про себя и вяло усмехнулся. А ведь действительно вернут, -- вот что самое изумитель
ное!
Стены содрогнулись, наверху у соседей динамики исторгли первую фразу рок-н-ролла. Роковая музыка бодрила соседей, как чашка утреннего кофе. Евгений Захарович не употреблял ни того ни друго.
На кухонном столе зеленели пустые бутылки, колючим стожком высилась горка нарезанного лука, укропа и щавеля. Кажется, это вчера удружила Варенька. Перед тем как отправиться в гости, рискуя репутацией, нащипала в чужом огороде. Чтоб, значит, не с пустыми руками...
Часто прихлебывая из чайника, Евгений Захарович меланхолично принялся за стожок. Лук похрустывал на зубах, жег опухшее небо, язык. Чтобы смягчить его шипучую злость, он пихал в себя, как в топку, листы щавеля и кисточки укропа. Осилив треть стожка, поднялся. Пройдя в комнату, хмуро оглядел себя в трюмо, ладонями расправил упрямые складки на рукавах и груди. Клетчатая рубаха давно уже не знала утюга. Впрочем, как и джинсы. Но тем самым они ему сейчас и нравились. Одеяние соответствовало его духу, а он соответствовал одеянию. Без лжи и маскарада. В трюмо, правда,
вместо лица расплывалась бледное пятно, но к этому он давно привык. Зеркало по обыкновению насмешничало. Отдавая дань привычке, Евгений Захарович продел голову в галстучную петлю. Скользкого компромисса он таким образом достиг. За галстуки не ругают, а вот за джинсы очень даже запросто.
В подъезде его предательски зашатало, потянуло к зыбким стенам, и, выбравшись наконец во двор, он обессиленно плюхнулся на скамейку. Расслабленный и опустошенный, прищурился на солнце.
Целое лето, а, возможно, и целую жизнь Евгений Захарович не замечал его ласковой близости, дружеской и теплой опеки. Странно, но только сейчас он ощутил то, что, должно быть, ощущают выбирающиеся на лавочки старички и старушки -- сморщенные живые кубышки, в которых крохами изо дня в день скапливались болезни, ломота и холод, не чувствующие даже своих сложенных на коленях отяжелевших рук. Он показался себе каторжником, присевшим на землю отдохнуть, пообщаться с глазу на глаз с единственным своим союзником и адвокатом...
-- Сейчас у них глина пойдет.
-- Что?
Евгений Захарович повернул голову и увидел Толика. Наверное, тот сидел здесь с самого начала, но так уж получилось, что обратил внимание он на него только сейчас. Пытаясь вникнуть в Толиковы слова, Евгений Захарович огляделся. Во дворе творилось неладное. Возле домов и поперек детской игровой площадки полным ходом шли земляные работы. На бельевых веревках вместо простыней и наволочек пестрели песочного цвета гимнастерки, одинаковые голубые майки и кожаные ремни. Бледнотелые, похожие на заморенных подростков солдаты -- все, как один, в задастых галифе -- м
олотили по земле ломами и лопатами, выбрасывая на газоны рыжеватый нечистый щебень. Ломанной линией окопы протянулись уже довольно далеко, и Евгений Захарович ошеломленно вспомнил свой давний сон: сирена и противогазы, выброс с мебельного завода... Он взволнованно помассировал рукой горло.
-- Неужели война?
-- Да нет. Теплоцентраль меняют. Осень на носу. Еще и ураган что-то там напортил, -- Толик рассеянно мял и закручивал собственное ухо.
-- Значит, теплоцентраль? -- Евгений Захарович недоверчиво уставился на Толиково ухо. -- Вот оно, значит, как...
Почему-то подумалось, что ремонт трубопровода может быть военной хитростью -- чтобы, значит, не паниковали раньше времени, не распространяли безответственных слухов. А на самом деле -- война. С раннего утра и с первых часов рассвета. И где-нибудь в Забайкалье уже тайно мобилизуют студентов и школьников, потому что кадровые части уже истреблены и некому садиться в танки и самолеты для ответного удара. Немудрено, что окопы роют здесь, за центральной линией Урала. Нынешний век -- век стремительный. Может, тем он только и хорош, что не придется ждать долго. День, д
ва, и все будет кончено. И ничего не решит одна-единственная винтовка, ничего не решит одно- единственное 'ура'. Сделав такое неожиданное резюме, Евгений Захарович успокоился. Будь, что будет, а он попробует 'не замечать' происходящего. По мере сил. И ничего не надо сообщать Толику. У соседа и так забот хватает...
-- У вас вчера праздник был? -- застенчиво спросил Толик. -- Кто-то смеялся, а потом текло. По стенам, по балконам.
-- Текло? -- Евгений Захарович задумался, озабоченно потер лоб. -- Не помню. Хотя праздник действительно был. Души и сердца... А сейчас вот на работу надо. И тоже как на праздник.
-- Это хорошо, -- завистливо вздохнул Толик. -- Я вот пока только устраиваюсь. Сторожем в детский сад.
-- А что? Замечательная профессия! Все ж таки дети!
Евгений Захарович с любопытством покосился на Толика. Может, так и надобно жить? Все побоку -- и в сторожа? Что он, к примеру, выгадал в своем институте?
-- Дома-то как? Помирились?
-- Помирились, -- Толик понурил голову. Видно было, что ему хочется вздохнуть, но он сдерживается. Евгений Захарович вздохнул за него.
-- Понятно... Что ж, пойду я, Толик. На праздник... То есть, тьфу ты! -на работу.
Они обменялись рукопожатием -- таким крепким и затейливым, словно расставались навсегда. Впрочем, так оно и было.
###Глава 11
Возложив ноги на полированный стол, Евгений Захарович листал подшивку ФИСов и протяжно в голос зевал. Он успел уже отоспаться и чувствовал себя значительно лучше. К проспекту он не притрагивался, дав себе слово даже не глядеть в его сторону. Минусов на сегодняшний день и без того хватало. На этот раз опоздание не обошли вниманием, и телефон то и дело отрывал его от журналов, заставляя морщиться и выслушивать чужое недовольство. Видимо, злополучная новость доползла таки до полчища соавторов, и каждые десять минут кто-нибудь из них спохватывался и, набрав н
омер, принимался журить Евгения Захаровича, для начала интересуясь рабочим настроем, затем выражая недоумение по поводу случившегося и в конце концов твердо надеясь, что ЭТО более не повторится. Евгений Захарович говорил 'да', 'понимаю' и, прикрывая микрофон ладонью, продолжал зевать, глазом кося в ненавистный потолок. Начиная удивительно скучно, они и заканчивали скучно...
Уже через какой-нибудь час -- монологи соавторов смертельно ему надоели. Он попробовал положить трубку на стол, но в кабинет тут же заглянул Стас Иванович, один из них, легко узнаваемый по озабоченному изгибу бровей, по увертливому и скользкому взгляду. Торопливо подхватив трубку, Евгений Захарович стал на ходу изобретать пространный разговор с директором института. Выждав в почтительном молчании несколько минут, Стас Иванович деликатно замахал руками и попятился к выходу.
-- Я позже, -- шепотом объяснил он, и Евгений Захарович нетерпеливо кивнул.
Как только дверь затворилась, он хряснул телефонной трубкой по клавишам и издал вполне звериный рык. Сгребя в охапку несчастные ФИСы, швырнул их в угол. Поднятый шум принес некоторое удовлетворение. Встав из-за стола, Евгений Захарович попытался волевым усилием выбросить из головы Стаса и звонки, душный объем разговоров и неизбежность прямых коридоров с их пугающим поступательным движением. На мгновение его охватила паника. Что угодно, только не это! Хватит с него коридоров и театральной игры!..
Евгений Захарович нервно заходил по кабинету. В тех же ФИСах он как-то наткнулся на весьма любопытную статейку. Как избавляться от неприятных воспоминаний. Метод был чрезвычайно прост. Воображаемым мелом на воображаемой доске человек должен был написать докучливую мысль и после стереть ее к чертовой матери. Разумеется, воображаемой тряпкой. Единственное невоображаемое заключалось в самой мысли -- той самой, что подлежала уничтожению... Евгений Захарович сел за стол. Может быть, все кругом так и живут? Уже давным-давно, не афишируя своего секрета, и только
он один, ни о чем не догадываясь, мучится по старинке...
Задиристо забренчал телефон. Евгений Захарович стиснул трубку, словно вражеское горло, чуть посомневавшись, оторвал от клавиш. И тотчас противным молоточком в ухо застучал голосок Трестсеева:
-- Евгений? Приветствую! Что же ты, дружочек, с дисциплиной не дружишь? Услышал -- прямо-таки не поверил. Человек на таком ответственном этапе -- и вдруг...
