или бокал. Почти в упор Андрей глядел на точеную белую, на точеную черную стать, курил, и дым его сигареты колыхался под шелковым крылом танцовщицы.
- Чертова недотрога! - как-то воскликнул русский. - Но ведь кто-то выдергивает перышки из ее хвоста?
- Ее муж, или ее дружок, - Барт отбивал ритм ребром ладони по колену. Отсюда не приглашают... Из ночного клуба еще куда ни шло. Но тебе пока не по карману, а?
- Сходим как-нибудь? - спросил Андрей. - Посидим в уголке, и только-то.
- В уголке, - согласился Барт.
В клуб они прибыли в полночь, оба навеселе, Андрей так даже начал слегка шепелявить, язык не очень-то слушался его. Платил Барт. Андрей пил, будто перед концом света, и это вскоре сказалось на нем. Он то пощелкивал пальцами, призывая очередную красотку к себе на колени, то боялся испачкать недавно купленные белые брюки, мрачнел, соловел, клевал носом. Время от времени он взбадривал себя глотком ликера с водкой и вполголоса ругался, мешая сленг с русским матом. Вероятнее всего, он и сам толком не знал, чего ждет от простого американского стриптиза. Изредка он обыскивал свой пиджак и посыпал стол серо-зелеными купюрами, небольшого, впрочем, достоинства (Барт тут же заталкивал их Андрею в карман), и сожалел о каких-то сотенных, забытых в номере отеля на дне чемодана. Ехать домой Андрей отказывался наотрез. Барт опасался, что они досидят в клубе до самого закрытия, до того момента, когда девочки выстроятся в шеренгу перед последними посетителями, расчитывающими на услуги сверхпрограммы, и пьяный русский возомнит себя персидским шахом, что решает в собственном гареме - кого сегодня осчастливить?
Публика редела. Барт старался представить пьяную русскую любовь. На простынях какого цвета они теперь спят?
- Я мигом выметусь отсюда, если вон та кубиночка составит нам компанию, упрямился Андрей. - Куба си, Кастро но.
- Тот умен, кто живет по средствам.
- О, Господи! - заводился Андрей. - У тебя есть Пэм, а при таком тыле как Пэм, конечно же, можно позволить себе жить по средствам. А когда на целом континенте не находится ни одной женщины, которая бы по тебе сохла, когда у тебя нет никого на тысячи миль вокруг, кто бы хотел заполучить тебя в постель, тогда как? Меня ведь никто не ждет, Барт, - канючил Андрей, - кроме дешевых двадцатипятидолларовых проституток в Лос-Анжелесе и Нью-Йорке.
- Поступай, как знаешь, - Барт погасил сигарету. Он уже отметил про себя, что опекает русского слишком плотно, даже навязчиво. - Прежде вас водило за ручку ваше правительство, - вдруг обозлился он, - а сейчас с вами должны няньчиться мы? Никак нельзя без няньки, да?
На улице дышалось немного легче, что было неожиданно для этого города. Высь над Невадой стала яснее и глубже. И они смертны, подумал о звездах Андрей. Никуда не девается только фон, на котором всему остальному гореть и меркнуть, - только вечное небо, вымороженная чернота. После изрядных доз алкоголя Андрей иногда впадал в сентиментальность. В машине он не проронил ни слова. От стоянки, где Барт парковал 'Понтиак', до отеля они добрели вместе и внизу расстались
- Андрей задержался возле дилера, одинокого и скучающего, а Барт отправился в номер спать. Андрей суетился, то обреченность, то азарт пятнами проступали у него на лице. Дилер насторожился:
- Не советовал бы продолжать, сэр. Вы не в форме.
- Ерунда, - отмахнулся Андрей. - Лучше поменяйте-ка мне еще двадцатку.
- Извините, - дилер поправил 'бабочку' под воротником, - нам нужен арбитр? Мой совет совсем не плох.
- Ладно, - ответил Андрей, чуть помедлив. Хотел было нахамить, но пощадил скромного труженика зеленых полей.
- Завтра будет ваш день, уверен.
Андрей посмотрел по сторонам, не слышал ли кто их тихий разговор, и поплелся к лифту, усмехаясь: цвет сукна с карточного стола - цвет нашей национальной тоски.
2
Он провалился в сон, словно в пропасть, и, когда очнулся, почувствовал себя совершенно разбитым. Стылая (кондиционер работал в дневном режиме) темная комната, прилепившаяся, точно к шаткому карнизу птичье гнездо, к самому краю света, опасно раскачиваясь, зависала над непроглядной бездной. Пальцы судорожно цеплялись за угол тонкого одеяла, Андрея знобило. Искаженное, будто преломленное в кривых зеркалах, раздвоенное, растроенное сознание, гримасничая, смеялось над хозяином. Едва забрезжив, призраки сверкающего карнавала, искры шелка, бокалов и ожерелий превращались в ехидные угольки, тлеющие в грязном ватнике пьяницы, - осколки прошедшего дня, ночи, лиц и улиц, фасадов и интерьеров складывались в странную мозаику, в далекий образ утопленной в снегах, затерянной где-то под рубиновой звездой планеты. И все там было, вроде бы, как у людей - дни и ночи, дома и парки, любовь и деньги, только жили в том мире немного не по-человечески. Так одна колода карт дает абсолютно разные расклады, и судьбы могут отличаться друг от друга, как земля и небо. Андрей замерзал, холод сковывал мысль, наплывала Москва, страшная и голодная, с бешеными крысами, грызущими шпалы в подземелье пустынного метро, с клубами пара над трещиной лопнувшего теплопровода, с обглоданными холодами и страхом (ребрами белых мостов и проваливающейся в сугробы, идущей от леса, от Сетуни к Поклонной горе стаей одичавших собак, и весь этот ночной кошмар с разборками смертников на опушках и анютиными глазками соплячек из подворотен, с выбитыми окнами электричек и скорых поездов, с расплесканной шутки ради кислотой, сжирающей резину со ступеней эскалатора и кожу с сапога и ножки модницы, с крестами в свинцовом небе и юродивыми, надсаживающимися в теплых клозетах, с заводами, прогоревшими в дым и промасленной ветошью, вмерзшей в лед, которую не в силах выцарапать из наста ни старуха-нищенка, ни вьюга, вся эта Москва, видение, ледник, приведенный дьяволом в движение, неумолимо сползал на Андрея по одному из склонов его памяти, грозя раздавить и человека, и то, что его окружало в пустыне, от дикой колючки на бархане до рукотворного рая Лас-Вегаса.
Утро Андрей провел в постели, а когда окончательно проснулся, выяснилось, что Барт из номера уже ушел. На телевизоре лежала записка: 'После полудня постарайся быть в 'Эль-Ранчо'. Если не возражаешь, давай пообедаем там в два'.
До двух оставалось чуть более часа. Андрей привел себя в порядок, сменил костюм, в котором вчера гулял, на футболку и джинсы, и в одном из карманов обнаружил долларовые жетоны из казино 'Цирк-Цирк', о которых давно забыл. Так бы и ехал с жетонами, поругал Андрей свою похмельную голову и пошел в казино, в кассу. Играть не хотелось. Получив деньги, он немного побродил между столиками, наблюдая - кто какие делает ставки, и уже собрался было покинуть зал, как вдруг услышал громкую русскую речь. В тот час в кафе находились только русские. Они пили коку со льдом и приценивались к дешевой еде. Лысый толстяк и рыжеволосая, с веснушками на скуластом лице, девушка участия в разговоре не принимали, но было ясно - они из той же группы. Девушка спросила о чем-то лысого толстяка, но тот лишь развел руками в ответ. Тогда она отступила к пятицентовому игральному автомату и стала рыться в сумочке. Андрей приблизился и молча предложил монетки на ладони. Девушка нахмурилась, поискала глазами соотечественников, но они были увлечены выбором салата.
- Не стесняйтесь, берите, - сказал Андрей по-русски. - Понадобятся, еще наменяем.
Девушка разбросала монетки по мужской ладони, словно побаловалась с костяшками на счетах.
- Андрей Растопчин, - представился он, - москвич. Занесла нелегкая, да?
- И правда, неожиданно, - вздохнула девушка.
- Московский цирк - вспросил Андрей. - Я слышал вашу историю по американскому радио. Всерьез застряли?
- Гадкая история, - сказала девушка и бросила пять центов в машину.
- Саша! Ты чего не идешь? - окликнули девушку подруги.
- Сейчас!
- Не торопитесь, - сказал Андрей. - Скорее всего, я сегодня уеду из Лас-Вегаса. Могу ли чем-нибудь помочь? Конечно, не всей вашей труппе, усмехнулся он. - Лично вам.
- Спасибо, - поблагодарила циркачка, - но у нас с ними, - она показала за спину, - нынче 'общий котел'.
- И все же.
- Ну, если 'и все же', - протянула девушка, и во взгляде ее промелькнуло раздражение, - отправить в
