ним ехать? Или с тобой неторопясь, пешочком '. Но Рыжий только ржет: 'Ему еще топать и топать. А ты садись, поехали'.
Андрей все колеблется, то на меня глянет, то на Рыжего. Вроде уже одной рукой за поручень взялся, ногу на гусеницы поставил. Я хочу закричать: 'Не лезь туда, не надо!'
Душа разрывается, а звука нет, и ни рукой, ни ногой пошевелить не могу.
Все три раза я просыпался в холодном поту, с бешено стучащим сердцем. Ленке говорить ничего не стал, совсем баба изведется, да и нас, с ее характером, замучает. Но для себя я беды никак ни пророчил, а она подкралась, и совсем не оттуда, откуда я ее ждал.
Весь наш бордель-отель начало лихорадить недели за две до того рокового дня. Пошли слухи, что хозяин наш, грек Тураниди, собирается на свою историческую родину. Удивления это не вызывало, такой бардак в стране, хоть сам беги, да некуда. А греки у нас жили еще со времен Екатерины. И наш Володя, черноглазый красавец с могучей челюстью и габаритами Терминатора, по-гречески-то говорил еле-еле.
Так вот. Прихожу я в тот день на работу, все идет как обычно, народу не очень много, еще не сезон. Только за центральным столиком Тураниди с каким-то бритоголовым бычком гудит. Кругом девки сидят, штуки по три на каждого, музыка гремит приблатненная, ну, как обычно. Ансамбль у нас хороший, почти все в Одесской филармонии работали, хоть Моцарта, хоть Бетховена сыграют, но сейчас приходилось все больше 'Мурку' лабать. И гуляют эти за центральным столом очень красиво: икра черная и красная, салатов шесть видов, балыки, языки, ну и как же без шашлыка! Его я всегда сам жарю. Наполовину обычный, наполовину по-краски. Я всегда ориентировался по тому чуду природы, приготовленному Жеребой из печени медведя. Отправили десять шампуров в зал, примерно через полчаса прилетает наш Осип Андреевич, метрдотель, так он человек довольно степенный, прошел хорошую школу в Одессе, а тут весь в поту, растерянный.
- Иди, - говорит, - Тебя к столу требуют.
Я удивился.
- Что, шашлык не понравился? - спрашиваю.
- Да нет, наоборот. Тураниди тебя новому хозяину представить хочет.
Я, признаться, опешил. Как-то я не воспринимал всерьез все эти разговоры про продажу заведения, а тут на тебе, в самом деле!
Делать нечего, сменил замызганный фартук на белоснежный, поправил колпак и поплелся в зал.
Компания была уже хороша. Тураниди смотрел на всех стеклянными глазами, это у него высшая степень опьянения, никогда его не видели лежащим или хотя бы шатающимся. Рядом с ним две подруги хихикают, тоже хороши, еще парочка этого
бритоголового облепила. Я его лица не видел, только затылок, заплывший жиром, да руки на столе, пальцы как сосиски, и чуть не на каждом по перстню с каменьями. Грек меня все-таки рассмотрел, спихнул с левого плеча худющую блондинку (он почему-то любил девушек в предобморочном состоянии крайней степени дистрофии), и пальцем ткнул в мою сторону. Речь его звучала отчетливо, хотя и несколько замедленно.
- Вот, моя гордость. Всех выгнал, его оставил. Самородок, Юрий Александрович Соломатин, шеф-повар. Познакомься, Юра, с новым хозяином заведения. Борис Миронович, вернулся на родину с большими бабками, прошу любить и жаловать.
Бритоголовый медленно повернулся ко мне. В глаза мне блеснули камушки на огромном кресте, висящем на здоровущей золотой цепи.
- Шашлык у тебя... ништяк... не хуже, чем у грузин... хвалю.
Еле выговорив это, новый хозяин неверным движением достал из кармана стодолларовую купюру и затолкал ее мне в карман фартука. Потом он уставился мне в лицо.
- Где-то я тебя, парень, видел... - пробурчал он, тараща на меня маленькие свиные глазки. Судя по складкам на лбу, он даже попытался напрячь мозжечок, или что там у него на самом деле под черепушкой. К моему счастью, он скоро устал от непривычного вида деятельности и махнул рукой.
- Ладно, потом вспомню... Еще шашлыка, в номера...
И новый хозяин ткнул пальцем куда-то вверх.
На кухню я вернулся на автопилоте. Машинально показал Яшке, своему личному поваренку, пять пальцев и долго стоял у мангала, старательно поворачивая шампуры над углями. По-моему, они даже получились, хотя все это время в голове
стучала только одна отчаянная мысль: 'Неужели все сначала?!'
Да, новый хозяин меня не узнал, зато я его признал сразу, мгновенно. Как будто снова очутился в подвале Али и надо мной склоняется грузная фигура одного из 'пехотинцев' Коржана. 'Идти сможешь?' - так спросил он меня тогда. В те времена он отзывался на кличку Борман, теперь Борис Миронович.
В голову лезли невеселые мысли: 'Ну, не узнал от меня сегодня, узнает завтра. Да, я изрядно поправился с тех пор, но куда деть эти оттопыренные уши, нос картошкой и веснушки? И что же тогда мне делать? Снова пускаться в бега? Куда и как? Со всей семьей? Бросив дом, все нажитое.'
Безнадега подкатила к сердцу так, что, отложив готовые шашлыки, я повернулся к своему помощнику Денису и сказал:
- Пойду, я, пожалуй, Дениска. Что-то мне сегодня нехорошо.
- Идите, Юрий Александрович, да оденьтесь получше, а то опять простудитесь.
Я машинально кивнул ему и, уже снимая фартук, сказал забежавшему на кухню Осипу Андреевичу:
- Шашлыки готовы, отнесите новому хозяину.
- Хорошо, сейчас. Люда! - кликнул тот официантку. - Отнеси в пятый номер шашлыки.
Переодевшись, я вышел на улицу через черный ход, пошел своей обычной дорогой вдоль здания. Там, в заборе, была дыра, через нее я сокращал расстояние до дома почти вдвое. Уже завернув за угол, я увидел, как в приоткрытую дверь запасного хода с торца здания пробивается полоска света. Это меня удивило, обычно ее открывали в преддверии пожарной инспекции, не чаще. Движимый любопытством, я подошел вплотную, заглянул. По длинному пустынному и узкому коридору нашего бывшего профилактория уходила в сторону ресторана официантка с пустым подносом.
'А ведь она была у него' - понял я. С невероятной силой мне захотелось еще раз посмотреть на этого бывшего Бормана, ныне Бориса Мироновича. Пятый номер я знал хорошо, в свое время Тураниди носился с ним как с насиженным яйцом, просто замучил строителей. Но зато получился номер люкс, просто конфетка. Три комнаты, бассейн с джакузи, небольшой, но поплескаться втроем там было можно. Первое время мы как на экскурсию ходили туда всей кухней.
Пройдя по коридору метров пять, я осторожно повернул круглую ручку замка, приоткрыл дверь и заглянул в номер. В обширном холле не было никого, и я, бесшумно ступая по толстому ковру, прокрался к спальне. Двустворчатые
застекленные двери оказались прикрыты не до конца. Сначала я увидел ноги Бормана, кривоватые, с густой черной шерстью. Судя по храпу, он спал. Меня удивило, что не было девиц, и лишь приоткрыв дверь, я расслышал смех и дамское
стрекотание, доносившееся как раз со стороны ванной. Девицы не отказали себе в удовольствии на дармовщинку побалдеть в джакузи.
Но я по-прежнему не видел лица бывшего Бормана. Зачем мне это надо было, я не понимал, но какая-то сила буквально толкала меня вперед. Ковер в спальне был ничуть не хуже, чем в зале, и моих шагов не слышал никто. Остановился я лишь у самой кровати, огромной, почти квадратной. Девицы чуть прикрыли своего благодетеля простынкой, и широченная грудь Бормана, с явными излишками жира и волосатости, равномерно поднималась и опускалась, словно качая в колыбели массивный крест с яркими стекляшками бриллиантов. Рот оставался чуть полуоткрыт, и из него тонкой струйкой сочилась слюна. Над верхней губой белел давний шрам, чуть уродующий линию рта. С закрытыми глазами он смотрелся получше, просто спящий человек, с низким лбом и мясистым, чуть свернутым набок носом.
'Ну вот, ты и увидел его, доволен?' - спросил я сам себя. И тут Борман открыл глаза. Случилось это как- то неожиданно, он не переставал храпеть, не дергался перед просыпанием. Так я бы еще постарался уйти, но все произошло очень быстро. Я застыл на месте, а Борис Миронович, чуть восстановив в глазах некоторую осмысленность, слабо прохрипел:
