Елецкой милиции на Виталия Семеновича повеял в августовской скуке освежающий душу ветер раскрываемого скандала. Да какого!.. И в голове замельтешили возгласы «Ну и ну!», «Ой-ой!», «Вот это да!», и по животу разлились приятные токи нервного возбуждения, и даже румянец выступил на бледных, слегка одутловатых щеках. Доктору наук Кузину не требовалось растолковывать, что значат для истории с тобольским антиметеоритом бесхитростные показания кузнеца Алютина, какой оглушительный приговор они выносят гипотезам, экспертизам и прочему.
— Н-да! — высоким голосом произнес он, положил листки, встал и прошелся по кабинету, потирая руки и плотоядно улыбаясь. — Вы не будете возражать, Сергей Яковлевич, если я приглашу сюда некоторых наших товарищей? Надо бы и их ознакомить.
— О нет, Виталий Семенович, ради бога! — Нестеренко взмахнул руками. Давайте сначала обсудим, разберемся сами что к чему.
— В чем именно?
— В деле. Понимаете, этот факт о канаве — особенно в сопоставлении с записями в блокнотах — проливает иной свет на историю Калужникова да и на саму тобольскую вспышку.
— Ах да… блокноты! Что же в них?
— Позвольте, я сначала изложу проблему, которая привела меня к вам. Вспомним официальную версию дела. В марте прошлого года физик-теоретик Калужников покидает свой институт и город. Через три месяца он — опять же без внешних мотивов — оказывается в Усть-Елецкой, где у него нет ни дела, ни друзей, ни родных. Там он — снова чисто случайно — попадает на то место, где происходит тобольская вспышка, далее истолковываемая экспертами как факт падения антиметеорита. Останков Калужникова не находят, останков метеорита, естественно, тоже, но обнаруживают следы пожара, радиацию и «аннигиляционную борозду»…
Она же — прорытая лопатами канава, — с удовольствием вставил Кузин.
— Да — и согласовать это с официальной версией можно единственным способом: что траектория антиметеорита на излете случайно — опять случайность! — совпала с канавой. И точно совпала, прямо в яблочко… И еще: светящегося следа метеорита никто не заметил…
— Случайно, конечно, — с улыбкой кивнул Виталий Семенович.
— Вот-вот, я вижу, вы улавливаете. Каждое из этих событий принципе возможно, хотя вероятность его и очень мала. Ну, действительно: много ли вы знаете случаев, чтобы человек — к тому же ученый — бросил интересную работу, квартиру, даже перспективу получить союзную премию… и подался в бродяги?
— Да только один этот случай и знаю.
— И я тоже. Первое маловероятное событие. Второе: Калужников блуждал по стране без определенной цели, как савраска без узды. Ему все равно было, куда ехать, где находиться, это следует из его блокнотов. А оказался в Усть-Елецкой, а в ночь на 22 июля — именно на месте тобольской вспышки. И не в десятках метров от эпицентра, как считали, а точно в нем — ведь рыбачили у самой канавы. Угодил прямо под метеорит!
— Третья малая вероятность, — согласно кивнул Кузин.
— Четвертая: никто не видел следа метеорита в воздухе. И, наконец, пятая, которая совсем уж не лезет ни в какие ворота: антиметеоритточно прошел по канаве… И все это — независимые случайные события! Каждое в отдельности имеет, если выражаться математически, вероятность, отличную от нуля, хотя и не слишком отличную. Надо же метеориту где-то упасть и Калужников должен был где-то находиться, могли полет метеора не углядеть, и так далее. Но чтоб все так совпало!..
— Вероятность официальной версии происшедшего, хотите вы сказать, оказывается произведением пяти исключительно малых вероятностей — то есть практически равна нулю?
— Именно! — кивнул Нестеренко и перевел дух. Он по роду службы больше привык слушать, чем говорить, и длинная речь его утомила.
— Вы, я чувствую, увлекаетесь теорией вероятностей? — Кузин с симпатией смотрел на разгоряченного молодого человека.
— Есть такой грех.
— Стало быть, ученые ошиблись и суд — тоже?
— Выходит, так.
— Да… действительно, трудно поверить, чтобы все так совпало. Особенно эта канава! Но, Сергей Яковлевич, вспышка-то была. Ее видели, остался ожог местности, радиация И озеро испарилось.
— Тоже правильно.
— Так как же?
Нестеренко развел руками, пожал плечами. Минуту оба молчали.
— Вот такой вопрос, Сергей Яковлевич: у вас возникли сомнения, находился ли Дмитрий Андреевич Калужников на том месте и погиб ли он?
— На этот счет, к сожалению, сомнений нет. Так оно, похоже, и вышло, что он там сгорел. И решение суда объявить его мертвым вполне обоснованно. Да посудите сами: полтора года минуло с тех пор, а где Калужников? Человек не иголка.
— Тогда почему вы решили вернуться к этому делу? Хотите подправить ученых, уличить их в ошибке? Ну отправьте эти показания им, да, может быть, еще в тот же журнал — и дело с концом.
Нестеренко грустно усмехнулся.
— У вас не совсем верные представления о нашей работе, Виталий Семенович: уличить, накрыть с поличным, вывести на чистую воду…
— Ну зачем так! — Кузин протестующе возвел руки.
— Да нет, суть вашего вопроса именно такая. Понимаете, приводить всякие происшествия в соответствие со статьями закона — это внешняя сторона нашей работы. А по внутреннему содержанию она (возможно, такое мое суждение покажется вам самонадеянным) близка к работе исследователей. Главное: разобраться, установить, как оно было на самом деле. Не бывает, мне кажется, специализированных истин: одни для юристов, другие для физиков, третьи для театральных администраторов… а бывает просто истина. Ее-то я в данном деле не понял, не установил и, стало быть, если не юридически, то нравственно не прав и совершил ошибку.
Нестеренко замолчал, чувствуя, что сердится: не думал он, что здесь ему придется объяснять такие вещи!.. А Виталию Семеновичу было сейчас неловко. «Отшлепал меня мальчик, — думал он, искоса поглядывая на отчужденное лицо следователя. — Культурно отшлепал. Не мне бы такое спрашивать, не ему отвечать. Я увидел здесь скандал, а он — то, что следовало увидеть мне проблему».
— Как это было на самом деле! — с выражением повторил он. — Это вы совершенно правильно подходите, Сергей Яковлевич. Так что простите мне мой… м-м… такой приземленный вопрос. Именно так и надо подходить к истине — как к самостоятельной ценности, независимо от того, чью правоту она подтверждает или опровергает. Это житейская рутина нас заедает так, что стремимся мы, как пра-вило, к пользе. Не знаем, в чем смысл жизни вообще и человеческой в особенности, — а ведь себя так, будто знаем и осталось только накапливать пользу. А может, узнав все истины, поймем, что делать надо не то или не так?.. — Он помолчал. — Но что же там действительно было, со вспышкой этой, с Дмитрием Андреевичем? У вас есть конструктивная версия, Сергей Яковлевич? Ведь если, к примеру, просто так оспорить официально признанную версию тобольского антиметеорита, то даже если удастся доказать про канаву-«борозду», сразу поставят вопрос: а что же там еще могло быть? И действительно, вроде ничего иного предположить нельзя, а?
— Можно, Виталий Семенович, — твердо сказал Нестеренко. — Я перечитал блокноты Калужникова — и забрезжило что-то такое… Но, — он нерешительно посмотрел на Кузина, — понимаете, эта версия выходит и логичной, в ней все события не случайны, а взаимосвязаны, — и в то же время настолько дикой, что я… я просто не решаюсь вам ее высказать. Подумаете еще, не в своем уме я. Да и не смогу выразить, подготовочка не та…
Виталий Семенович глядел на него с большим интересом.
— Поэтому я и принес блокноты вам, бывшему начальнику и товарищу покойного Калужникова, — продолжал Нестеренко. — Прочтите их, пожалуйста. Если и вы придете к подобному предположению, будем думать, что делать дальше. Если нет, то… Кто знает, может, у меня вправду буйное, недисциплинированное
