законы, поработать у нас.
Помочь поддерживать порядок хотя бы недельку в году. Получить пару пуль в пузо, а затем, закрывая глаза, предложить отдать убийцу под самый гуманный суд...
- Ладно, Трубин, кончай треп. - Зорин устало махнул рукой. - Делай как хочешь. Отвечать тебе.
Затевать скандал Зорин испугался, однако случившееся решил запомнить. Люди мелочные всегда злопамятны.
Демин молча стал стягивать лямки бронежилета.
В подъезде пахло капустой. Не просто пахло, а воняло. Где-то в доме нерадивая хозяйка подожгла солянку, и тяжелый запах горелого продукта не выветрился даже за ночь.
Демина подташнивало. Он не любил капустный запах. В голодном детстве а нормальные мальчишки в детстве редко чувствуют себя сытыми - Демин дорвался до солянки, на приготовление которой мать не пожалела животного жира. Его потом долго рвало, и с той поры не только само блюдо, но даже его запах вызывал стойкое отвращение.
Поднимаясь по лестнице, Демин знал, что будет стрелять, что не промахнется, что убьет без жалости тех, кто поднял руку на товарищей.
Вострухин был отцом трех шустрых мальчишек. Надо было видеть, с каким терпением он относился к озорникам, которые могли бы вывести из себя даже толстокожего носорога.
Вострухин, казалось, жил, чтобы помогать другим. Он считал, что человек в милицейской форме должен служить людям на совесть.
Впрочем, в последнее время в милиции в основном и остались те, кому зарплата позволяла жить лишь условно, а совесть заставляла работать честно.
Доброту Вострухина знали многие сослуживцы. Юего усадьбе в одной из подмосковных деревень - час езды на электричке, полчаса пешком по проселку - побывали почти все его товарищи.
С виноватой улыбкой Вострухин предлагал им: 'Одолела облепиха. Приезжайте. Только собирать сами будете'. Так Вострухина в летний сезон одолевали то вишня, то яблоки. И сослуживцы, которые бывали у него в деревне, возвращались в город с ведрами владимирки, с мешками коричных и антоновских яблок, с корзинами облепихи.
Вострухин отличался мягкостью и доверчивостью. Постоянно имея дело с теми, кто не в ладах с совестью и законом, он все же мало верил в полную бессовестность людей. И в последнее в жизни дежурство он подошел к бандитской машине, меньше всего думая о собственной безопасности. Он даже не расстегнул кобуры. Скорее всего считал, что в 'жигуле' сидят нормальные люди, к машине которых подходить с оружием на изготовку и требовать положить руки на переднюю панель просто трусливая дикость. Это и стало его роковой ошибкой. Но таким уж был Вострухин, который не думал, что при рядовой проверке документов против него, представителя закона, будет применено оружие.
Зато уж Губан и Чика не сомневались в своем праве на выстрелы. Это были люди иного мира, иного умственного склада. Они не защищались, они хладнокровно убивали. Стреляли по людям как по мишеням в тире, только с расстояния в шаг или два. Пули, выпущенные из пистолета и револьвера, попали милиционерам в головы...
Демин поднимался по лестнице упругим кошачьим шагом. Прижимался к стене, исписанной подростками крупными надписями.
Прапорщик Бородин за три минуты до этого лифтом поднялся на шестой этаж и заблокировал двери так, чтобы лифт перестал работать. Потом занял позицию на лестничной площадке и прикрыл возможный путь отхода бандитам в сторону чердака.
На первом этаже в подъезде стояли два бойца в бронежилетах с девятимиллиметровыми автоматами 'Кедр', портативными и удобными при действиях в тесноте штурмуемого помещения. Бойцы прикрывали вход и должны были задерживать всех, кто шел в дом.
За Деминым с такой же осторожностью пробирался его напарник - лейтенант Кудрин. За ним два бойца в черных масках вели Лопоухого.
С того момента, как его взяли, Лопоухий находился в состоянии непреодолимого обалдения. Пуля, прошившая переднее сиденье, потеряла силу и, попав в правую лопатку, срикошетила. Однако она все же пропахала на спине глубокую борозду, распорола изрядный участок мышечной ткани.
Наглый в воровстве машин, Лопоухий оказался слабым в отношении к боли. Пуля толкнула его и заставила упасть лицом на руль.
Боль резанула так, что он не удержался и подпустил в штаны. Жаркая струя потекла по ноге, еще недавно уверенно давившей на педаль подачи топлива. Лопоухий заскулил. Его затрясло. И он не мог унять этой дрожи, когда сильные руки оперативников выдернули его из машины, бросили на грязный асфальт. И когда тупые носки тяжелых ботинок несколько раз наподдали по ребрам. Он трясся и ныл, когда врач 'Скорой помощи' перевязывал его рану.
Боец с автоматом, с открытым волевым лицом, с твердо сжатыми губами, с непримиримым взглядом, стоявший над Лопоухим, приводил его в ужас. Ведь достаточно ему только двинуть пальцем...
И вот теперь на лестнице Лопоухого бил колотун, сдержать который он никак не мог.
Перед нужной площадкой Демин остановился. Поманил Лопоухого пальцем.
- Теперь слушай. Когда махну рукой, подойдешь к двери. Позвонишь, назовешься...
- Они-и, - Лопоухий с трудом произносил слова, - меня пришьют.
- Дура! Через дверь стрелять никто не станет. Она стальная. Дверь открывается наружу.
Сразу встань за нее. Учти, перестрелки не будет. Стреляю я один. Твоих корешей живыми брать не намерен...
Лопоухий задергал головой. Он хотел чтото сказать, но язык отказал ему окончательно.
Раздалось бурчание, похожее на 'бу-бу'.
Демин схватил Лопоухого за лацкан кожаной куртки. Притянул, придвинул вплотую к себе. Холодно врастяжку произнес:
- Если также станешь бубнить у двери, первым шлепну тебя. При попытке сорвать операцию. Хочешь сдохнуть?
- Не-е-ет.
- Тогда перестань дрожать.
Демин, пригнувшись, чтобы оказаться ниже смотрового глазка в двери, проскочил в закуток холла и прижался к простенку. Автомат направил так, чтобы можно было дать очередь в щель, едва дверь приоткроется...
В шесть часов двадцать минут 'труповозка'
увезла тела тех, кто еще вчера стрелял в милицию, не думая о том, что наступит возмездие...
Прошел год. Полковник Зорин стал генералом по званию и любимцем министра внутренних дел по положению. Теперь он не просто философствовал на кандидатском уровне.
Пользуясь положением генерала, он стал давить тех, кто пытался отстаивать собственные взгляды на жизнь и службу.
В академии МВД специалисты обсуждали проблемы, связанные с возможной отменой смертной казни. Зорин закатил пламенную речь, став зачинателем дискуссии. Он заранее обвинил в ретроградстве и рецидивах большевистского мышления всех, кто стоял за сохранение жестокого отношения к убийцам.
Трубин выступил против подобных оценок, поскольку угрозы и запреты в дискуссии не бывают полезны и плодотворны для выяснения сути проблемы.
Потом'спор из аудитории перешел в кабинет генерада Зорина. Выговорившись, тот снизошел до милости и решил закончить дело миром.
- Не надо радикализма, Трубин. Я озвучивал мысли и взгляды министра. Это ты должен понять. Сам же я как гражданин хорошо знаю, какое ожесточение вызывают в обществе убийцы. Особенно серийные маньяки. Если слышу о них, то готов на самые крайние меры. Но как философ начинаю размышлять и задаю во. прос: почему государство присваивает себе право казнить, убивать? Чем в таком случае оно лучше самих убийц?
- Ай-ай, какие мы философы! - Трубин произнес это насмешливо, с большой долей презрения. - Почему вам, господин генерал, не пришло в голову выступить против права государства посылать в Чечню на смерть молодых мальчишек? За которыми вообще никакой вины? Или я не курсе? Может быть, вы как член коллегии министерства на одном из ее заседаний такой вопрос ставили?
