Над Читаутом сегодня катится особенно теплый ветер. С юга! Где-то на юге - вы. И я говорю себе, это - Мария. Я теперь всегда буду называть теплый южный ветер 'Марией'.
Цагеридзе постоял улыбаясь, ловя губами воздух, пахнущий горьким дымком далекого пала, и побрел потихоньку вдоль обрывистого берега.
Позади светилось только несколько огоньков во всем поселке. Была глубокая ночь. В их доме окна черны. Теперь там спать ложатся рано.
Он дошел до площадки, с которой просматривалось далекое пламя костра на наблюдательном пункте за Громотухой. Сегодня здесь, у сигнальной рельсы, дежурит хороший парень Саша Перевалов. Все время грустной тенью он ходит за Лидой, секретаршей. Превосходный парень! Но почему-то страшно не нравится Лиде. Увидит - даже серьги в ушах дрожат. Цагеридзе однажды спросил бесхитростно: 'Лидочка, а вы знаете, что в вас влюблен Перевалов? Мне показалось: вы не знаете, не замечаете. Может быть, заметить следует?' Лида вспыхнула, дернула плечами, губы у нее побелели: 'Я все замечаю, Николай Григорьевич! Это вы ничего не замечаете!' Схватила, набросила как попало на плечи платок и побежала по дороге вдоль поселка.
- Как дела, Саша? Не холодно? - спросил Цагеридзе, подойдя к маленькой трехстенной будке, в которой, насвистывая, сидел Перевалов.
- А чего же - дела хороши, Николай Григорьевич, - ответил Перевалов. Совсем не холодно. Только вот в будке никак не сидится. Тянет за реку, в тайгу. Уйти бы куда-нибудь далеко. Вы не слыхали, часа полтора назад, ба-альшой табун гусей пролетел? 'Га-га-га-га-га!' - разговаривали.
- Не понимаю по-гусиному, - сказал Цагеридзе. - А что означает такой разговор?
Перевалов засмеялся.
- Означает: 'Весна!' А для меня - охота скоро начнется. Куда-то же на воду они полетели! На озера. А может, и реки уже где-то вскрылись. На гусей интересно с лодки охотиться. Сразу за ледоходом, пока еще мелкие льдины по Читауту плывут. Гуси отдыхать садятся на воду и лодок нисколечко не опасаются. За бревна принимают. Меж льдинами подплывешь и - если вдвоем р-раз из четырех стволов по табуну! Бывает, подвалишь сразу целый десяток. Поедемте?
- Не поеду. Цагеридзе вообще не охотник. А такая охота мне и вовсе не нравится. Это убийство! Да еще с обманом. Тигра, медведя, волка обманывать допускаю. Гуся обманывать?.. Нет, в этом я тебе не компания, Саша. - Он шутливо толкнул Перевалова в бок. - Почему один сидишь? Почему не позвал с собой девушку? Ночь веселее пройдет.
- У меня такой девушки нету. А кого попало зачем стану я приглашать?
- Свою, свою! Приглашай свою. Все время приглашай, Саша. Она отказывается, а ты приглашай. Она сердится, а ты приглашай. Она бранится, а ты - нежно, ласково - приглашай! Я так понимаю: любовь - не гусь, меж льдинами на лодке к ней не подплывешь. Иди открыто, настойчиво.
- Так ведь, Николай Григорьевич... - начал было Перевалов.
Цагеридзе понял его. Полуобернувшись, ответил на ходу:
- Моя бабушка говорила: 'Нико, приходит любовь - не веришь. Уходит поверишь. Была любовь! А как вернуть?' Моя бабушка знала все. Она могла бы стать превосходным начальником Читаутского рейда! Ее внук Николай Цагеридзе неважный начальник. Любить он тоже совсем не умеет. Но подписывать хорошие приказы, давать хорошие советы - может! Даю тебе хороший совет: не отпускай от себя ни на шаг свою Лиду.
Ему стало весело. Может быть, от короткого, простого разговора с этим хорошим парнем. Может быть, от теплого ветра - 'Марии', который, пролетая все чаще, упруго и ласково гладил его по лицу.
Далеко впереди, за Громотухой, светится маленькая звездочка костра. Сегодня там, кажется, дежурит Михаил Куренчанин. Тоже хороший парень и тоже, как Перевалов, никак не может покорить свою любовь. Сидит, скучает один у костра. Ах, как трудно дается человеку счастье!
Хорошо бы добраться к Куренчанину. Все равно сегодня не спать.
Под ногами у Цагеридзе зачмокала сырость, он забрел в какую-то мочажинку. А когда выбрался на бугорок, почувствовал - в сапоге вода. Что же теперь, возвращаться домой? Цагеридзе нащупал местечко посуше, поудобнее уселся, стащил сапог и начал выкручивать портянку. Так нередко приходилось делать на фронте.
- А сейчас, Нико, у тебя заботы меньше, - проговорил он вполголоса. Тебе нужно заботиться только об одной ноге. Вторая не промокнет.
И ему вдруг отчетливо представилось, с какой оскорбительностью посмотрел однажды на его ногу этот консультант ЦНИИ, потом глянул на Елизавету Владимировну, а та утвердительно кивнула головой: 'Ос, ос! Вот потому...' И тогда консультант - Цагеридзе сейчас даже мысленно не хотелось называть его ни Анатолием Даниловичем, ни мужем Марии, - консультант сказал тоже вслух: 'Естественно'. Они раздевались, готовились ко сну. Кровати были переставлены. Консультант ложился в постель Марии, свободную после ее отъезда в Красноярск. И это Цагеридзе было очень неприятно. Это заслоняло все остальное. Должно быть, только потому он и не обратил тогда внимания на странный, шифрованный разговор между сыном и матерью.
Теперь ему как-то враз все сделалось ясным. Речь шла, по существу, совсем не о нем. Речь шла о Марии. И это был не первый намек на что-то тяжко обидное для человека.
Цагеридзе медленно перемотал портянку, натянул сапог, ощущая в ноге приятную теплоту, поднялся и пошел дальше.
'Какое зло мог причинить ей этот...' - думал и думал он, перебирая в памяти все, что произошло со времени отъезда Марии.
4
...Над читаутской тайгой разыгрывалась метель. Косматые тучи низко неслись над землей. Стаями белых птиц летели с сосен смерзшиеся комья снега. И скоро все - дома и деревья, земля и небо - смешалось в крутящейся мглистой мути.
Этого ждали давно. Не все же быть только сухому морозцу. Ждали с тревогой. Что произойдет на реке? Перемешанная со снегом вода превратится в зернистую кашу, в хрупкий, непрочный ледок или вообще снег этот не окажется губительным? Как поступить на время метели: перекрыть Громотуху совсем или, наоборот, дать воде полный выход? Пусть снег в ней тонет, растворяется, становится 'пожиже'!
Мнения стариков, бригадиров, лоцманов, опытных рабочих решительно разделились. И даже Косованов колебался. А время никак не терпело. Шлюз на Громотухе был открыт, и метель бушевала.
Ах! Только-только залили первым, совсем еще тонким слоем воды очищенную от снега протоку, и она заблестела на морозе зеркально-чистым, гладким ледком, как обрушилась с неба эта беда... Надо решать!
И тогда в ушах Цагеридзе зазвучал хриповатый голос Василия Петровича, слова, сказанные им еще очень давно: 'Вода в Громотухе на слабом морозе не стынет, со снегом зерна мало дает'. Цагеридзе ударил кулаком по столу:
- Счетом сколько уже было 'рысков' у нас? А оправдывается 'рыск' всегда только последний. Открыть шлюз как можно больше! Пусть самым полным ходом льется вода!
Метель стихла, прекратилась под утро. Цагеридзе едва дождался рассвета. Вызвал Павлика и поехал на реку. Кошева глубоко пахала мягкий снег на дороге, конь проваливался в сугробы выше колен.
Читаут дымился. Цагеридзе со страхом ожидал увидеть на протоке высокие зеленоватые островки полузастывшей ледяной каши, которая, конечно, постепенно замерзнет, но все же не даст должной прочности льду. Он выскочил из кошевы, подошел к обрыву и замер в радостном удивлении: не было никаких островков! Вода блестела чистая и гладкая, словно целые сутки над нею и не бушевала метель.
- Павлик! - задыхаясь от счастья, закричал Цагеридзе. - Беги, кубарем падай вниз, к запруде, и наглухо закрой шлюз! Надо совесть иметь. Надо воде дать отдых, дать, наконец, ей замерзнуть.
На обратном пути он думал: 'А Василий Петрович оказался прав. Этот риск был его 'рыском'.
Он проехал прямо в контору. Лида вручила радиограмму из треста. В ней было написано: 'Завтра двенадцать ноль-ноль самолетом лесной авиации вылетает консультант ЦНИИ Баженов зпт обеспечьте транспорт от Покукуя тчк Анкудинов'. Цагеридзе повертел радиограмму. Вгляделся в пометки о времени подачи-приема. 'Завтра' - это уже сегодня. Он еще раз перечитал текст, поправил жирным карандашом 'Баженов' на 'Баженовой' и сказал:
- Лидочка, передайте Павлику, пусть сию же минуту отправляется в Покукуй. И пусть прихватит для коня
