Иисусе, смилостивься…
Речка Вэнжа певуче шумела на камнях.
Тем временем Рейневан сбежал, и это получилось у него так ловко, словно он всю жизнь только и делал, что галопировал связанным. Несся он прямо вперед, крепко ухватившись связанными руками за луку седла, вжавшись головой в гриву, изо всех сил стискивая бока коня коленями, мчался таким галопом, что аж дрожала земля и завывал в ушах ветер. Конь, любимое животное, казалось, понимал, в чем дело, вытянув шею и выдавая из себя все, что мог, доказывая тем самым, что последние пять-шесть лет его овсом кормили не напрасно. Подковы били по затвердевшему грунту, шумели задеваемые в диком беге кусты и высокие травы, били по лицу ветки. «Жаль, что Дзержка де Вирсинг не видит, – подумал Рейневан, хотя в принципе сознавал, что его наезднические способности в данный момент сводятся лишь к тому, чтобы как-то удержаться в седле. – Но, – тут же подумал он, – и этого вполне достаточно».
Возможно, подумал он так немного рановато, потому что конь как раз решил перескочить через поваленный ствол. И перескочил, и даже вполне ловко, только беда в том, что за стволом была яма от вырванных корней. Удар ослабил хватку. Райневан полетел в лопухи, к счастью, такие большие и густые, что они оказались способными хоть немного смягчить падение. Но удар о землю все же вышиб у него из легких весь воздух, и он со стоном свернулся клубком.
Распрямиться он уже не успел. Гнавшийся за ним Вителодзо Гаэтани спрыгнул с седла рядом.
– Хотел сбежать? – прохрипел он. – От меня? Ах ты, гадина.
Гаэтани уже собрался было пнуть Рейневана, но не успел.
Как из-под земли вырос Шарлей, двинул его кулаком в грудь и угостил своим излюбленным пинком под колено. Однако итальянец не упал, только покачнулся, выхватил из ножен меч и рубанул от уха. Демерит ловко выскользнул из поля досягаемости острия, обнажил собственное оружие, кривую саблю. Завертел ею, свистнул крестом, сабля мелькала в его руке молнией и шипела змеей.
Гаэтани не позволил напугать себя продемонстрированным умением фехтовальщика и, дико рявкнув, прыгнул на Шарлея. Они сошлись, звеня оружием. Трижды. На четвертый итальянец не успел парировать удар гораздо более быстрой сабли. Получил по щеке, залился кровью. Ему было этого мало, он, возможно, намерен был драться дальше, но Шарлей не позволил. Подскочил, оголовком сабли хватанул противника меж глаз. Гаэтани рухнул в лопухи. Взвыл, только когда упал:
–
– Возможно. – Шарлей протер клинок листом лопуха. – Но ничего не поделаешь, матерей не выбирают.
– Я не хотел бы портить развлечения, – сказал Самсон Медок, – появляясь из тумана с тремя конями, в том числе и храпящим, покрытым мылом гнедым Рейневана. – Но, может, нам все-таки уехать? И неплохо бы галопом.
Млечное покрывало разорвалось, туман поднялся, развеялся в лучах пробивающегося сквозь облака солнца. Погруженный в
Блеснули красной черепицей башни недалекого уже Франкенштейна.
– А теперь, – сказал, насмотревшись, Самсон Медок. – Теперь в Зембицы.
– В Зембицы, – потер руки Рейневан. – Двигаем в Зембицы. Друзья… Как мне вас благодарить?
– Мы об этом подумаем, – пообещал Шарлей. – А пока… А ну, слезай с коня.
Рейневан послушался. Он знал, чего ожидать. И не ошибся.
– Рейневан из Белявы, – проговорил Шарлей благородно и торжественно. – Повторяй за мной: «Я дурак!»
– Я дурак…
– Громче!
– Я дурак, – узнавали заселяющие округу и просыпающиеся в эту пору Божьи семьи: полевые мыши, лягушки, жерлянки, куропатки, овсянки и кукушки, а также мухоловки, сосновые клесты и пятнистые саламандры.
– Я дурак, – повторял вслед за Шарлеем Рейневан. – Я патентованный дурак, глупец, кретин, идиот и шут, стоящий того, чтобы меня заключили в NARRENTURM! Что бы я ни придумал, оказывается пределом глупости, что бы я ни сделал, превышает эти пределы, – разбегалась по мокрым лугам утренняя литания, – к величайшему и совершенно не заслуженному мною счастью, у меня есть друзья, которые не привыкли оставлять меня в беде. У меня есть друзья, на которых я всегда могу положиться и рассчитывать на них, ибо дружба…
Солнце поднялось выше и залило золотым светом поля.
– Дружба – это штука изумительная и громадная!
Глава девятнадцатая,
Зембицы были уже так близко, что они могли любоваться внушительными стенами и башнями, выглядывавшими во всей своей красе по-над поросшими лесом холмами. Вокруг крыши пригородных домишек, на полях и лугах трудились земледельцы, над самой землей стелился грязно-коричневый дым от сжигаемых сорняков. Пастбища были заполнены овцами, луга над прудами белели от полчищ гусей. Вышагивали нагруженные корзинами селяне, важно ступали откормленные волы, тарахтели набитые сеном и овощами телеги. Словом, куда ни глянь, всюду были видны признаки благосостояния.
– Приятная страна, – оценил Самсон Медок. – Работящий край, живущий в достатке.
– И по закону. – Шарлей указал на шубеницу, прогибающуюся под тяжестью повешенных. Рядом, к радости ворон, несколько трупов гнили на кольях, белели кости на колесах.
– Предивно! – захохотал демерит. – Видать, тут и впрямь право правом правится, а справедливость – справедливостью.
– Где ты видишь справедливость?
– А вон тут.
– Ага.
– Отсюда также, – продолжал болтать Шарлей, – и достаток, который ты, Самсон, только что изволил заметить. Воистину такие места надлежит посещать в более разумных целях, нежели наши. К примеру, чтобы одурачить, надуть и объегорить какого-нибудь хорошо устроившегося обывателя, а это было бы нетрудно, поскольку благосостояние прямо-таки само в руки идет тысячам зазнаек, фрайеров, наивняков и дурней. А мы едем, чтобы… А, да что говорить…
Рейневан не прокомментировал ни единым словом. Ему не хотелось. Он подобные речи выслушивал уже не один день.
Они выехали из-за пригорка.
– Иисусе Христе, – просопел Рейневан. – Ну народу! Что там такое?
Шарлей придержал коня, приподнялся на стременах.
– Турнир, – угадал он почти сразу. – Это турнир, дорогие господа.
– Восьмой, – посчитал на пальцах Самсон. – Mensis
– О! – Шарлей искоса взглянул на него. – Так у вас в потустороннем мире точно такой же календарь?
