- Двадцать семь.
- Довыбираетесь... Мужика надо брать такого, какой он в натуре, все они нынче балованные. Дима вон неженатый, парень вполне хороший, работящий.
- Ради бога, тише, тетя Аня, - умоляюще попросила Невская.
- Все они хорошие, когда спят, - сказала Лиза.
- А тебе, Елизавета, Игоря, - увлеклась сватовством Анна Григорьевна. Скромный такой, красивенький, только на тебя и смотрит. Да и сама ты лакомый кусочек, рвешься из одежи, как тесто из квашни. Повнимательней будь к нему, ключики подбери, он и сам не заметит, как предложение сделает.
- Предложений много, тетя Аня, - сказала Лиза, - только таких, что хочется по физиономии дать. Никто мне не нужен, мне и так хорошо. Вот будем с Зоинькой ходить в гости друг к дружке, правда, Зоинька?
- Ну и дуры, - Анна Григорьевна в сердцах махнула рукой. - Засидитесь в старых девах, волосы рвать на себе будете. Я свое пожила, вы меня слушайте; за мужика драться надо. И не только до венца, когда он от любой бабы шалеет, главное - потом его удержать, когда дети пойдут.
- Пусть они за нас дерутся, - с неожиданной злостью выпалила Лиза, - уж я-то за них не буду.
- А, послушаешь тебя, непутевую... - скептически заметила Анна Григорьевна.
- Тетя Аня права, - строго сказала Невская. - Так язык распускаешь, что малознакомый человек бог знает что может додумать.
- Ну и пусть думают, - голос у Лизы дрогнул, она отвернулась. - Мне теперь все равно.
- Ты не обиделась? - огорчилась Невская. - Если так, прости, пожалуйста.
Лиза не оборачивалась, плечи ее вздрагивали. Зоя обняла ее, стала гладить по лицу.
- Ну, успокойся...
- До-оченька, - протянула Анна Григорьевна. - И меня прости, недотепу... Для твоего?
Лиза аккуратно сложила приданое, закрыла чемодан. Вытерла лицо, обернулась.
- Я на четвертом месяце, - сказала она.
МИШКА - ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ
Удивительные вещи происходят в Арктике!
Нет на свете более своенравного края, слишком много стихий разгулялось на макушке зеленого шара, и у каждой свои повадки, свои капризы. Циклоны и антициклоны, льды и подводные течения, пурги, магнитные бури, сияния... Черт в них разберется! Может, в третьем тысячелетии придумают люди такую машину, в которую заложишь перфокарты со всеми этими стихиями, а она уже сама разместит их по полочкам, выжмет из них секреты и каждую минуту будет выдавать непогрешимый прогноз: 'В четырнадцать часов ноль три минуты юго-восточнее острова Визе начнутся подвижки льда тчк На мысе Желания в двадцать три часа одиннадцать минут сила ветра достигнет тридцати метров в секунду...' и тому подобное. Тогда, наверное, зимовать в Арктике будет не то что легко и приятно (чего уж тут приятного сидеть неделю взаперти, когда из-за пурги носа не высунешь), а относительно безопасно, что ли, настолько, что с зарплаты могут даже снять полярную надбавку.
Но пока что это такая же розовая мечта (не снятие надбавки, а машина), как фотонная ракета или добыча полезных ископаемых на Сатурне. Средь бела дня при полном штиле вдруг лопаются льды, с бандитским гиканьем и свистом на мирную станцию налетает пурга, самолеты вязнут в невесть откуда возникшем тумане - и начинается борьба за жизнь.
Люди головы ломают
Хоть кричи!
А стихия что-то знает
И молчит...
как поется в самодеятельной песенке.
Шел циклон мимо, всем своим видом показывал - не беспокойтесь, иду стороной, ей-богу, не обману! - и вдруг крутанул хвостом, будто забором отгородил Средний от Большой Земли и арктических аэропортов. На Среднем безветренно, ясно, каждая звездочка видна, на Луне хоть все кратеры пересчитывай, а в пятидесяти километрах к западу, югу и востоку - стена.
* * *
Свой третий вылет Блинков приурочил к сумеркам, чтобы целиком использовать это драгоценное время.
Никогда еще на памяти Блинкова так не снаряжали к вылету его самолет. 'Как невесту', - шутил Зубавин. Обычно в аэропортах от транзитных бортов рады отделаться, сбросить груз с плеч, а тут машину по винтикам прощупали, из столовой термосов с полдюжины, из складов спальные мешки с пуховыми вкладышами приволокли, коробки с НЗ на сброс, осветительные ракеты - и все сами, экипажу и пальчиком шевельнуть не позволили, отдыхайте, ребята, вам и так достается.
Самое высокое начальство так не баловали! Зубавин лично варил кофе, икру и крабы выставил, оленьи языки, осетрину - все свои богатства, к Новому году запасенные. Честь, почет и уважение незаменимым, единственной надежде, никакой другой борт так и не смог прорваться к Среднему.
'Если все будут летать по правилам, Арктику придется закрывать', любил говорить Зубавин, не скрывая, что имеет в виду именно таких, как Блинков.
Ну, то, что Зубавин не узнавал Блинкова, это еще было понятно; Блинков сам себя не узнавал. И перестраховщиком, и холодным середнячком его обзывали, и дядю Константина в пример ставили: 'Вот это был летчик! Из скольких аварийных ситуаций выбирался, лишь одну своими руками создал племянника в авиацию внедрил'. Нельзя сказать, чтобы такая молва не ущемляла его самолюбие, но в глубине души Блинков-младший на нее поплевывал. В работу он вкладывал ровно столько, сколько необходимо, чтобы из пункта А безаварийно долететь до пункта Б, не лез с инициативами и никогда, в отличие от других, не скандалил с диспетчерами: давали 'добро' - летел, не давали преспокойно ждал, потому что лезть в бутылку и гробить себя ради того, чтобы кто-то с уважением сказал: 'Лихой был малый', казалось ему величайшей из возможных глупостей. Куда приятнее, посмеивался он, летать по правилам и жить середнячком, чем доказывать, что ты ас, и в расцвете сил обрести посмертную славу. В аэропортах привыкли к тому, что Блинков 'не нарушает', знали, что он готов хоть две недели сиднем сидеть и ждать погоды, и для рейсов 'не но правилам' втихомолку подыскивали других.
Теперь все правила для Блинкова будто перестали существовать: и летал он в три раза больше нормы, и не куда-нибудь, а в заведомо запретную зону обледенения, и льда набирал намного больше, чем допускали инструкции, и высоту не соблюдал, и полноценного отдыха экипажу не давал... Что ж, решили на Среднем, наконец-то Миша Блинков вспомнил, что есть на свете такая штука - Полярный закон...
Никто, даже экипаж, подобранный им по своему образу и подобию, из осторожных, не догадывался, что на самом деле все было значительно сложнее.
* * *
Квадрат поисков находился в пятнадцати минутах лета от Среднего.
Ночью Блинков лишь несколько раз рискнул пробить облака: они опустились слишком низко, и можно было запросто 'поцеловаться' с какой-нибудь горушкой на любом из рассыпанных здесь островов. Но и тогда, когда он выходил из облачности на высоте пятьдесят - семьдесят пять метров, от осветительных ракет пользы было мало - сбрасывали их с парашютом из хвостового отсека, и пока Блинков разворачивался на 180 градусов, они успевали рассыпаться и погаснуть. К тому же самолет слишком интенсивно обледеневал, и приходилось каждые полчаса квадрат покидать, чтобы сбросить лед. Так что в ночные полеты увидеть не удалось практически ничего, и никто Блинкова в том не упрекал: стихия есть стихия, против нее не попрешь.
Теперь же обстановка складывалась благоприятнее: во-первых, все-таки не ночь, а сумерки, и, во- вторых, облачность поднялась повыше, метров на двести пятьдесят. Ракеты, сброшенные с этой высоты, горели минуты две, и Блинков успевал не только развернуться, но и тщательно всмотреться в хорошо освещенную поверхность. Да и без ракет в сумерках очертания островов, припай у их берегов, скалы виделись более контрастно, а поземка, которая ночью казалась сплошной, на самом деле была с большими просветами, и отдельные поверхности дрейфующих льдов и островов лежали как на ладони.
Беда была в том, что над тремя наиболее перспективными объектами поисков - островами Медвежьим, Треугольным и Колючим - облачность висела слишком низко. Если над другими частями квадрата Блинков ходил поисковыми галсами, то здесь приходилось резко снижаться, а что увидишь на скорости с такой малой высоты? Не говоря уже о том, что Колючий, к примеру, ощетинился двумя высокими скалами, и Блинков,
