и рассудим, кто прав, кто виноват. Но самого строгого взыскания, Улыбин, вам не миновать.
В это время в кабинет вошел высокий и стройный адъютант главкома. Щелкнув каблуками и вытягиваясь в струнку, он сказал Острякову:
- Главком только что прибыл. Он приказал вам явиться к нему вместе с товарищем Прищепой и немедленно вызвать в штаб комполка Улыбина.
- Он уже здесь. Сам прибыл... Пойдете вместе с нами, - сказал Остряков Роману.
'И что оно только будет сейчас? - думал Роман, шагая следом за Остряковым. - Если и Блюхер такой же, не миновать мне трибунала'.
В приемной Блюхера Остряков сказал Роману и Прищепе:
- Обождите здесь, - и, пригладив волосы, одернув френч, скрылся за обитыми черной клеенкой высокими дверями.
Через несколько минут он выглянул из кабинета, сказал:
- Проходите оба.
Блюхер встретил их стоя за массивным письменным столом с двумя телефонами и чугунным письменным прибором, по обе стороны которого стояли стаканы трехдюймовых снарядов с цветными карандашами и ручками. Три ордена Красного Знамени украшали его грудь. Он оказался смуглым, красивым, среднего роста, человеком лет тридцати с небольшим. У него были густые, зачесанные назад каштановые волосы, аккуратно подстриженные небольшие усы. Блюхер походил на многих кареглазых и чернобровых, умеющих следить за своей внешностью партизан из казаков. Поставь его вместе с ними в строй и ни за что не подумаешь, что он не Иванов или Сидоров, а Блюхер. 'И никакой он не немец', - успел подумать Роман, пока Блюхер молча разглядывал его и Прищепу спокойными внимательными глазами.
- Кто из вас Улыбин? - наконец обратился он к ним.
- Я Улыбин, товарищ главком!
- Доложите, что у вас там произошло?
- Полк был построен для встречи с новым командиром. Как старый командир, я коротко попрощался с бойцами и представил товарища Прищепу. Все сперва шло хорошо. Но товарищ Прищепа сам все испортил. С места в карьер объявил, что он бывший офицер, служивший у Колчака. Он полагал, что своей искренностью настроит людей в свою пользу, а вышло наоборот. Сами знаете, какое отношение у партизан к офицерам.
- Это отношение надо ломать, товарищ Улыбин. А вы, кажется, не очень старались.
- Я же не знал, товарищ главком, что Прищепа бывший офицер. Если бы я знал об этом раньше...
- Ну, тогда дело было бы гораздо хуже, - усмехнулся Блюхер. - Верно я говорю?
- Нет, неверно. Я понимаю, что нельзя всех бывших офицеров стричь под одну гребенку. Настраивать бойцов против товарища Прищепы я не собирался. Когда они стали кричать, что не подчинятся офицеру, я выступил и сделал все, чтобы успокоить их.
- Это правильно, товарищ Прищепа?
- Не совсем, товарищ главком. Сначала Улыбин усердно уговаривал своих людей. Но после моего вторичного выступления, когда бунт вспыхнул с новой силой, он не проронил ни слова. Он прятался за мою спину и потихоньку злорадствовал.
- Вот как! Даже злорадствовал? Что же это вы, товарищ Улыбин? Двурушничали, выходит? - с повеселевшими глазами спросил Блюхер.
- Я не двурушничал. Прищепа после одной глупости выкинул другую. Он не придумал ничего умнее, как взял да спросил бойцов, есть ли у них жалобы на меня. Зачем это ему понадобилось, я не знаю. Но его вопрос взорвал бойцов и обидел меня.
- Я действовал согласно устава, товарищ главком! - вмешался Прищепа.
- Согласно устава? - рассмеялся Блюхер. - А где же была у вас голова? Нужно было подумать, прежде чем задавать такой вопрос. После него Улыбину поневоле пришлось молчать. На его месте я поступил бы точно так же... Я думаю, что все ясно, товарищ Остряков. Назначение Прищепы придется отменить. В данном случае он не проявил достаточного такта... Вы можете быть свободны, Прищепа. Мы тут обсудим, куда вас послать. А вы, товарищ Улыбин, останьтесь.
Когда Прищепа ушел, Блюхер пригласил Романа садиться.
- Вы правильно сделали, примчавшись немедленно в штаб. Теперь я вижу, что Прищепа информировал товарища Острякова недостаточно объективно. Я думал, что в полку форменный бунт начался.
- Ну, до бунта далеко, товарищ главком. Если бы Прищепа не признался, что он бывший офицер, все было бы в порядке. Я сначала даже обиделся на своих бойцов, когда они встретили Прищепу аплодисментами. Я думал, что они меня больше любят.
- Даже так было? - окончательно смягчился Блюхер. - Понимаю, понимаю... Это хоть до кого доведись - неприятно. Значит, мы можем спокойно посылать на ваше место другого товарища.
- Нет, товарищ главком!
Блюхер сразу перестал улыбаться и с некоторым раздражением спросил:
- Это почему же?
- Вместе с Прищепой приезжали еще два командира. Я не знаю, что это за люди, но в одном из них партизаны узнали бывшего семеновского сотника Макарова.
- Это верно? - повернулся Блюхер к мотнувшему головой Острякову.
- Верно. Но я не знал, что Макаров офицер. В анкете у него сказано, что ом служил у Семенова вахмистром и перешел на нашу сторону еще летом девятнадцатого года.
- Придется выяснить, кто он в самом деле. Если он окажется сотником, да еще скрывшим это, боюсь, что бойцы будут правы в своем недоверии к нам. Скажите начальнику Особого отдела, чтобы он занялся этой историей.
- Слушаюсь!
- Ну, а вы не в обиде, что мы снимаем вас с командиров полка? спросил Романа Блюхер.
- А на что же тут обижаться? Вам виднее.
- Обижаться, конечно, нечего. Мы вас достаточно знаем. Пока есть возможность, надо подучиться немного, Улыбин. Побудете с годик в училище, а там получите новое назначение. Испытанные и грамотные командиры нам нужны. Повоевать еще придется. В Приморье братья Меркуловы сколачивают земскую рать, а в Монголии Унгерн в силу входит... Вы пока возвращайтесь в полк. Как только выяснится все с Макаровым, я приеду к вам, чтобы откровенно поговорить с народом. Очень возможно, что придется не только призывать к подчинению, но и извиниться кое в чем. Я знаю, что за народ забайкальцы и сибиряки. В прошлом году, когда моя дивизия стояла в Усолье-Сибирском и Черемхово, влились в нее несколько сотен молодых партизан Восточной Сибири и Западного Забайкалья. Когда дивизию перебросили на запад, нам пришлось драться с Врангелем за Каховский плацдарм на Днепре, а осенью штурмовать Перекоп. Сибиряки показали тогда себя бесстрашными, умелыми и преданными бойцами Красной Армии. Они не испугались английских броневиков и танков, хотя раньше и не видывали их; они шли по горло в воде через Сиваш, рвали руками колючую проволоку на Чонгаре, опрокидывали в штыковом бою отборные офицерские роты. Два моих ордена помогли мне получить сибиряки и эабайкальцы. Этого, Улыбин, я не забыл и не забуду.
- Вот как! - удивился Роман. - Я и не знал, что наши забайкальцы на Врангеля ходили.
- Ходили, Улыбин, ходили. Многих я с тех пор помню по именам и фамилиям. Фамилии тут у вас забавные, в России таких нет. Рудых, Черных, Сизых, Широких, Беспрозванных, Бесхлебных... Этих я особенно запомнил. Представлял их к ордену Красного Знамени. Первыми ворвались в окопы дроздовцев...
- Теперь мне понятно, почему вас прислали в ДВР главкомом, улыбнулся Роман. - Раньше я, грешным делом думал, что сроду не бывали вы в наших местах. А вы, выходит, Сибирь освобождали.
- Ты еще, пожалуй, меня за немца считаешь? - переходя на ты, весело спросил Блюхер.
- Да есть такая мыслишка, - смутился Роман.
- Ну, так знай, что я самый настоящий русский. Фамилия моя Медведев. Блюхером прозвал в насмешку моего отца, старого солдата, помещик, у которого он работал. А сам я стал Блюхером после того, как в тюрьме за участие в революционной работе отсидел. Царские жандармы знали меня, как Медведева, и следили за мной во все глаза. Вот и пришлось махнуть из одного конца России в другой и фамилию
