- Нет еще.
- Так о чем же ты думаешь? Его надо сегодня же с нарочным в Завод отправить, а ты и в ус не дуешь.
Ганька кое-как сосредоточился и переписал протокол. Семен, взяв его для подписи, разбушевался:
- Ты что, ногами его переписывал? На каждой странице кляксу поставил, помарок наделал. Да нам за такую писанину наверняка по выговору влепят...
В это время филенчатая дверь сельревкома распахнулась, и появился загорелый и помолодевший Симон Колесников. Шумя широченными штанами из синей китайской далембы, он весело спросил:
- Что за шум, а драки нет?
- Писать наш писарь разучился. Шею ему за кляксы мылю.
- Следует, следует. Наверно, за девками стал бегать. Не выспался вот и портит бумагу. Бегаешь ведь? - повернулся он к залившемуся румянцем Ганьке.
- Ничего не бегаю.
- Не бегаешь, так еще будешь бегать, - утешил его Симон, - к этому твоя жизнь идет. Вон ты какой вымахал... А я потолковать к вам зашел. Как вы нынче покосы делить собираетесь?
- Об этом мы еще не думали. Впереди у нас целый месяц, так что успеется, - сказал Семен. - С чего ты вдруг о сенокосе вспомнил?
- Вспомнишь, ежели об этом кругом разговоры идут. Многие считают, что дележ теперь по-другому делать надо - не на души, а по едокам.
- А какая в этом разница? По-моему, все одно.
- Не скажи, паря! По едокам делить - многосемейным куда выгодней.
- Что же у нас, по-твоему, все бедняки многосемейные?
- Все не все, а многие.
- Подумать надо об этом. С бухты-барахты решать нечего. Потолкуем вот меж собой, посоветуемся, а там и вынесем на общее собрание. Шуму с покосами у нас всегда много было, а нынче еще больше будет, если старый порядок, переменить решимся...
Общее собрание было созвано в ближайшее воскресенье. Устроили его на открытом воздухе и не вечером, как обычно, а днем. В просторную, заросшую травой ограду сельревкома вынесли из читальни скамьи, стулья и покрытый кумачовой скатертью стол. Народу собралось очень много. Пришли даже самые дряхлые старики и вдовы.
Открыв собрание, Семен огласил повестку с одним вопросом - о разделе покосов. Затем попросил соблюдать порядок, не кричать всем сразу, а высказываться по очереди, попросив предварительно слова.
- А как его просят, слово-то? - тотчас же осведомился Иван Коноплев, отец недавно вернувшегося из-за границы и призванного в армию Лариршки Коноплева.
- Очень просто, Иван Леонтьевич, - улыбнулся Семен. - Встань, подними руку и скажи: дайте слово.
Коноплев тут же поднял правую руку с кожаными напалками на большом и указательном пальцах, которые никогда не снимал, и громко крикнул:
- Дайте слово!
Грянул дружный хохот, Коноплев сердито огрызнулся.
- Чего зубы скалите? Посмотрим, как у вас получится, когда слова просить придется.
Когда водворилась тишина, Коноплев снял с головы брезентовый картуз с черным козырьком и начал:
- Я, граждане казаки, так думаю. Делили мы прежде покос по душам. Кто достиг восемнадцати лет и стал платить подушные, тому и все наделы давались. Оно и правильно было. Раз с тебя начинает казна деньги брать, значит, и тебе причитается, чтобы в недоимщиках не ходил. Старики не дурнее нас были. Не зря такой порядок сделали. И нечего нам тут головы ломать. Умнее все равно ничего не придумаем. Давайте делить, как прежде делили.
- А про баб пошто не сказал?! - крикнула с места старая Шульятиха. У меня в семье одни бабы да девки. Нас ровно полдюжины, а вы нам, наверно, один паек отвалить собираетесь. Не согласна я на такую дележку...
- Глафира Игнатьевна! - окликнул разошедшуюся старуху Семен. - Ты слова у меня не просила.
- А я уже все сказала, что хотела. Теперь вы подумайте, а я помолчу. Только нашу сестру вам нечего обижать.
- Дай, Семен, мне! - рявкнул Лука Ивачев и, не дожидаясь разрешения, заговорил горячо, как всегда: - Я, граждане, считаю, что делить покос надо по едокам. Тогда и бабушку Шулятьиху с ее бабами не обидим. Сколько у нее едоков, пусть столько и пайков травы получает.
- Да ведь люди-то сено не едят! - перебил его ехидный голос Потапа Лобанова. - У нас его до сих пор скот употреблял. Или теперь оно по-другому будет?
- К порядку, Потап, к порядку! - прикрикнул на него Семен. - Хочешь говорить, слова требуй, а другим не мешай.
Потап умолк и спрятался за широкую спину Прокопа Носкова. Прокоп поднял руку, властно потребовал:
- А ну, дай мне! - и, строго оглядев народ, прошел к столу. Расстегнув воротник гимнастерки, заговорил: - Не согласный я, граждане, ни с Иваном, ни с Лукой. Надо нам по-другому сделать. Предлагаю разделить все сенокосные угодья по скоту. На каждую голову крупного рогатого скота и на каждую лошадь дать паек. Так будет лучше всего.
И сразу поднялся невообразимый шум. Все закричали, загорланили. Одни соглашались с Прокопом, другие были против. Семен слышал только отдельные выкрики:
- Правильно! - дружно ревели богатые верховские казаки.
- Этак вся трава богатым достанется! К черту с такой дележкой! надсажались бедняки, размахивая кулаками.
Прокопа окружили со всех сторон низовские партизаны и гневно орали:
- Вон как ты заговорил! Перекрасился!..
- Если по-твоему сделать, мы травы и в глаза не увидим! Справные будут косить, а мы кулаки сосать!..
- Не за это мы воевали! А тебе морду набить следует! Подпеваешь бывшим семеновцам!..
Семену с трудом удалось восстановить тишину. Стукнув кулаком по столу так, что подпрыгнула стоявшая перед Ганькой чернильница, он грозно рявкнул:
- Вы люди или бараны? Мы сошлись решить серьезный вопрос, а не горланить попусту. Всех, кто еще будет перебивать других, я удалю за ворота. Вон видите дневальных, - показал он на стоявших у веранды двух здоровенных парней с винтовками и при шашках, дневаливших при ревкоме, всем крикунам и горлодерам они живо укорот сделают - выставят с позором с собрания.
После такого предупреждения все затихли. Семен предоставил слово Симону.
- Ну, граждане! - спокойно начал Симон. - Наорались мы вволю. Некоторым даже бока намяли, пуговицы от рубах поотрывали. Давайте теперь за ум возьмемся и будем всерьез разговаривать. Справным крепко понравилась речь Прокопа. А речь эта шибко плохая. Думает Прокоп только о своей родне, у которой и дома и хозяйства в полной сохранности. Мы ведь не жгли тех, кто Семенову служил и воевал с нами. У нас скота во дворах кот наплакал. Таких здесь большинство, и мы ни за что не согласимся делить траву по скоту. Чтобы нас не обидеть, предлагаю раздел по едокам. И по едокам-то с разбором поделить следует. Больным да престарелым надо покосы там отвести, где и трава хорошая и от дому рукой подать. Это раз. А второе - это как нам быть с семьями тех, кто за границу удрал? Неужели мы им обязаны наравне со всеми покос давать? Думаю, что нет. Траву мы им, конечно, дадим да только на самых дальних покосах. Пускай они попробуют в той шкуре побыть, в которой прежде беднота горе мыкала.
- Верно говоришь!.. Нечего с ними миловаться!.. - раздались многочисленные голоса. Зажиточные и родственники беженцев, видя такую накаленную обстановку, возражать побоялись. Они сидели мрачные, злые и украдкой перешептывались между собой.
Прежде чем поставить на голосование все предложения, с короткой речью выступил Семен. Он сказал,
