неверных поступков. Шварцу эта забота показалась смешной, ибо в оркестре он оставался, наверное, единственным мужчиной, с которым Балыня не переспала, несмотря на свое замужество. Эгил взял ее за руку. Айно не отстранилась, продолжала все так же разглагольствовать, будто чувствуя себя в чем-то обиженной. Может, она ждала проявления грубой мужской силы и падения последней крепости? Тогда бы ее уязвленное самолюбие удовлетворилось? Но взрыва не последовало, пришлось убраться восвояси.
Пробовал учить Шварца уму-разуму и трубач Борис Коган, в оркестре самый старший по возрасту. Его наставления сводились к тому, что свои адюльтером Эгил губит карьеру дирижера, отчего будет страдать весь коллектив, и об оркестре пойдет дурная слава. 'Куда уж хуже! - усмехался в ответ Эгил.- Вон веник мне постоянно зудит о выпивках среди музыкантов!'
Праведные речи и уговоры вернуться на путь истинный вызывали в нем как раз обратную реакцию. Он еще больше хотел видеть Ларису, рядом с которой вопреки логике испытывал почти нравственное очищение. Так получалось, что их любовь вспыхивала с новой силой только на гастролях, когда работа просто заставляла быть рядом. Пребывание в Риге превращалось теперь в тихую муку. Эгил был женат, и в филармонии на репетиции Лариса боялась даже подойти к нему, чтобы не выдать своих чувств, не скомпрометировать его. Она пыталась скрыть то, о чем в филармонии уже знали или догадывались. Думаю, что ее отношения с Эгилом не являлись секретом и для жены Шварца - на то вокруг нас и пасутся 'доброжелатели'.
С ухажером Леней Лариса покончила раз и навсегда, заявив ему не по-девичьи жестко: 'Ты живи, где живешь, и больше не напоминай о себе'.
Шварц мучился по-своему. Угнетала двойственность ситуации: спит с женой, а любит другую. Тревожила и неясность, почти безнадежность перспективы. 'Один раз,- говорил он себе,- я совершил ошибку, рано женился. А теперь что? Опять наступать на те же грабли? Нет, какая бы ни была любовь, второй раз бросаться в омут брака как-то не хочется'. Был момент, когда Шварц пришел к убеждению, что надо начинать от Ларисы удаляться и закруглять роман. Хватит, набаловались! Увы, стоило лишь снова увидеть ее, как все логические умозаключения рушились, как карточный домик. И снова они гуляли в парке, не боясь, что их увидят, и Лариса клялась ему:
- Я буду любить тебя всю жизнь и никогда не оставлю!
Свою клятву упрямая 19-летняя девушка сдержала. Тонкая эта материя отношения между мужчиной и женщиной. Казалось, Эгил и Лара только и ждут очередной гастрольной поездки, чтобы броситься в объятия друг к другу, но потом следовало возращение домой, и они будто впадали в оцепенение, наступало взаимное отчуждение, когда каждый считал другого почти врагом.
Магические токи притяжения все равно оказывались сильнее самоедских комплексов и соединяли два человеческих полюса в единую цепь. Неудержимая сила любви! Непонятная, нелогическая, вершащая все наперекор здравому смыслу. И вот уже Эгил видит себя в Ленинграде, на большой сцене, перед послушным оркестром, выдающим такой упоительный свинг, что все вокруг ликует, а рядом с ним поет красивая артистка, которая заканчивает выступление и показывает ему взглядом, как она любит его. Это ли не счастливые минуты идеальной гармонии?..
На одном из концертов Рижского эстрадного оркестра в Ленинграде побывал Эдди Рознер, тоже гастролировавший там. Шварц пригласил маэстро на репетицию. Вместе с Рознером явилась и добрая половина его оркестра. Эдди Игнатьевич всегда живо интересовался музыкантами из Прибалтики, знал Шварца по визитам в Москву и считал его 'своим'. Не раз, дружески похлопывая по плечу, подмигивал: 'Ну, мы-то с тобой одной крови, западники, все знаем...'
Увидев Мондрус на сцене, Рознер разволновался - такая артистка украсит любой оркестр! - и попросил Гарри Гриневича переговорить с ней: не перейдет она к нему? Личные отношения Мондрус и Шварца его совсем не интересовали. Не буду гадать, что превалировало, чего было больше: стремления заполучить новый талант или жажды пополнить свой донжуанский список еще одной жертвой? Возможно, и то и другое. Гриневич умерил его пыл:
- Она там плотно опекается Шварцем и никуда от него не уйдет.
Рознер не единственный, кто пытался переманить солистку РЭО в Москву. В Ригу наведался директор лундстремовского оркестра Цин. Среди администраторов Цин прославился тем, что сумел добиться перевода оркестра Лундстрема из Казани в Москву. Ведь когда музыканты-'беженцы' приехали из Харбина, им разрешили выступать в стране, но 'не западнее Казани'. Со временем Цин все же исхитрился прописать музыкантов в Москве и устроил всем кооперативные квартиры.
Приехав в Ригу, он взял в филармонии адрес Мондрус и заявился прямо домой.
- Лариса, хватит вам прозябать в Риге, переходите к Лундстрему.
- Так прямо сразу? Вы же меня не слышали?
- Зато наслышан. Рознер в восторге от вас. Но вы правильно сделали, что ему отказали - он просто бабник.
- Не знаю, что и сказать.
- На следующей неделе наш оркестр выступает в Киеве. Не могли бы вы подъехать туда, дорогу мы оплатим. Там Олег Леонидович и послушает вас.
Предложение открывало возможности уже всесоюзного масштаба. Шварц не на шутку перепугался: если Лариса уйдет, другую такую певицу ему не найти. Но вправе ли он тормозить карьеру талантливой девушке? Вправе ли, ничего не обещая, что-то требовать самому от нее? Она же не крепостная его, в конце концов.
Преодолев собственное тщеславие, Эгил сам повез Ларису на смотрины в Киев. Первым делом они побывали на концерте Лундстрема, чтобы воочию убедиться в славе его коллектива. Выступал популярный квартет 'Аккорд'. Оркестр, в первых рядах которого Эгил увидел Гараняна, играл слаженно, вполне профессионально, но 'не звучал'. Даже Лариса заметила: 'У них какой-то советский привкус'. Эгил согласился: оркестровки вроде современные, а стиль действительно советский.
В свободный день Олег Леонидович пригласил их на репетицию. Лариса спела несколько песен. Лундстрему понравилось, и он попросил ее выступить в нескольких концертах, чтобы лучше оценить, как она проходит на публике.
В конце турне Лундстем вынес вердикт:
- Вы нам подходите. Об остальном будем договариваться.
- Мне еще надо подумать,- уклончиво ответила Лариса, а Шварцу, когда они вышли на улицу, сказала: - Не хочу я с ними петь. Они совсем чужие для меня.
Эгил слабо возражал:
- Подумай, Ларочка. То, что ты сейчас отказываешься,- неправильно. Это же новая ступенька в твоей жизни.
Говоря так, он, быть может, подсознательно проверял, насколько сильно ее чувство к нему.
- Все равно не хочу. Ты останешься в Риге, а я уеду? Так не пойдет. Я не хочу расставаться.
Милая девочка, она жертвовала карьерой ради любви к нему! Эгил испытал громадное облегчение. Они еще не были женаты, встретились случайно и могли разойтись, как в море корабли.
Мондрус укрепляла свои позиции в Рижском эстрадном оркестре. Лето 1963 года прошло в гастролях по Союзу. Всюду ее сопровождал успех. В рецензии 'Мелодии с берегов Даугавы' свердловская областная газета писала: 'Главное достоинство РЭО в том, что оркестр, как говорится, 'имеет свое лицо'. Это чувствуется и в своеобразном, неизбитом репертуаре солистов и оркестра, и в хорошем исполнительском мастерстве артистов, и, что также немаловажно, в высокой культуре внешнего облика коллектива. Хорошее впечатление производят солисты оркестра Лариса Мондрус, Айно Балыня и Янис Крузитис. У каждого из них оригинальный репертуар, вполне соответствующий их вокальным возможностям'.
Казенная по стилю, но тем не менее знаменательная рецензия - первая в творческой биографии Ларисы Мондрус.
В конце 63-го Шварц официально развелся со своей женой. Почти год он колебался, не решаясь сделать последнего шага, пребывал в тягостных интеллигентских раздумьях: ринуться навстречу неизвестности или оставить все как есть, то есть любить одну, а спать с другой? Но он же порядочный человек, значит, должен разрубить этот гордиев узел. Старый брак сковывал его и, помимо воровских интимных отношений, мешал как следует заняться Ларисой в плане дальнейшего ее творческого роста. Помощь пришла оттуда, откуда Шварц ее меньше всего ждал. Не знаю, сравнивал ли себя когда-нибудь Филипп Швейник с кардиналом
