пришла в последний момент. Арсен, полный сомнений и недоверия, выдернул наконец капельницу и поставил даже какой-то обезбаливающий укол. Тем временем, вторая капельница тихо-мирно заливала мне под кожу кровь. На общем фоне правой руки это было совсем не больно, но от этого не менее вредно. Еще несколько попыток Арсена попасть мне в вену не увенчались успехом. Тогда он сбегал в реанимацию за медсестрой (там работают настоящие асы) и она вставила мне иглу в тыльную сторону ладони. Через некоторое время после арсеновских пристрелок на левой руке у меня расцвел огромный синяк с черезвычайно богатой цветовой гаммой.
Пункция. Еще с детства, со времен первой моей операции у меня сохранились об этой процедуре крайне неприятные воспоминания. Теперь же, ко всему прочему я понимал в чем ее суть (через спину, длинной иглой прокалывают плевральную полость и откачивают из нее кровь). Поэтому, когда меня повели в процедурный кабинет, я весь трепетал. Меня усадили верхом на стул. Ветвицкий и Иванов (второй мой хирург) забренчали инструментами у меня за спиной. От испуга язык мой развязался:'Можно один вопрос?' Иванов, ухмыляясь:'Можно.' Я:'Скажите, а это не очень больно?' Хирурги рассмеялись. Дальше мне помогло мое отчасти ступорное состояние и остаточные явления общего наркоза.
Однажды я спросил Славку:'Славка, почему у тебя губы сердечком?' Он побежал к зеркалу и долго смотрелся.
Славка засиживался у меня допоздна. Мы рассказывали друг другу о своей жизни. Травили анекдоты. Славка больше рассказывал про Червень и каждый раз приглашал меня туда приехать. Это город в Белоруссии, где живет его бабушка и где он проводит каждое лето. Мы сидели, болтали, смеялись, пили чай, Славка даже пел. Наконец младшему медперсоналу, располагавшемуся в комнате рядом надоедали громовые раскаты Славкиного хохота. Приходил строгий медбрат и прогонял Славку спать.
Мы играем в футбол. Мы - это вся малолетняя половина 9-го этажа и я. Игра идет надувным шаром, взятым Славкой у доброй девочки Насти 4-5 лет от роду. Хороший удар, и плафон, оторвавшись от потолка, повисает под опасным углом и почему-то не падает вниз. Приходит медсестра. Ей, конечно и в голову не приходит заподозрить меня, а шпана разбежалась. Она просит меня снять полуоторванный плафон, приносит с поста стул. Я преодолевая слабость и головокружение взгромождаюсь на него и снимаю плафон. После этого мы больше не рисковали играть в коридоре и пошли на лифтерскую площадку, где разделились на две команды. В одной команде был я, а в другой Славка и совсем юный гражданин Санька. Мы играли до десяти. Я выиграл 10:0. Причем Славка, в процессе игры обнаружил неплохую обводку. А потом он перелетел через мяч и ударившись об каменный угол набил здоровую шишку. Затем был нанесен решающий удар по мячу, в результате которого с потолка и из плафона долго сыпалась пыль и известка, а в мяче появилась маленькая дырочка, которая впрочем, довольно быстро выпускала воздух из мяча. Мы пошли заклеивать шар ко мне в палату. Был найден кусочек пластыря, но утечку воздуха он не прекратил. Так мы его и вернули с дыркой.
Славке назначили операцию. Утром я зашел к нему в палату сказать пару напутственных слов, но Славка уже крепко спал под воздействием укола. Я погладил его по голове. Славка попытался открыть глаза но не смог. В последний момент операцию отменили - то ли не оказалось крови с редкой Славкиной группой, то ли срочно нужно было делать операцию кому-то другому. Славка дрыхнул под наркотиками почти до обеда. Потом он проснулся, оделся и долго еще ходил недовольный и мрачный как туча. Повеселел он только к вечеру.
Ко мне пришел Славка. Он как всегда залез на мою подушку и развернул свежий выпуск 'Веселых картинок'. Мы начали читать. У Славки был синий фломастер и мы по ходу чтения подправляли некоторые недоработки, допущенные художниками журнала. Дорисовали ворота в сцене доисторического хоккея. Потом мы вдруг наткнулись на такие строчки:
Я взял бумагу и перо,
Нарисовал утюг.
Порвал листок, швырнул в ведро,
В ведре раздался стук.
Это было довольно неожиданно и смешно для такого журнала, и мы так долго смеялись, что потом с трудом пришли в себя.
У всех послеоперационных больных из живота торчат два провода. Они подключены прямо к сердечной мышце и это сделано для того, чтобы в случае чего их можно было подключить к источнику высокого напряжения. Жить с проводами очень неудобно. Они постоянно цепляются за майку, создавая при этом весьма неприятные ощущения в месте их выхода наружу. А при раздевании для медосмотра, конкретно, при снятии майки через голову есть риск их вообще выдернуть. Но ко всму можно привыкнуть. Привык и я, и когда подоспело время эти провода удалять, я пошел на это дело без всякой охоты. Впрочем, эту неохоту можно было объяснить и другим, менее выгодным для меня образом. Дело в том, что удаления проводов я БОЯЛСЯ. Даже больше, чем пункции. Я ходил и выспрашивал у всех, кому провода уже вытащили обо всех подробностях этой процедуры. И с каждым рассказом боялся все сильнее. И вот настал тот день. Я взгромоздился на стол в процедурном кабинете. Было открыто окно. В кабинете было довольно свежо и меня сразу прохватила крупная дрожь. Дрожь усиливалась по мере того, как я углублялся в смысл и сущность этой процедуры. Подошла медсестра с бодрым видом. Сняла повязку с проводов. Я мысленно вскочил и убежал. Затем она начала шевелить провода, причиняя мне те неприятные ощущения, о которых сказано выше. Я стал собирать остатки воли в кулак. Медсестра сказала: 'Подыши глубоко.' Я подумал: 'Вот, сейчас я подышу глубоко, потом она скажет чтобы я затаил дыхание и рванет из меня провода.' Я начал глубоко дышать и тут почувствовал, как слегка вздрогнуло сердце и медсестра сказала: 'Все!' Я подумал: 'А второй провод?' Но, к моей радости, оказалось, что медсестра одним рывком удалила сразу оба провода. Она даже показала их мне, чтобы я удостоверился. Тут напряжение в моей нервной системе упало и я опять стал благодушен и весел, насколько позволяло мне тогдашнее состояние здоровья и сознание того, что мне еще предстоит снятие швов.
Я иду по переходу, соединяющему новый и старый корпуса ВНЦХ. Переход - это застекленный коридор-мост на уровне 2-го этажа. На улице холодно, идет крупный дождь. Люди в зонтах. В переходе тепло, сухо. Еле слышен приглушенный стеклом шум дождя. Настроение тоже какое-то приглушенное. Пол в коридоре идет под уклон.
Громадное дерево во дворе Центра, пышно-зеленое в пору, когда я ложился 'на обследование', теперь было серым, скучным и лишь кое-где грязно-желтым.
Потом пошел снег. Из окна моей палаты видны были перила балкона, покрытые пухлым слоем свежего снега. Снег навевал невеселые мысли о скорой выписке, разлуке со Славкой и со всем этим окружением.
На днях выписали Витьку. На прощание он зашел ко мне в палату. Мы зачем-то обменялись адресами. Пожали друг другу руки. Он вышел и я больше его никогда не видел.
Встречаю в коридоре Наташку. Она спрашивает меня про швы. Я говорю, что их мне еще не сняли. Она удивляется: 'Как у тебя все долго!' (Примерно десятый день после операции)
Наконец день снятия швов. Все утро хожу на взводе. В животе неприятная пустота. Назначили время после обеда. Очень смутно: медсестра в повязке. Что-то режут на животе. Щелкают кусачки. Один есть! Я с трудом разлепляю глаза. Спрашиваю: 'Еще много?' Меня почти презирают. Наконец я без швов. Нестерпимо жжет и чешется. Чем-то мажут. Жжение стихает. Все.
В столовой. Славка со своей мамой сидят вокруг меня. В столовой почти нет народу. Мы со Славиком едим. Я вяло ковыряюсь вилкой в тарелке. Славка останавливается, смотрит на меня и говорит: 'Володька, покорми меня с ложечки.' Я отмахиваюсь: 'Я тебя так покормлю, что ты у меня ложку не поймаешь' Смеемся.
Цветной телевизор в холле греется. И когда он перегревается, он перестает быть цветным, а если позволить ему греться дальше, он перестает быть и черно-белым. Чтобы не допустить этого, послеоперационные больные по очереди подходят к задней стенке телевизора со своими воздушными шарами и выпускают из них результаты своего получасового труда, стараясь попасть струей воздуха на греющиеся элементы внутренностей телевизора.
Мы с Мамой сидим в вестибюле. Там тепло. Мы сидим в креслах. Возле стоят какие-то ящики. На стенку ящика выбегает таракан. Он останавливается и водит усами. У меня хорошее настроение. Я отламываю кусочек булки и протягиваю его таракану. Насекомое чует хлеб, привстает на цыпочки, трогает угощение усами. Откусывает. Мы с Мамой решаем его назвать Кешей. Прилепляем ему крошки на стенку ящика. Кеша ест.
Мы сидим в вестибюле. Я, Мама и Аркаша. Выходит Славик. Он по широкой дуге подруливает к нам и садится мне на ногу. Я знакомлю Славку с Аркадием. Славка спрашивает - правда ли, что Аркаша служил в десанте. Удостоверившись, просит показать ему какой-нибудь прием. Мама говорит, что Аркаша и Славка одной породы. Они оба светловолосые и чем-то похожи друг на друга. Мы смотрим слайды, которые мы с Аркадием снимали в нашем с ним походе на скалы.
На этаж положили какого-то Эдика. Ему лет 13. Славка зовет его Йодик.
Мы со Славкой сидим у меня в палате. Глубокий вечер. Мы спорим о том на какой срок посадили Новикова. Потом Славка без перехода начинает петь:
У павильона пиво-воды
Стоял советский постовой,
Он вышел родом из народа,
