Отходя от парты его, она только отметила, что на следующий день надобно ей подойти к нему, спросить относительно котенка.
Котенок... котенок... Она вспомнила, как накануне вечером смотрела на него - маленького, совсем - не котенка даже, а цыпленочка какого-то малюсенького, мокрого - смотрела, как Моня вылизывает его, и такая нежность материнская, к этому маленькому существу, обреченному на отрыв от семьи свой, в сердце ее родилась, что едва не расплакалась она - у матушки, у батюшки своих просить стала, чтобы позволили остаться они ему, вырасти:
- Дом у нас большой и ему, малышу, у нас места хватит.
- Если каждый год этих малышей оставлять, так не дом у нас, а зверинец получится. - говорил, неотрывно следящий за экраном телевизора батюшка.
- Не каждый год, но хоть один раз. Ты посмотри только какой он.
- Хмм... Ничем не лучше прошлогоднего и позапрошлогодний тройни. Месяц тебе, Канерина, на поиск подходящего, так сказать, усыновителя, ну а потом придется его на улицу выпускать.
Вернулась домой Каня, позвонила сестренке своей Люде и та, по зову подруги, пришла уже через несколько минут. Приготовили они чай, булочки; Моне молока налили, уселись возле нее на полу.
Люда, как всегда сияющая, рассмеяться готовая, спрашивала у своей задумчивой подруги:
- Ну как?
- В институте поспрашивала; никому, вроде, не нужен. Один, впрочем сказал, что у родителей своих и у друзей поспрашивает - невелика надежда. - она с любовью материнской смотрела на заснувшего, как в перине, в теплой, серой шерсти Мони, котенка.
- А кто он? - улыбнулась Люда.
- Кто? - спросила Каня.
- Да тот 'один'! - засмеялась своим звонким, похожим на звон колокольчика смехом Люда.
И такой это был искренний, чистый, добрый смех, что и Каня тоже рассмеялась, с любовью на эту вторую свою половинку взглянула.
- Так, кто же этот 'один' из института?
- А парнишка. Учится у нас такой, кажется, Мишей зовут; хотя, может я и ошибаюсь... Завтра надо будет к нему еще подойти, спросить. Хотя, надежда на него не велика... Давай-ка пить чай, да думать, что с маленьким делать.
* * *
Миша, как и Каня жил в Подмосковье, не в селе правда, а в городке, окруженном темными, еловыми, в основном, лесами.
В тот день, после института, Миша не домой отправился, но, выйдя из автобуса, побежал в лес, где довольно долго ходил и стоял, любуясь темнеющим, пропускающим все больше звездного света небом.
Улыбаясь небу, улыбаясь деревьям; он все яснее представлял себе, как пригласит Каню в гости, как вместе с нею по этому самому лесу ходить они будут, он даже так далеко, в фантазиях своих ушел, что и голос ее бархатный рядом с собою слышал.
О котенке же, Миша уже и забыл - какой там котенок, он образ Канин растущий, становящийся все более прекрасным, благодаря воображению; все перед глазами своими держал; все представлял, как вместе они будут.
Присев на поваленное дерево, он в темноте, на ощупь, нашел в сумке тетрадь и ручку, начал писать:
- Так, порой, бывает, Что люди пробегают, Спешат и поспевают, Земли красот не замечают. И так, порой, бывает, Что люди рядом обитают, Смеются и страдают, Любви своей не замечают. Одно ты место пробежишь, А в нем - краса вселенной. Ты мимо глаз ее глядишь, А в них - костер нетленный!
* * *
Две недели прошло. На фоне темных лесов зелень проступила, птицы заливали, радующуюся весне природу. И повсюду жизнь: все пробуждается, тянется, поет; повсюду движение, повсюду радость.
В тот воскресный день Каня и Люда взяли с собою рюкзачки, взяли 'сухие супы', и отправились в окружающий их 'новорусское село' лес. Не боялись они 'новорусских' детишек, так как у тех всегда имелось изрядное количество 'зеленых' и не достатка в соответствующем женском обществе они никогда не испытывали, и уж никогда бы не подошли они к Кане и Люде, зная, что этим девушкам плевать и на их 'зелененькие' и на весь их подлый уклад жизни.
Каня взяла с собой котенка; осторожно несла его - маленького, серенького, недавно только ходить научившегося, сладко мурлыкающего во сне. За ними по только-только поднявшейся, совсем еще маленькой травке бежала Моня; что-то мяуканьем у дитя своего спрашивала, а тот отвечал ей своим сладеньким, теплым мурлыканьем.
На полянке они развели костерок, воду вскипятили, супы приготовили; отпустили на травку котенка, и улыбаясь, с сияющими материнской добротой лицами, наблюдали, как он сначала с некоторой опаской, а потом со все большим восторгом познает мир.
Вот застучал он по травинке лапкой: наблюдая, как она тоненькая, но сильная, спокойно и плавно распрямляется каждый раз к Солнцу. Замурлыкал, когда обнаружил такое чудо, как маленький, средь трав золотящийся, в неустанном движении прибывающий ручеек. Он замурлыкал громче, лапку в воду окунул, отдернул ее, подняв в воздух несколько золотистых капель; к костру пополз, желая узнать, что это за язычки такие, трещат, белыми струйками в небо пускают, да тепло вокруг разливают. Тут взялась за дело Моня - легонько оттолкнула свою чадо обратно к ручейку...
Каня вздохнула, смотрела теперь на покрытой светло-зеленой россыпью, но все же, по большей части, темный еще лес.
- Печальная ты что-то в последнее время, Каненька, стала. - жизнерадостно улыбнулась Люда.
Каня тоже улыбнулась в ответ, но неискренне, а затем только, чтобы не печалить сестричку свою.
- Все о нем, маленьком. - кивнула на котенка Люда.
- Да о нем... Вот, прожил он в нашем доме две недели, и ты, знаешь так я его полюбила. Что ты - отпускать его куда-то, в этот огромный мир!.. Он такой нежный, добрый, наивный; он не выживет. Юленька, вот мы люди, а он, вроде как зверь, но вот ночью, одна я в своей комнате, сижу на кресле - пред ночью то, пред красою и пред одиночеством ее тихим, пред спокойствием этим темным и читать не могу...
- Знаю, знаю - сидишь и в окну, в бездну эту смотришь.
- Да, и он - маленький этот комочек серенький, мне на колени, а то и на плечо заберется, в щеку лизнет, и замурлычет так, словно песнь запоет. И забываю я, что это котеночек; чувствую, что это братец мой меньший, как теплое облако щеки он моей касается. И так хорошо, Юленька... Не котенка я тогда, но душу, меньшую своей, но только размером меньшую - как маленькое облако против большого, чувствовала. Но чем малое облако хуже облако большого, особенно против бесконечности. Против глубины этой звездной, Юленька... Не знаю, как смогу отпустить его в этот мир; что его в этом мире будет ждать - может, и самое страшное. Как я могу жить спокойно после этого? Как смогу спокойно смотреть на звезды, зная, что он где- то там один... А в зимнюю пору - ты представляешь!..
- Ты уже отчаялась найти человека, который бы принял его?
- Всех, кому можно доверять опросила - никто не берет.
- И на газетное наше объявление тоже, значит, никаких откликов?
- Нет, молчат. Если бы был чистым египетским так сразу бы налетели. А что из того, как выглядит он. Пусть у египетской другая форма мордочки, окраска чуть другая, ну и что ж? Какая им разница до формы его мордочки - посмотри, какой он милый! А узнали бы они, какой он добрый, ласковый. Мне и отдавать то его, как от сердца кусок отрывать, да все одно - никто не возьмет.
- Все одно, не отчаивайся, Канерина. Что-нибудь да придумаем...
- Две недели осталось.
- Слушай, Каня. - улыбнулась Люда. - А что с твоим поэтом. - тут она хихикнула.
Каня очень серьезно на нее посмотрела:
- Он вовсе не мой, моим никогда не был и не будет.
- А такие стихи тебе посвятил!
- Люда, у меня от тебя одной нет никаких секретов, но те стихи я даже и тебе не хотела показывать. Ты же знаешь.
- Я не знала, что в ящике твоего стола лежат эти любовные послания. Хорошо, извини, что я их случайно прочитала. - она, кажется, обиделась.
