выполняется, но для устойчивости социума вполне достаточно и того, что он провозглашается. При номадических скоростях данный принцип не играет никакой роли - даже в качестве благого пожелания или заклинания.
Уголовный мир руководствуется не менее древним принципом 'человек человеку - волк'. На первый взгляд это правило кажется простой констатацией факта, лишенной каких-либо иллюзий. Но на деле оно порождено неврозом обиды и призывает тратить силы на волчью грызню. То есть терять скорость. Оба правила неприемлемы для светоносной частицы, и после всех вычитаний остается простой закон, чистая монограмма номада: человек человеку - трамплин.
9. Структура приключения: трансформации
Разница скоростей обитания создает нечеткость контуров, иллюзион, близкий к принципу дополнительности Бора-Гейзенберга. Номад появляется на горизонте приглянувшейся ему устойчивой ниши сразу и ведет себя так, как будто обитал здесь всегда. Затем исчезает, чтобы вынырнуть в другой замкнутой нише, составляющей устойчивый жизненный мир (Lebenswelt) для ее оседлых обитателей. Такую способность, обретаемую на высоких скоростях, можно назвать трансформацией.
Один из сквозных сюжетов фантастики состоит в том, что внеземное существо (нечто) для вступления в контакт с землянами вынуждено принимать некую стационарную оболочку; подобная трансформация предстает как дань или уступка земным обычаям. Скопированный облик поневоле воспроизводит некоторые антропологические особенности: пол, расу, возраст, - ясно, однако, что для самого трансформера все эти детали несущественны. После нескольких проб внеземной пришелец выберет тот облик, который вызывает меньше всего вопросов. Номад поступает аналогичным образом: когда его траектория проходит через густонаселенные слои Lebenswelt, он облачается в своеобразный 'скафандр', в устройство которого помимо деталей внешнего облика включаются и инерционные психические структуры: 'черты характера', свойства, ролевые установки и другие опознавательные признаки, отличающие обитателей черты оседлости. Подобная техника была и теоретически и практически разработана в даосской философии.
Когда Клирик предстает перед Кюйсмансом как 'предупредительный таможенник', он просто выбирает самую экономичную трансформацию, позволяющую минимизировать потери времени. Изъятие документов завершает трансформацию. Скафандр необходим, чтобы избежать ненужных вопросов, например, чтобы не пришлось спрашивать: 'За кого ты меня принимаешь?' Как и всякий номад, Клирик знает, что оседлый мир устроен так: либо тебя за кого-то принимают, либо не принимают вообще. Причем для номада первый вариант отнюдь не всегда предпочтительней, все зависит от особенностей траектории, от точки перегиба, которую вдруг захотелось рассмотреть поближе (например, 'захотелось увидеть вашу страну'; Клирик мог он сказать и 'вашу планету').
Ипостаси, в которых Клирик предстает в каждой из трех историй, далеки друг от друга как следы на плоскости. Однако для самого Клирика 'таможенность', 'игра в своего' в рязанском ресторане и, например, интерес к химии, суть вещи одного порядка, скафандры, пустотелые оболочки, пригодные для той или иной среды. Такими же съемными доспехами являются для номада практически все элементы идентификации и самоидентификации, принятые в черте оседлости.
С высокой номадической орбиты достаточно странно выглядят меры взаимной признанности и озабоченности признанием. Вот живет человек и совершенно точно знает о себе, что он Сидоров Василий Петрович, таможенник, имеет двоих детей, прописку в Москве и государственную награду.
Две вещи непостижимы для номада: во-первых, на чем основана подобная уверенность, и во-вторых, почему она так важна. Ведь если разобраться, удостоверение личности весьма мистическая вещь. И отнюдь не безобидная. Отношение к 'удостоверениям личности' можно считать эмпирическим критерием номадизма. Для странствующего все эти драгоценные бумажки ситуативны, 'действительны' только на короткий участок траектории. Ведь назваться именем нужно не для себя, а для 'часового', который не пропустит без пароля установленного образца. Вот почему большинство маршрутов закрыто для нас ведь у каждой пещеры свой сезам, а мы все долбим свой приговор, свою подписку о невыезде: Сидоров Василий Петрович, таможенник, женат, двое детей...
В сущности, очень глупо быть добровольным заключенным в тюрьме одного и того же имени. Да еще всякий раз вздрагивать: а вдруг скажут, что ты никто и звать тебя никак. Собственное имя номада впервые было произнесено хитроумным Одиссеем в ответ на требование циклопа Полифема; все остальное только псевдонимы, вынужденные уступки миру, обитатели которого приговорены к пожизненному заключению в тюремно-именительном падеже.
10. Эта жизнь и бытие-заново
Жизнь дается человеку один раз - вот тезис, который представляется некой аксиомой, в том числе и в аспекте долженствования, в перечне требований к этой единственной и неповторимой жизни. Следует беречь честь смолоду, беречь доброе имя, не терять свое лицо... Одним словом, сберегать и экономить (и дорожить) - так советуют скупые рыцари гуманизма, творцы и организаторы всех его эксцессов, от коммунистической морали до экологического маразма.
Одноразовый характер жизни требует, однако, некоторого уточнения. Речь идет о самотождественности той субстанции, которую мы именуем живым, вернее, живущим существом. От решения этого вопроса будет зависеть, живет ли капустница одну или, скажем, три жизни (учитывая полный цикл метаморфоза). Такая же неясность существует и в отношении человека: даже если согласиться с тем, что человек проживает одно (свое) тело, отсюда еще вовсе не следует, что он живет один раз. Этим единственным телом может жить совсем другой человек, если прежний, например, сошел с ума. Ну а если человек заявляет: я начинаю новую жизнь? Такое начинание может быть достаточно радикальным - и что тогда остается от прежней жизни? Прежде всего то, что документировано, вменено в самотождественность - имя, фамилия и другие паспортные данные. Есть еще, правда, биографическое единство - коллективная санкция в виде памяти обо мне моих ближних и разных прочих знакомых, но эта санкция может и не подпираться автобиографическим единством.
Как бы там ни было, социум принимает меры, чтобы жизнь давалась человеку только один раз, всячески пресекая попытки бытия-заново. Ясно также, что множество подобных 'жизней' на высоких скоростях предстают как участки номадической траектории. Во-первых, выбирается персонаж для идентификации - некоторые компьютерные игры предлагают целый набор таких персонажей, и избранный человечек (мое пробное тело) пускается в странствие. В пути он может поймать 'еще одну жизнь' и тогда прежнюю можно меньше экономить, наращивая авантюрность игры. Наконец подросток, увлеченно играющий в игру, через какое-то время говорит: 'Что-то я себе надоел' - и меняет фишку. В данном случае мы имеем дело с вытесненными в сферу символического стратегиями чистого авантюрного разума, но стратегии обнаруживают себя и за пределами дисплея.
Уже дорога, используемая как простейший трансцензор, демонстрирует возможность сменить фишку, на номадических орбитах возможность становится действительностью, а самопроизвольное оскучнение (исчерпание) становится достаточным основанием для прекращения 'этой жизни'.
Но возникает закономерный вопрос: кому и для чего потребовалось максимальное ограничение количества жизней, вбрасываемых в среду обитания человека? Каков источник сверхмощного силового поля, сжимающего веер жизней в весьма нудную непрерывную линейную последовательность 'этой жизни'? Кто несет ответственность за грабительский обвес и недостачу? С одной стороны, у окошка раздачи стоят органы правопорядка, следящее за тем, чтобы жизнь давалась только один раз (не больше одной фишки в одни руки), с другой стороны, репрессивный экзистенциальный заказ выполняет гуманистическая философия, воспевающая долг, ответственность и прочую атрибутику прирученности и одомашнивания. Что ж, если долженствование имеет всеобщий характер, если все друг другу должны и живут, сгибаясь код тяжестью круговой задолженности, что же мешает произвести взаимозачет, так сказать, списать долги и выбросить векселя, и прежде всего самые кабальные векселя всеобщей задолженности, пожизненные удостоверения личности?
Итак, имя собственное - самый прочный ошейник, которым мир удерживается в состоянии долговой тюрьмы, насильственная идентификация с единственной фишкой. В принципе, согласия с этим главным приговором уже достаточно, чтобы отбыть срок. Даже если мы отклоняем зов совести, на который, согласно Хайдегтеру, должен всегда откликаться Dasein. Ну, например:
- Родина-мать зовет!
- Ну и пусть зовет.
- Но она зовет обедать.
- А, это другое дело.
