Я знал, что мать находится где-то в голове похода. Я так погнал коня, что он несколько раз споткнулся на всем скаку. Послышались хохот и насмешки девушек. Однако матери я не нашел. Но ведь утром я хорошо видел ее высокую фигуру в головной группе похода. Сконфуженный насмешками девушек, я еще раз обогнал весь караван, который вел один из стариков, огромный и сгорбленный. Он ехал на небольшой лошадке, и его ноги почти касались земли. Вслед за стариком ехали двое других - глухой Большой Глаз из рода Танов и знаменитый когда-то воин Черный Медведь. В борьбе с медведем уже на пороге глубокой старости он потерял левую руку по локоть.
За ними шли вьючные лошади со свернутыми шатрами. А дальше растянулся караван женщин, детей, молодых девушек. Вьючные лошади ступали медленно, неся тюки, на которых сидели, покачиваясь в такт лошадиным шагам, прирученные детьми сороки, галки и вороны.
Вот проезжает маленькая девочка из нашего рода, держа на руках двух бобров. На плече ее старшей сестры, идущей рядом, сидит рыжая белка, прикрывшись пушистым хвостом. Несколько позади вышагивает четырехлетний малыш, и даже у меня, Молодого Волка, который получил имя, он вызывает небольшую зависть, так как малыш ведет на длинном ремне в несколько раз большего, чем он сам, бурого медведя. Зверь шагает с ленивой важностью, покачиваясь, как ствол дерева на спокойной речной волне.
А вот приближается большая группа женщин, и наконец я вижу, вижу светлое лицо и косы цвета золота, встречаю взгляд глаз, голубых, как небо в северной стороне. Это мать!
Я помчался к ней и осадил коня так резко, что несколько женщин вскрикнули от страха или гнева, а мой конь, встав на дыбы, чуть не опрокинулся на спину. Но еще до того, как он опустился на передние ноги, я спрыгнул и подбежал к матери, протягивавшей ко мне руки.
Очень красивой была моя мать, жена знаменитого вождя племени шеванезов. Светловолосая и светлокожая - ведь звали ее Белой Тучкой, - высокая и стройная в своем платье из тонкой оленьей кожи, богато вышитом знаками и цветами племени, с золотыми браслетами на украшенных бахромой рукавах.
Она смеялась и звала меня по имени. Я впервые услышал свое мужское имя, произнесенное устами матери:
- Сат-Ок! Я знала, что ты придешь, Сат-Ок!
Не подобает мальчику, который уже имеет имя, слишком выказывать свою нежность к матери. Но мать крепко обняла меня, как делала это раньше, и я чувствовал, что мои глаза увлажняются, и, стараясь изо всех сил сдерживать себя, я не мог, просто не мог вымолвить ни слова.
- Ты уже скоро станешь мужчиной, - говорила мать, - да ты почти мужчина. У тебя есть имя... такое красивое имя - Сат-Ок.
Я невольно задержал поход. Нас окружили другие женщины, начавшие говорить наперебой, смеясь и восклицая - женщины есть женщины! - много ненужных замечаний и мало нужных слов. Кончилось это тем, что один из стариков, ведущих караван, заметив эту суматоху, крикнул что-то неразборчивое и даже погрозил мне кулаком. Я немедленно сел на лошадь, женщины умолкли, все снова пустились в путь. Я ехал около матери, не отрывая от нее глаз, и молчал, не зная, что говорить, о чем рассказывать. Ведь она сама сказала, что я почти мужчина, не мог же я, как ребенок, говорить о том, что давно не видел ее, что очень соскучился по ней и что она, как и прежде, сердце моего сердца. Как мужчина, я должен был сохранять суровость и важность. Но я не мог сдержать улыбки. О чем же рассказывать? О большом-большом орле, застреленном на отроге Скалы Прыгающей Козы? О походах на Озеро Белой Выдры? О науке Овасеса? Столько нужно было всего рассказать, что в конце концов я не рассказал ничего.
Зато мать говорила много своим низким голосом, в котором слышались иногда более высокие нотки, будто эхо смеха или плача. Она говорила о том, что ей очень не хватало меня, что ждала встречи со мной, что отец рассказывал ей обо мне, что он был доволен своим сыном, когда узнал, что я получил имя, и когда услышал от Овасеса о моих успехах в учении в лагере Молодых Волков.
- А Танто? - спрашивала мать. - Был ли Танто добр к тебе? Заботился ли о тебе?
- Танто, - ответил я, - хороший брат, и он будет великим воином. Про него говорят, что он самый храбрый из молодых охотников, мама.
Мать умолкла. Глаза у нее стали тревожные. Как тень тучи, промелькнула в них печаль. Я понял. Ведь отец и Танто были сейчас на дороге, где их могли встретить не только люди из Королевской Конной, но и пули.
В эту минуту к нам подъехали две молодые девушки. Одеты они были так же, как и мать, только на головах были повязки - знак, что они еще не имеют мужей.
Первую из них я узнал сразу - это была моя сестра Тинагет - Стройная Береза. Другую я тоже немного помнил: ее большие, глубоко посаженные глаза, продолговатое лицо и быструю улыбку. Да, это была подруга сестры Тинглит Березовый Листок.
Они приветствовали меня улыбками.
Я никогда еще не разговаривал с молодыми женщинами и не очень знал, как ответить на их приветствие и что им говорить. Подняв руку, я сказал: 'Будьте здоровы'... - и это было все.
Тинагет легонько похлопала меня по плечу, а Тинглит, наклонившись к ней, что-то шептала, тихо смеясь.
Они улыбались, и все трое смотрели на меня, а я чувствовал, что тут мне не помогут ни наука Овасеса, ни умение охотиться в чаще, что кровь приливает к моим щекам, и ничего интересного ни матери, ни девушкам я сказать не сумею.
Наконец, чтобы как-то прервать становившееся все более тягостным для меня молчание, я взял в руки лассо, прикрепленное у моего правого колена.
- Это твой подарок, Тинагет... - начал я неуверенно.
Сестра подняла голову:
- Да, братец. Я сама сплела его из конского волоса. Я хотела, чтобы у моего брата было самое крепкое лассо, и трижды вымачивала его в горячем бобровом жире.
И снова воцарилось молчание, мучившее меня нестерпимо. Очень счастливой была встреча с матерью, сестрой и даже с Тинглит, которая - теперь я хорошо вспомнил это - не раз приносила к нам в шатер сладкие медовые соты. Но я не умел с ними разговаривать, и, хотя мне не хотелось еще с ними прощаться, все же я стал понемногу сдерживать коня, чтобы несколько отстать.
Но Тинглит не собиралась оставлять меня в покое. Она тоже сдержала своего коня и поравнялась со мной. Потом она положила руку на шею моего коня и, став внезапно серьезной, спросила:
- Где Танто?
- Танто? - Я гордо усмехнулся. - Танто - храбрый молодой воин, и совет старейших разрешил ему идти одной дорогой со старшими.
- Расскажи мне о нем. Я пожал плечами:
- Разве он твой брат? Почему я должен тебе о нем рассказывать?
- Ты... - начала она быстро и гневно, но вдруг весело рассмеялась: - Разве тебе трудно?
Я заупрямился:
- Скажи: почему?
Тинглит снова стала серьезной. Она наклонилась ко мне, и я увидел вблизи ее большие глаза, черные, как речная глубина, с ясными искорками на дне.
И она сказала:
- Я хочу, чтобы ты рассказал мне о нем, потому что мои мысли всегда кружатся вокруг него, как чайки вокруг гнезд. Я просила богов, чтобы он вернулся в селение и я бы могла посмотреть в его глаза, как в озеро, над которым мы разбиваем стойбище. А теперь, когда я была уверена, что Маниту услышал мою просьбу, твой брат ушел с воинами.
Она промолвила это быстро, тихо, но твердо.
Я не понял, о чем она говорит, но сообразил, что для нее это очень важно.
- И мать, и сестра, и я, - ответил я важно, - горды тем, что Танто допустили на тропу зрелых воинов. Он сильнее многих сильных ловцов и мудр, как воин из совета старейших. Когда он идет чащей, перед ним склоняются олени. Деревья уступают ему дорогу. Он не боится ни орлов, ни скал. И даже медведи... - Но тут, вспомнив об охоте за медом диких пчел, я прервал хвалебную песнь. Злясь на самого себя, я резко спросил: - Зачем же все-таки я должен рассказывать молодой девушке о храбром воине?
Глаза Тинглит сверкнули, будто я ее ударил. Но она все же опять рассмеялась и пожала плечами.
