- Он сейчас позвонит, - лепечет она.
- Какой голос был у этого человека? - спрашиваю я.
- Властный голос, ледяной, очень неприятный.
- Ваш муж говорил, что у него иностранный акцент.
- Да, если только он не сюсюкал.
- Что именно в точности он вам сказал?
Она опускается в кресло со своим грузом и шепчет;
- Он попросил меня позвать г-на Матиаса. Я ему ответила, что он в школе полиции.
Тогаа мужчина заявил мне, что ему надо срочно связаться с Ксавье, и, ничего больше не сказав, положил трубку.
Часы с богиней не скупятся и отбивают последний из десяти ударов хрустального звона.
- Потом, - продолжает дама Матиас, - человек снова позвонил.
- Когда потом?
- Примерно через полчаса. Он сказал, что решил в школу не звонить, и спросил меня, в какое время он сможет поговорить с Ксавье здесь.
Именно это, вы понимаете, меня взволновало.
Я стала задавать вопросы. Но человек меня сухо оборвал: 'Речь идет о важном деле, о котором я буду говорить только с ним. Скажите, когда я смог бы с ним поговорить'.
Она хмурит брови.
- Это было сказано тоном, не терпящим возражений. Я ответила, что в десять часов Ксавье наверняка вернется. Тогда человек заявил: 'Идет, в десять!' и, как в первый раз, положил трубку.
Я в недоумении трясу своим котелком.
- Матиас должен был вернуться в десять часов? - удивленно спрашиваю я.
Конопатый расссивает мое недоумение.
- Госпожа Матиас и я должны были пойти в кино.
Она прерывает его, заботясь о сохранении своей репутации.
- В зале приходской церкви идет 'Чудеса в раю', - уточняет она.
- И вы отказались от такого тонкого фильма? - с сочувствием спрашиваю я.
- Нам вовсе было не до этого, - жалобно отвечает молодая особа.
Проходит несколько минут. Часы показывают десять часов пять минут, а на моих уже десять десять.
- Ваш оборотень, кажется, не отличается пунктуальностью, - замечаю я.
Едва я произношу эти слова, как за стеной раздается какоето странное пение. Чем то похожее на заклинания.
Я бросаю осторожный взгляд на Матиаса, он краснеет.
- Это телевизор! - шепотом говорит он.
Я в ответ ничего не говорю, но сам задумываюсь. Пение продолжается, затем бормочущий голос солиста умолкает, и начинается хоровое чтение молитвы. Когда хор прекратил бормотание, солист снова вступает, и все это в форме заклинания.
- Если это по телеку, - говорю я, - то, наверное, идет передача о культе воду в Черной Африке.
Внезапно кто-то несколько раз стучит кулаком в стенку.
- А это, - спрашиваю я у Матиаса, пока его красотка разливает по рюмкам ликер домашнего приготовления, - дежурное привидение?
- Это теща зовет свою дочь.
И действительно, госпожа Матиас отвечает на этот сигнал условными ударами кулака в стенку. Гравюра, изображающая священника из Арса* верхом на мотоцикле, от ударов начинает подпрыгивать (судя по тому, как он подпрыгивает, святой отец вполне мог закончить кавалерийское училище Сомюр).
- Хотите немного апельсинового вина? - щебечет молодая женщина.
- С удовольствием, - поспешно соглашаюсь я, опасаясь худшего. Я боюсь домашних вин, как рвотного корня. От них всегда по утрам трещит голова и жжет в требухе. Впрочем, вся драма в том, что они крепленые.
Она подносит нам две малюсенькие рюмочки, содержимое которых не могло бы утолить жажду даже канарейки.
- А ты, дитя мое, - по-дитячьи сюсюкает Матиас, - ты разве не выпьешь с нами?
- В моем-то положении, - резко, как кнутом стеганула, сказала она и так на него посмотрела, как будто два чернильных пятна поставила, - ты что, шутишь?
Еще одна из породы тех, кто считает, что сделать пацана - это исключительная штуковина. По моему мнению, Толстяк на своем первом уроке уделил этому недостаточно внимания. Что до меня, то эти бабы, которые разыгрывают из себя Жанну д'Арк из-за того, что у них объем талии сто сорок сантиметров, они меня просто раздражают. Как будто они вынашивают будущего искупителя, супермена всех мастей, на которого возлагается миссия раз и навсегда вытащить нас из дерьма! Они
* Возведен в лик святых в 1925 г. - Примеч. пер.
говорят о СВОЕМ ПОЛОЖЕНИИ с большим пафосом, чем Карл V говорил о своем. А нежная, внимательная, восхитительная семья вторит ей умильными голосками. Она сочится рекомендациями. Она готова, она переживает второе рождение с рождением мальца. Она суетится, теряется, старается. Особенно мамаши дочек; они разглагольствуют о том, как это происходило с ними, и, позабыв, что они снесли на свет божий еще одного несчастного налогоплательщика, превозносят до небес свой внутриматочный подвиг.
- Извини меня, детка, - медовым голоском говорит он. - Мы выпьем за твое здоровье.
Я поднимаю свой наперсток.
- И за здоровье маленького чуда, которое вы скоро нам подарите, пылко говорю я с сосредоточенным видом.
Мама мия! Хорошо, что рюмка такая малюсенькая. Я раньше, конечно, пил апельсиновое вино, но такое отвратное - никогда. Оно напоминает мне микстуру от 'глистов', которой поила меня Фелиция, когда я был в родильном доме. Это была такая дрянь, что я в течение десяти минут не закрывал рот, чтобы она выветрилась. Это пойло было гадким и отвратительным, мерзким до невозможности. Но зато эффективным. От него мои бедненькие червячки быстренько сменили место жительства! Им там устроили настоящую Хиросиму, причем без уведомительного письма! Verboten!* Отъезд без возвращения назад! Они после этого и слышать не хотели об этой ужасной среде обитания. Это была опустошенная навсегда и непригодная для жилья земля, и я сомневаюсь, что эти ацтеки рискнут опять залезть в мой каркас даже тогда, когда меня упакуют в накрахмаленное пальто. У червячков есть свой беспроволочный или ползучий телефон, по которому они узнают о радиоактивных местах.
- Вам нравится? - спрашивает будущая маман.
- Восхитительно, - заверяю я ее со всей откровенностью.
Едва я это произношу, как открытвается дверь, и в проеме появляется еще одна особа женского пола. Если бы у нее на бедрах не было юбок, а на губах помады, резонно было спросить, а уж не кобыла ли кентавра во плоти стоит перед тобой.
Но это все-таки дама: высокого роста, неповоротливая, квадратная, ноздреватая и волосатая со всех сторон.
- В чем дело, Анжелика! - вещает она голосом, от которого у вас тут же возникает жгучее желание пойти на скачки и поставить сразу на три первые лошади, - мы же тебя ждем.
* Запрещается! - Нем.
Матиас поспешно встает, складывается вдвое. Пришибленный и раболепный до глубины штанов.
- У нас гость, мать, - говорит Анжелика.
Кобыла застыла, как изваяние.
- В такой час? - хмурит она брови.
Тем не менее меня представляют. Комиссар Сан-Антонио, бывший начальник Ксавье.
Теща и ухом не ведет. Она не подает мне ни руку, ни копыто и смотрит на меня осуждающим и враждебным взглядом. А ее взгляд напоминает рыскающий луч прожектора. Под этим убийственным лучом я чувствую себя гораздо неприличнее, чем если бы я был в чем мать родила.
