Что-то кончится, что-то начнется

Анджей Сапковский. Что-то кончится, что-то начнется

© Copyright 1998 Анджей Сапковский, 1998 © Copyright 1999 Ирэна Брюн([email protected]), перевод с польского

Примечание переводчика

Вот и обещанный рассказик, слегка наспех причесанный. Если можно, сопроводите его какими-нибудь пояснениями насчет того, что это шутка Сапека в угоду фанам и законной силы не имеет, а то потом не оберемся хлопот с вопросами – что да откуда и почему так, а не иначе…

Всем молодоженам, а особенно двоим из них.

I

Солнце просунуло огненные щупальца сквозь щели в ставнях, прошило комнату косыми, пульсирующими от кружащихся пылинок полосами света, залило ясным пламенем паркет и покрывающие его медвежьи шкуры, ослепительным блеском отразилось на пряжке пояска Йеннифэр. Поясок Йеннифэр лежал поперек туфельки на высоком каблуке. Туфелька покоилась на белой рубашке с кружевами, а белая рубашка – на черной юбке. Один черный чулок висел на подлокотнике кресла, выполненном в форме головы химеры. Второго чулка и второй туфельки нигде не было видно. Геральт вздохнул. Йеннифэр любила раздеваться быстро и с размахом. Придется мириться с этой привычкой. Другого выхода нет.

Он встал, отворил ставень, выглянул. От озера, гладкого как поверхность зеркала, поднимался пар, листья прибрежных берез и ольх лоснились от росы, дальние луга покрывал густой туман, висящий словно паутина прямо над верхушками трав.

Йеннифэр пошевелилась под периной, невнятно забормотала. Геральт вздохнул.

– Отличный день, Йен.

– А? Что?

– Красивый день. Редкостно красивый день.

Она его удивила. Вместо того, чтобы лечь и накрыть голову подушкой, чародейка села, расчесала волосы пальцами и начала искать возле постели ночную рубашку. Геральт знал, что ночная рубашка лежит за изголовьем кровати, там, куда Йеннифэр бросила ее вчера ночью. Но не сказал. Йеннифэр не выносила подобных одолжений.

Чародейка тихо выругалась, лягнула перину, подняла руку и выстрелила пальцами. Ночная рубашка вынырнула из-за изголовья, всплескивая оборками словно кающийся дух, и легла прямо в подставленную ладонь. Геральт вздохнул.

Йеннифэр встала, подошла к нему, обняла и куснула за плечо. Геральт вздохнул. Список вещей, к которым ему предстояло привыкать, казался бесконечным.

– Хочешь что-то сказать? – спросила чародейка, прищурясь.

– Нет.

– Хорошо. Знаешь что? День действительно прекрасный. Хорошая работа.

– Работа? Что ты имеешь в виду?

Прежде чем Йеннифэр успела ответить, снизу донесся высокий, протяжный крик и свист. Берегом озера, разбрызгивая воду, скакала Цири на вороной кобыле. Лошадь была резвой и редкостно красивой. Геральт знал, что когда-то она принадлежала некому полуэльфу, который попытался судить о сероволосой ведьмачке по внешности и крупно ошибся. Цири назвала добытую кобылу Кэльпи, что на языке жителей островов Скеллиге означало грозного и злобного духа моря, иногда принимавшего облик коня. Кличка подходила лошади идеально. Не так давно один хоббит, который пожелал украсть Кэльпи, весьма болезненно в этом убедился. Хоббит звался Сэнди Фрогмортон, но после того случая получил прозвище Цветная Капуста.

– Свернет себе когда-нибудь шею, – проворчала Йеннифэр, глядя на Цири, скачущую среди водяных брызг, пригнувшись, стоя в стременах. – Свернет себе когда-нибудь шею твоя сумасшедшая дочка.

Геральт повернул голову, не говоря ни слова посмотрел прямо в фиалковые глаза чародейки.

– Ну ладно, – усмехнулась Йеннифэр, не опуская взгляда. – Извини. Наша дочка.

Снова обняла его, сильно прижалась, еще раз поцеловала и опять укусила. Геральт коснулся губами ее волос и осторожно спустил рубашку с плеч чародейки.

А потом они снова очутились в кровати, в развороченной постели, еще теплой и пахнущей сном. И начали искать друг друга, и искали долго и очень терпеливо, а уверенность, что они найдут друг друга, наполняла их радостью и счастьем, и радость и счастье было во всем, что они делали. И хотя они были такими разными, они понимали, как всегда, что различие это не из тех, что разделяют, а из тех, что объединяют и связывают, связывают сильно и крепко, как сделанная топором зарубка – стропило и конек, зарубка, с которой рождается дом. И все было так же, как в первый раз, когда его восхитила ее ослепительная нагота и неистовое желание, а ее восхитила его деликатность и нежность. И так же, как в первый раз, она хотела сказать ему об этом, но он прервал ее поцелуем и ласками и лишил слова всякого смысла. А позднее, когда уже он хотел сказать ей об этом, он не смог издать ни звука, а потом счастье и наслаждение упали на них с силой обрушивающейся скалы и случилось что-то, что было безгласным криком, и мир перестал существовать, что-то кончилось и что-то началось, и что-то продолжалось, и воцарилась тишина, тишина и покой.

И восторг.

Мир медленно возвращался, и снова возникла постель, пахнущая сном, и залитая солнцем комната, и день. День…

– Йен?

– М-м-м?

– Когда ты сказала, что день прекрасный, ты добавила: «хорошая работа». Это что, означало…

– Означало, – подтвердила она и потянулась, напрягая плечи и взявшись за углы подушки, так что ее груди приобрели форму, которая отозвалась в ведьмаке дрожью пониже спины. – Видишь ли, Геральт, мы сами сделали такую погоду. Вчера вечером. Я, Нэннеке, Трисс и Доррегарай. Я не могла рисковать, сегодняшний день обязан быть прекрасным…

Сделала паузу, толкнула его коленом в бедро.

– Потому что это будет самый важный день в твоей жизни, дурачок.

II