- Это не моя кровать, свекровкина. Она и без нее обойдется. Спать у нас есть где...
- А где же вы спите? Или это секрет?
- Это вам знать ни к чему, - строго ответила Зоя и стала разбирать кровать, чтобы постелить Егору Кузьмичу на ней, а Роману - на диване.
В это время Егор Кузьмич вышел на кухню, чтобы взять из кармана полушубка трубку и кисет. Роман тотчас же спросил Зою:
- Где же вы все-таки спите?
- Экий скорый! - уже без всякой строгости сказала она и в шутку ударила Романа думкой в вышитой красными нитками наволочке. - Спокойной ночи вам! Вон там на столе свечка, а лампу потушите сами, - и она ушла в кухню, столкнувшись в дверях с Егором Кузьмичом.
- Ну как, договорились? - усмехнулся Егор Кузьмич. - Аппетитная бабенка. Я бы и то маху не дал.
- Я не жеребчик... чтобы на всех без разбору кидаться, - притворно обиделся Роман. - Ложись давай. Я сейчас лампу потушу...
Роман еще не уснул, как за перегородкой чуть слышно скрипнула кровать. 'Это она! - словно пронизанный током, подумал Роман и присел на диване. - Я и не слыхал, как она туда прокралась... Рискнуть, что ли? А если закричит? Тогда позору не оберешься. Пусть спит, черт с ней! Если долго здесь простоим, никуда не денется. Недаром думкой меня ударила...'
Проснулся Роман поздно. На его трофейных часах уже было одиннадцать. Он встал, быстро оделся и вышел на кухню. Старуха что-то стряпала в кути. Старик по-прежнему сидел на лежанке с поджатыми под себя ногами. У него было широкое, изжелта-смуглое лицо с большими скулами, с приплюснутым носом. В уголках его косо поставленных глаз скопился гной, лишенные ресниц веки были припухшими и красноватыми.
- Что у вас с глазами, дедушка? - спросил Роман, подходя к умывальнику у порога.
- И сам не знаю что. Тускменными стали, нитку в иголку ни за что не вдерну. А на холод выйду - слезы из них текут и текут.
- Может, тебя нашему фельдшеру показать? Он у нас опытный. Две войны отвоевал.
- Если будет ваша милость, пожалуйста. Мы уж его отблагодарим.
Роман и Егор Кузьмич завтракали, когда в кухню вошла закутанная в пуховый заиндевелый полушалок раскрасневшаяся на морозе Зоя. При свете дня она показалась Роману еще красивей, чем ночью. Глаза ее оказались золотисто-карими, щеки полными и тугими, а фигура еще более статной. От нее так и веяло здоровьем, свежестью молодого и сильного тела.
- Как есть все ваши партизаны на улицу высыпали. Гоняла я скот на прорубь, так едва протолкалась, - сказала она, весело улыбаясь.
- С чего это они? В бабки, что ли, катают? - спросил Роман, не переставая глядеть на Зою.
- На дом атамана Семенова глазеют. Он ведь здешний рожак-то. Разве вы об этом не знали?
- Это правда?
- Правда, правда! - подтвердили старик и старуха. - Здесь у него и деды и прадеды жили. Тут у нас Семеновых-то целых семнадцать дворов. И мы тоже Семеновы. Хоть и дальние, а родственники атаману. Вот живем теперь и боимся, что всем за него ответить придется. Слыхал я разговор, что нас отселять будут. Правда это или нет?
- Не знаю, дедушка. Только вряд ли. При чем же здесь вы-то, если сами ни в чем не виноваты?
- Да похоже, что тоже виноваты. Сын-то мой у атамана служил. Теперь где-то за границей мыкается, ежели не убили...
- Он кто, рядовой или офицер? - построжавшим голосом спросил Роман, отвернувшись от Зои.
- Старшим урядником был во Втором казачьем.
- Раз урядник, тогда дело проще, - сказал Роман и спросил Егора Кузьмича: - Пойдем, что ли, посмотрим на атамановское гнездо?
- Пойдем, пойдем! - согласился Егор Кузьмич.
Большой и унылый семеновский дом стоял с проржавленной от старости железной крышей, с заколоченными серыми ставнями, с разломанным палисадником у окон.
Подойдя к толпе партизан, столпившейся у дома, Роман поздоровался, спросил:
- Что тут происходит, товарищи?
- Да вот разглядываем атамановский дом, - широко оскалился бородатый и дюжий партизан в черном полушубке. - Глядим, откуда эта гадина выползла на божий свет.
На одном из ставней уже кем-то был прибит подковными гвоздями кусок бересты, а на нем написано углем: 'Здесь родился палач Забайкалья Гришка Семенов'.
Партизаны читали надпись, глазели на дом, возбужденно переговаривались:
- И домишко-то не ахти какой. Многих похуже будет. А говорят, большой богач был...
- Каменный дом в Чите имел. Табуны свои в Монголии пас.
- В такой поганой дыре он только и мог родиться. Тут такие сволочи жили, что и на монголах с бурятами верхом ездили и своих батраков тухлыми кишками кормили.
- Сжечь бы этот дом к чертям, пустить золу по ветру.
- Зачем это?
- Чтобы глаза не мозолил, души не растравлял.
- Ни к чему это. Дом теперь кому-нибудь да сгодится... Надо вот взглянуть, каков он внутри.
- Кто мастер доски отдирать? - спросил тогда Роман. - Надо в этом змеином гнезде побывать.
Несколько услужливых молодцов тут же выхватили из ножен шашки и начали отдирать прибитые к ставням доски. Другие открыли ворота. Толпа устремилась в большую пустынную ограду с журавлем колодца в глубине.
Входная дверь оказалась на замке. Замок моментально сбили где-то найденной кувалдой и, подталкивая друг друга, хлынули в дом. В обметанных инеем и почерневших от сырости комнатах не было почти никакой мебели, на кухне русская печь с облупившимися боками и простой некрашеный стол, в коридоре деревянный, серый от пыли диван и помятая железная печурка. В шестиоконном зале валялись обломки столов и стульев, деревянная кровать и черный шкаф. На одном из простенков висела серая от пыли и копоти картина в раме, но без стекла. Никто не мог разобрать, что было на ней нарисовано.
Ее сняли, очистили от пыли и увидели: густая колонна русских солдат с решительными и серьезными лицами шла в атаку со штыками наперевес. Перед ней панически разбегались в разные стороны маленькие и скуластые солдаты с узкими глазами, в белых гетрах и фуражках с желтыми узенькими околышами. Впереди атакующей колонны шли два офицера с опущенными к ноге кривыми шашками. Между ними шагал с поднятым крестом в руке косматый и дюжий поп в черной рясе.
- Это наши японцев атакуют. На прорыв идут.
- Сразу видно, что полягут, а не сдадутся...
- Дешевенькая картина-то, а правильная!
- Ух и попище! Глаза, как у филина. Идет, а душа в пятках, - шумно делились своими впечатлениями склонившиеся над лубочной картиной партизаны.
- А ведь под ней что-то написано, братцы!
- Ну-ка, прочитай, товарищ Улыбин, что там такое.
Роман наклонился над картиной и громко, чтобы слышали все, прочитал надпись:
'Лихая атака Пятого Восточно-Сибирского стрелкового полка под городом Тюренченом. Впереди колонны командир полка полковник Цербицкий, подполковник князь Микладзе и полковой священник отец Иван Щербаков, павший смертью храбрых на поле боя'.
Партизаны невольно приумолкли. Какой бы там ни был этот дурно нарисованный поп, а погиб он в бою с теми же самыми врагами, с которыми сражались и они за русскую землю, за советскую власть.
- Вот, значит, какими картинками любовался атаман! - сказал кто-то.
И тотчас же ему возразил другой:
- Любоваться любовался, а сам японцам со всеми потрохами продался. Вот оно как бывает в жизни. Продал человек родину, себя продал только за то, чтобы носить золотые погоны да на нас, грешных, верхом ездить.
- Теперь отъездился! - крикнул молодой веселый голос, и партизаны двинулись прочь из дома,
