могущество Михаила; верила, что раз мама еще жива, так он сможет остановить болезнь, которая снедала ее тело. Она влекла его за руку, а сама ползла на коленях, вот остановилась, и все же не смогла сдержать новых рыданий - как страшно было смотреть на родного человека, который столь долгое время был единственным, кто спасал ее от невыносимого, к безумию ведущего одиночества - видеть, что отдельных черт уже не различить, что пышные некогда волосы обратились в блеклое, постепенно сливающееся с мраком пятно, что само лицо и тело обратились в почти бесформенные облачка - и от всего этого некогда бывшего живым человеком пятна веяло таким нестерпимым холодом, что страшно было приближаться, целовать ее - казалось, прикоснешься, и сам обратишься в такой же безвольный ледяной сгусток. Но она, как могла крепко держалась за Михаила, и склонилась над мамой так низко, что касалась верхней части дымки, в которую расплывалось ее лицо. Волосы же ее ниспадали прямо в эту дымку, и там покрывались инеем, словно бы седели...
- Мама, мама... - прошептала Эльга. - Пожалуйста, открой глаза, пожалуйста взгляни, кто пришел...
Но глаза оставались закрытыми: среди всего этого расплывчатого, они представлялись двумя ледышками что-то хранящими в себе.
- Я же слышала - ты шептала. Маменька - ведь ты звала меня... И его...
Но глаза по прежнему оставались закрытыми, а лик же продолжал расходится тончайшими вуалями и сливаться с окружающим мраком.
- Маменька, пожалуйста, пожалуйста - ты только погляди!.. Что же ты... Миша, пожалуйста, скажи что- нибудь...
А Михаил, как увидел эту расплывчатую фигуру - начал испытывать волнение столь сильное, подобное которому никогда еще не испытывал - сердце так часто билось в груди, что, казалось, вот сейчас разорвется. Он чувствовал возле сердце какую-то, жгущую его тяжесть; поборов оцепенение, протянул туда руку, и обнаружил, что там лежат принесенные ему листки со стихами - тогда, вспоминая свою первую любовь, он пребывал в такой прострации, что и забыл, как эти листы туда положил. Теперь достал эту кипу - достал резким движением, забыв, в каком ветхом состоянии они были... А листы уже изменились - теперь от них исходил тот сильный солнечный свет, который озарял их в те весенние дни - сотканные из этого света, они были почти прозрачными, но каждое из слов выделялось особенно плотной световой вязью каждое слово жило, двигалось - в их свечении стали проступать контуры бывших в этой комнате предметов; а когда веко умирающей дрогнуло, то все эти листы затрепетали, взметнулись словно крылья чудесной птицы; вот уже оставили руки Михаила, вот закружились, наполняя воздух счастливым весенним сиянием.
- Как красиво... как красиво... - прошептал Михаил, и тут же порывисто обернулся к Эльге и прошептал. - Ведь здесь прошло совсем немного времени лишь час, а то и меньше - а в том, моем мире, целый год. Впрочем - ведь я же и не жил весь тот год... Да и когда, право, я жил! Разве что в детстве... разве что в детстве...
К этому времени, комната наполнилась настолько ярким, чистым солнечным светом, что, казалось, они, малые и беззаботные дети, лежат на пляже, на берегу сладкоголосой речки, а вокруг - благодатный, солнцем да птичьим пением наполненный день. И тогда, глаза той, что лежала, что почти уже слилась со тьмою раскрылись, и Михаил сразу же узнал ее - именно по этим глазам и узнал- эти нежные, к нему обращенные очи ни с чьими нельзя было спутать - это была та, которой он посвящал все эти, птицами сейчас летающие по комнате стихи. И она тоже его узнала - слабо-слабо, улыбнулась - он же, забыв обо всем, в исступлении бросился к ней, припал, лицом погрузился в ее леденящую плоть, зашептал, зарыдал, взмолился:
- Прости! Об одном молю - прости ты меня! Прости! Прости! Прости!..
Она ничего не отвечала, да и не могла ничего ответить - просто смотрела своими невыразимо прекрасными, печальными очами, и он видел эти очи перед собою - в великом страдании, шептал он:
- Теперь я все понимаю - ты, единственная; ты, которую я видел в своих снах - ты, любимая - ты была предназначена мне невестой! И не важно, что в том мире тебя не было - ты же самим небом была мне предназначена!.. Ах, да какое имеет значение, где это место - на другом ли уголке вселенной, за пределами ли мироздания, или в самом мне - я же чувствовал тогда, что ты единственная, кто может дать мне счастье; и что только с тобой, единственной, я буду жить - по настоящему жить, а не гнить, в том самообмане, среди тех кусков гнилой плоти, где и сам я был куском плоти!.. Да - теперь я узнаю этот мир - этот мир, который был когда-то светел, в котором я был счастлив, в котором мы были с тобою... Любимая, любимая - я предал тебя, и я предал весь этот мир!.. Да - то, что стало со мною, эта темень отравленная водкой и безумными днями, годами - это предо мною, и этот мир, так же, как и сам движется к гибели... Но нет, нет - не бывать этому!.. Клянусь!.. Да, хотя, что, право, стоят все эти мои клятвы?! Я же уже клялся - помню, помню, как искренне клялся в прошлый раз, как свято верил, как жаждал все изменить - так нет же - еще один год прогнил там, и еще твою смерть приблизил... Я думал, что придется идти к волшебнику, бороться с ним, быть может как в сказке - с мечом, с магией. Но нет - все гораздо проще, и гораздо сложнее - вот ты, и если мне удастся возродить тебя, моя умирающая невеста, тогда и вся эта земля возродится. Мне самого себя предстоит одолеть...
Она ничего не отвечала, она все смотрела на него своими невыразимо прекрасными, печальными глазами, и... не плакала, но, казалась, вся была соткана из растворяющихся в золотистом сиянии слез - она все-таки таяла, уходила в смерть.
- Подожди, подожди. Ну, пожалуйста, скажи, что мне надо прямо сейчас сделать, чтобы все это остановить?.. Что - еще стихи сочинять... Я устал, я так давно их не писал, но ничего, я попробую, я...
И тут раздался страшный, и все более нарастающий грохот - представились вздымающиеся до самого неба, сотканные из стремительно вращающейся, ледяной, крепкой как сталь мглы - один из этих вихрей должен был сейчас обрушится на этот жалкий домишко, обратить его в прах. Эльга испуганно вскрикнула, прижалась к Михаилу - за окном клокотала тьма - вот стекло покрылось паутиной трещин, но не лопнуло. Такие же трещины стали расползаться и по стенам, и по потолку, и по полу; и казалось уже, что во всем мироздании осталась лишь эта комнатка с кружащимися по ней светоносными стихами, да безграничная тьма, это место окружающая. Но вот щели стали раздвигаться, и на их гранях заклокотала, постепенно вползая все глубже и глубже тьма.
- Это Ваалад... Ваалад пришел. - прошептала Эльга...
Вот в одной из стен образовался пролом, и в него, по прежнему заходясь безумным хохотом, на руках ворвался Иртвин. Он хотел сразу броситься к стоящим возле кровати, но от солнечного света сжался и зашипел, принялся стремительно, словно маятник, бегать вдоль стен, где уже обособились густые тени. Он раздраженно сопел:
- У-у, стихи здесь развели... Ну ничего, сейчас придет хозяин...
И хозяин пришел. Вдруг, в одно бесконечно малое мгновенье и стены и потолок и пол обратились в прах; теперь осталась только сфера, вокруг которой с какой-то невообразимой скоростью неслось что-то непроницаемо черное, издающее бесконечно глубокий рокот. Сфера была наполнена золотистым свечением, которое рождали, встревоженными птицами парящие листы со стихами - и тем сильнее становилось это свечение, чем уже сжималась сфера. И помимо этих листов было расплывающееся безмолвное облачко - супруга Михаила. Была его несчастная, тоже уже почти совсем прозрачная дочь - Эльга, был карлик Иртвин, который обратился теперь в нечто расплывчатое, темное, издающее победный, безумный хохот; и был еще сам Михаил, который и шептал, и рыдал, и кричал:
- Я скоро проснусь в том мире, но я буду помнить, что вы здесь умираете, что вы ждете меня! Я найду силы для борьбы; я клянусь, любимые мои, клянусь, всем дорогим, всем что вообще есть, и что погибает теперь - клянусь, что я найду силы для борьбы!..
* * *
Неожиданно нахлынул пронзительный звон, и тут же обступила его тьма, он в ужасе, громко вскрикнул, но тут же понял, что эта тьма не непроглядная, что в ее глубинах есть источник света. Над ним склонилось некое лохматое чудище, обдало его жарким дыханием, и тут же голосок Риты пропел:
- Что вы, испугались?.. Это будильник - я его на пять утра завела, а то могла сама заснуть, и все проспать... Бин, отойди, отойди...
Тогда лохматая фигура отодвинулась, и тут же вспыхнул яркий электрический свет, в котором высветилась нарядная комнатка Риты. На стене висело то же полотно - в неком помещении (а теперь
