выходит. Странный малый, честное слово. Подождав, пока он уйдет, я выхожу из комнаты. В отеле тихо, немного тоскливо и торжественно. Я спускаюсь вниз, предварительно посмотрев на номер комнаты моего странного соседа. Двадцать шестая. Я вешаю ключ на доску. Ключ от двадцать шестого уже висит там... Я радостно улыбаюсь дежурному администратору, усугубляющему близорукость чтением мелких строчек книги, потом вскрикиваю. Он поднимает свой острый нос. - Я кое-что забыл!- объясняю я. - Хотите, коридорный сходит?- спрашивает он. - Нет, не беспокойтесь. Я с самым естественным видом беру с доски ключ от двадцать шестого и быстренько поднимаюсь на свой этаж. Захожу в двадцать шестой, вытаскиваю ящик, извлекаю квитанцию и читаю адрес получателя посылки. Это дама, мадам Ван Борен. Живет она на улице Этюв, в доме восемнадцать. Я возвращаю на место бумагу, ящик и дверцу шкафа и отваливаю со скоростью сверхзвукового самолета. Вешаю ключ на доску и угощаю служащего сигаретой с ватным фильтром. Терпеть не могу эти штуки. Такое ощущение, что куришь бинт. Он по-доброму улыбается мне. - Месье нравится здесь?- спрашивает он. - Все чудесно,- отвечаю. Он понимающе улыбается, потому что я не раз приводил в номер женщин, а он всякий раз притворялся, что смотрит в другую сторону. - Месье доволен обслуживанием? - Оно потрясающее. - Месье нравится Бельгия? - Я люблю ее, как Францию... Он принимает таинственный вид и делится со мной секретом: - Льеж - это почти Франция. - Откровенность за откровенность. Лилль - это почти Бельгия. Надо нам будет объединиться. Мы отдадим вам нашего президента, а вы нам своего короля. В Елисейском дворце будет веселее.- Сменив тон, я шепчу:- Скажите, у типа из двадцать шестого нет в носу турбины? Он так храпит... Как его зовут? Парень размышляет. - Месье Ван Борен,- говорит он.- Если хотите, мы можем перевести вас в другой номер. - Да нет, я пошутил...- улыбаюсь я и ухожу, чтобы поразмыслить на свежем воздухе об этой интермедии. Я люблю головоломки, так что должен быть доволен. Тайна, в которую я сегодня сунул свой нос, кажется мне первосортной. Солнце - причина моего открытия - блестит, как совсем недавно брильянты. Должно быть, ангелы натирали его всю ночь, потому что я никогда не видел его таким блестящим. Честное слово, почти как на Лазурном берегу! Все выглядят веселыми. Маленькие бельгийцы играют, весело напевая и путаясь в ногах у прохожих. Я не знаю никого веселее, разве что парижан. Пронырливые ребята, эти льежцы! Будь их глаза руками, все более-менее хорошо сложенные девицы ходили бы нагишом! 'Послушай, Сан-А,- говорю я себе, медленно шагая по тротуару,- не приснилось ли тебе все это? Ты точно видел, как тип насовал целое состояние в брильянтах в засахаренные фрукты и отправил их по почте даме, живущей в двухстах метрах от гостиницы? Тебе не кажется, что это слишком?' Дама Ван Борен совсем не обязательно благоверная этого типа. Она может быть его мамашей, сеструхой или просто однофамилицей. По-моему, я слишком расфантазировался, а в этой истории, может быть, нет ничего таинственного. Вдруг Ван Борен шутник и просто хочет преподнести оригинальный подарок своей благоверной или мамочке! А потом, я ведь не знаю, подлинные эти камушки или нет. Ничто так не похоже на настоящий драгоценный камень, как фальшивый. А я-то сочинил целый дешевый детектив из-за пригоршни стекляшек! Ну ты даешь, Сан-Антонио! Я начинаю убеждать себя: 'Старина, ты тут на задании. Эта история тебя совершенно не касается. Даже если в ней что нечисто, не суй свой нос. Занимайся лучше своими делами...' Чтобы немного отвлечься, я иду на почтамт и звоню в Париж. Меня соединяют сразу, и мне отвечает Старик. - Сан-Антонио,- говорю я, как начальник вокзала произносит название своей станции. Слышится вздох. - Я как раз собирался вам звонить, Сан-А. Все отменяется, можете возвращаться. Я радостно подпрыгиваю. - Возвращаться? - Да, а вам не хочется? - Наоборот. Так все осточертело, что я начал покрываться плесенью! Он смеется. - Каким поездом вы приедете? - Первым же! - Значит, увидимся сегодня вечером. - Да, патрон. До вечера. Для меня есть работенка? - Будет видно. Он по-прежнему лаконичен. Положив трубку, я галопом бегу в отель. - Счет!- кричу я. - Месье уезжает? - Нет, улетает! После этой шутки я поднимаюсь собирать чемодан. В беспорядке нашвыриваю в него свои шмотки, потом снимаю трубку. - Дружище, когда ближайший поезд на Париж? - Секундочку, месье. Слышу, как он шуршит листками. - Один через десять минут, месье! - А, черт! Бегите поймайте мне тачку и тащите скорее счет. Я сажусь на чемодан, чтобы закрыть его. Он, бедный, чуть не превращается во фламандскую галету. После этого несусь вниз. Близорукий тип за администраторской стойкой вручает мне счет длиной со вступительную речь во Французскую академию. Я протягиваю крупную купюру. Он отсчитывает мелочь, а я скребу землю копытом, как лошадь, участвующая в гонках на Гран-При. - Пошевеливайтесь, старина! - Вот! Я сую сдачу в карман и мчусь к такси, ждущему меня перед дверью. - На вокзал, быстро! Малый выжимает полную скорость. Настоящий чемпион мира по автогонкам! Он так гонит, что мы врезаемся в зад другой тачки, остановившейся перед нами на красный свет. Разъяренный владелец пострадавшей тачки выскакивает и начинает орать, как недорезанный поросенок. Не имея времени, чтобы его терять, я бегу искать другое такси. Наконец нахожу. - На вокзал, на четвертой скорости! Получите здоровенные чаевые! Жалко, что у этого драндулета всего три скорости. Когда он останавливается перед вокзалом, поезд уехал минуту назад. Я издаю серию ругательств, обычно используемых пассажирами, опоздавшими на свой поезд, и сдаю чемодан в камеру хранения, собираясь дождаться следующего поезда, который пойдет только в конце дня... Но все-таки до ночи я из Льежа свалю. Выйдя из камеры хранения, я замечаю шофера первого такси, остановившегося перед вокзалом. Подхожу к нему. - Ну, разобрались с дорожной полицией? - Да... Вы опоздали на поезд? - От вас ничего не скроешь. Я со вздохом сажусь рядом с ним. - Улица Этюв, восемнадцать. Что вы хотите, с судьбой не поспоришь!
Глава 2
Улица Этюв оказывается узкой и кривой, хотя и находится в центральном, но малопривлекательном квартале. На ней стоят цветочницы второго порядка, тротуары загромождены зеленью и кричащими людьми. Недалеко квартал, отведенный для шлюх, что с некоторых точек зрения очень даже неплохо. Нахожу дом восемнадцать - новую многоэтажку. Я весело вхожу в подъезд, все-таки немного смущенный тем, что влезаю в чужие дела. Видите ли, в работе полицейского есть очень неприятный аспект: при этой профессии все время приходится портить жизнь себе подобным. Бывают моменты, когда осознание этой истины мешает мне спокойно пить аперитив. Вы такой же человек, с теми же инстинктами, с теми же дуростями и недостатками, как и первый встречный. Но у вас есть удостоверение, позволяющее вам совать свой хобот в чужую жизнь, а этот чужой не может дать вам по нему. А если он позволит себе это, вы устроите ему большую молотиловку, а поскольку вы человек злопамятный, то молотите от всей души. Разумеется, это незаконно, но первейший долг легавого - действовать незаконно ради торжества закона. Кто может, поймет! Однако я чувствую себя несколько неловко. У меня такое чувство, что я влез в слишком узкие брюки. Я не забываю, что нахожусь на чужой территории, и не сомневаюсь, что, если начнутся какие-то осложнения, бельгийская полиция будет крайне недовольна. И будет совершенно права! Что за идея строить из себя великого сыщика только потому, что утром увидел необычное зрелище, а потом пропустил поезд. Свободная половина дня еще не повод! Ну вот я наконец в жилище мадам Ван-Получательницы брильянтов! Консьержки или нет, или, по примеру. всех консьержек, она отправилась трепаться с соседкой. Зато табличка со списком жильцов висит на месте. На ней я читаю: 'Ван Борен, пятый этаж, слева'. Я вздыхаю, потому что две недели безделья сделали меня лентяем. Вообще в жизни есть три вещи, внушающие мне священный ужас: некрасивые женщины, исповедники и лестницы (неважно, подниматься по ним надо или спускаться). К счастью для меня, в глубине холла есть лифт. Направляюсь к нему и как раз в тот момент, когда подхожу, слышу над собой громкий вопль. Этот жуткий крик приближается ко мне с воем торпеды. У меня перед глазами пролетает темная масса, и вдруг раздается глухой удар. Тишина падает, как мокрая простыня. Я стою неподвижно, пытаясь просечь, что же произошло. Но я уже инстинктивно догадался что. В шахту лифта грохнулся человек. Как он небось прочувствовал свой неудачный шаг в пустоту! Открыв с довольно большим усилием решетчатую дверь, бросаю взгляд вниз и в двух метрах под собой, на дне шахты, вижу разбитое тело. Это мужчина. Я достаю из кармана маленький фонарик, с которым никогда не расстаюсь, и осматриваю труп. Мои глаза только подтверждают то, что уже подсказало предчувствие: это тот тип из отеля, что засовывал драгоценные камни в засахаренные фрукты. Больше он никогда, ничего и никуда засовывать не будет. Ни во фрукты, ни своей жене. Это его скоро сунут на два метра в землю к червячкам. Верхушка его черепка разбита всмятку, а руки-ноги переломаны, если судить по его гротескной позе разбитой куклы. Я подоспел вовремя. Если после этого кто-нибудь заявит, что у меня плохой нюх, то получит от меня пендель по своей заднице. Да по нюху я смогу затмить всех бретонских спаниелей, объявления о продаже которых печатают во 'Французском охотнике'. Ничего не сказав, я закрываю дверь и начинаю подниматься по лестнице. Прохожу второй, третий, четвертый... Лифта, точнее, его кабины, по-прежнему нет. Наконец, поднявшись на шестой и последний этаж, я все-таки нахожу ее и останавливаюсь, чтобы подумать. Мыслительная деятельность несовместима с движением. Я пыхчу, как паровоз. С тем пузом, что начало у меня отрастать, я
