отпивает глоток, чем вызывает гримасу недовольствия на лице Бсрюрье.
Увлажнив язык, Матиас продолжает:
.. - Мой вывод,, мама, - это то, что вы оба отвратительные штучки, старый и вы!
- Он бредит! - вопит с надрывом теща.
Матиас смеется.
- Нет, мамаша. У меня голова в порядке, хоть и забинтована марлей. Вы оба - две гнусные отвратительные вороны, два зеленых фурункула, два гада, в общем! Как только я смогу ходить, я скажу Анжелике, чтобы она собрала вещи, и мы вернемся в Париж с нашим ребенком. Я не хочу, чтобы он стал маленьким маньяком, контактируя с вами. Что же это за социальное положение - внук Папы!
Мертвенно бледный, как свой стихарь служителя культа, Клистир заявляет:
- Я сейчас позвоню, чтобы ему ввели укол глобулида с фосфором, он видимо не в себе.
Он подходит к кнопке, но вмешивается Берю.
- Послушайте, старец мой, - говорит он примирительным голосом. - Вы ясно видите, как видите этот госпиталь, что Матиас в своем уме. Он уже набрался силенок и находится в полном здравии. Это раньше у него было хилое здоровье. Вы ему здорово затуманили мозги! Сейчас в нем произошла редакция, и он начинает соображать, что к чему. Лучше бы вам убраться отсюда по-быстрому!
Мегера кидается к изголовью своего недостойного зятя.
- И вы воображаете, что Анжелика поедет с вами, мерзавец?
- Она моя жена, - с достоинством отвечает Матиас. - Если она меня любит, она послушается меня, если она меня не любит, то мне начхать на нее, и вы можете оставить ее у себя с ее довеском впридачу! А сейчас, исчезните, ходячие зловония! Мне нужно поговорить с этими госпопами!
Если бы вы видели этот спектакль, дорогие мои подруги! Это шоу двух актеров! Клистиры задергались, как марионетки на ниточках. У тещи отвислые щеки стали сбиваться в хлопья. А у старого бороденка стала, как у курсанта сен-сирского училища: она вздыбилась, ощетинилась, а волосы встопорщились, как у артишока!
Они начинают говорить завывающими голосами ужасные вещи! Они повизгивают, как пила по мрамору. Они угрожают. Они говорят, что психлечебница Брона находится в двух шагах отсюда, и что стоит доктору Клистиру черкнуть пару слов - и Матиаса забастилируют туда навечно. Вместо шляпы берет, брюки а ля царь Горох - вот так он и закончит свою жизнь в какой-нибудь комнатенке со стенами, обитыми матрацами. Его Святейшество Клистир I немедленно созовет консилиум серафистов! Дамы и господа, за ваше Святейшество! Его некардиналы примут безотлагательные меры: они потребуют у небес самого страшного наказания, которое заслуживает Рыжий. У него отвалится язык из-за того, что он осмелился произнести подобные слова. В ответ Матиас их побивает их же доводами: он говорит, что если они и дальше будут ему надоедать, то он им расквасит их противные рожи. Кулаки у него в полном порядке.
Я звоню дежурной! Я говорю, что у Клистиров случился приступ истерии и что их необходимо эвакуировать из помещения. Мое звание комиссара оказывается весомее звания лекаря. Учитывая возбужденное состояние пары и оскорбления вслух в свой адрес, медсестры вызывают здоровенных медбратьев из породы мужиков, которые могут носить вас на вытянутых руках совершенно запросто, как целлулоидную куколку. В конце концов происходит выдворение их блаженств, у которых лица далеко не блаженные. Наконец воцаряется тишина, и Матиас разражается смехом.
- Как же мне хорошо! - говорит он. - Надо было быть настоящей размазней, чтобы жить в одном климате с этими двумя тронутыми!
- Баста! У тебя это вроде периода детства, - заверяет его Берю. - У тебя гляделки были усыплены любовью, а сейчас, мужик, когда ты среагировал, ты спасен. Ты спасен!
Мы горячо пожимаем его мужескую руку. Да здравствует Человек с большой буквы 'Ч' и вещи с прописной буквы!
- А теперь, - решительно говорю я, - давайте перейдем к серьезным вопросам, - рассказывай!
Он подмигивает мне.
- Я ждал вашего прихода, господин комиссар.
Он вытягивает руки поверх простыни.
- Той ночью, когда мы расстались, я вошел в дом. Только я запер входную дверь и стал шарить по стенке, чтобы включить выключатель, как кто-то приставил мне ствол пистолета к спине и женским голосом, шепотом, сказал с иностранным акцентом: 'Ни слова, ни жеста - иначе смерть, у меня пистолет с 'глушителем'. Поэтому я не дергался. Мы немного постояли в темноте. Я предполагаю, что напавший на меня человек хотел убедиться, что вы уехали. Потом я услышал, как подъехала какая-то машина. У меня появилась некоторая надежда, но я ошибся - это был ее сообщник. Женщина, которая держала меня на мушке, открыла дверь. Какой-то мужчина с вьющимися волосами стоял по другую сторону. У него тоже в руке бил пистолет. Он посадил мена на заднее сиденье машины и сел рядом со мной, а девушка, потрясиая блондинка, села за руль...
Он замолкает, запыхавшись с непривычки.
- Может, передохнешь немножко? - предлагаю я.
Но Матиас во что бы то ни стало хочет закончить свои рассказ. Он знает, что это очень важно. Он хороший полицейский.
Я опять подаю ему стакан. Он пьет. Берю предлагает сходить в магазин и купить бутылочку бургундского, уверяя, что это придаст раненому сил. Я отговариваю его, и Матиас возобновляет рассказ. Время от времени он делает паузы.
- Они привезли меня в какой-то мрачный дом, это по дороге на Сен-Клер.
- Я знаю, это мы тебя освободили, - замечаю я.
- Я узнал ваш голос, когда вы предлагали моему охраннику сдаться, подтверждает раненый.
- И что же там произошло, когда вы приехали?
Рыжий делает глубокий вздох.
- Нас ждал один тип, вы, наверное, видели его?
- Он сделал больше, чем просто увидел, - хохочет Любезный. - Он его даже пришлепнул.
Матиас качает головой.
- Он сам на это нарывался! Сволочь этакая! Они привязали меня цепью и стали пытать меня, чтобы я заговорил.
- Что они хотели узнать?
- Кто вы, и что вы знаете.
- Мы? - с изумлением вырывается у Толстого.
- В начале, - еле слышно говорит Матиас, - я сказал, что знал вас по Парижу. Но это их не удовлетворило. Они заявили мне, - что Берюрье не настоящий преподаватель, а вы - не настоящий негр, господин комиссар!
- Не настоящий преподаватель, - бормочет Толстый, как громом сраженный. - Тупицы.
- У них, наверное, есть свой человек в школе, - уверяет Огненный.
- Один слушатель, - информирую я его, - некто Авель Канто.
Он открывает восторженные глаза.
- И правда, я слышал, как они произносили это имя.
Матиас показывает свою левую спеленутую руку.
- Они мне сорвали ногти на этой руке, - признается он. - Это ужасно. Если бы вы только знали, как мне было больно!
Какой молодчага! А я я не заметил, что с ним так жестоко обошлись: я был загипнотизирован пулевым ранением в его башке.
- Они спрашивали, что нам известно, - продолжает он.
- И ты им сказал?..
- Правду: т.е., что вам ничего не известно. Что у нас только были некоторые сомнения относительно двух самоубийств, и что мы стремимся понять, почему дважды меня пытались убить.
- Наш приезд в школу вызвал у них беспокойство, и они решили похитить тебя и заставить тебя заговорить, прежде чем тебя убить, чтобы узнать, до чего мы докопались. Они тебе поверили?
- Перед лицом страданий, которые они мне причиняли, но которые при этом не меняли содержания моих
