживать ей груди. — Ты — тот самый психиатрический ужас, нормальный самец! У тебя только одно на уме — полапать какую-нибудь бедную беззащитную девушку. Посмотри на нее. Совсем без признаков жизни — и только оттого, что она не способна перенести и мысли о том, чтобы ты прикоснулся к ней! И я бы убила тебя, если б ты это сделал. — Она страстно поцеловала недвижимую Кэнди в губы. — Ты сегодня явился сюда, чтобы украсть ее у меня, мерзкая скотина. Но ты получил свой урок, я рада. А теперь давай одевайся.
— Я же еще в цепях! — напомнил я.
Она отпустила Кэнди, и та свалилась на пол грудой обнаженной плоти. Щипли подняла с пола револьвер. Взвела курок. Грубо, бесцеремонно сорвала с меня оковы.
Когда я попытался сделать движение, это снова причинило мне ужасную боль!
— Мне бы душ принять, — робко попросил я.
— И загадить ванную, где эта милая невинная девушка моется каждый день? Не бывать этому никогда! Одевайся!
Думаю, что эта свирепая и расчетливая (…) знала, что случится. Стоило мне влезть в свою одежду, как в ранах у меня жестоко заспорили красный перец и соус «Табаско» с горчицей!
Я взвыл от боли.
Кэнди пошевелилась.
— Щипли, поцелуй меня.
Мисс Щипли выполнила ее просьбу. Будь у меня силы, я бы убил ее, убил их обеих, лежащих на полу голыми, в объятиях друг друга. Но я видел, что могу удрать, а только об этом я и мог думать. Кроме того, револьвер все еще был направлен на меня. Я потащился к двери.
Мисс Щипли крикнула мне вслед:
— Если завтра не придешь вовремя, то запомни: три года за решеткой в федеральной тюряге!
Я не мог даже дверь закрыть за собой.
